Строгость отца

   Вспоминая предвоенные годы, я всегда рассказываю внукам одну историю, засевшую в памяти на всю жизнь. В моём характере вдруг стали проявляться черты какого-то своеволия и непослушания. Хотелось быть взрослым, самостоятельным, независимым человеком. Самому принимать какие-то решения. Отец никогда меня не ругал, не повышал голоса, тем   более никогда не воспитывал ремнем. Но применял такие меры воздействия, которые даже сейчас мне кажутся слишком строгими и очень жестокими. Однако результат они приносили исключительно полезный.
   Сейчас не помню уже, что подвигло меня и сестру в душное лето 1941 года на тот «подвиг». Было мне тогда около четырех лет, сестре – два. Небольшую грядку огурцов в огороде родители прямо-таки лелеяли: каждый день поливали, пропалывали, закрывали на ночь. Через неделю  можно было бы уже лакомиться свежими огурчиками. А мы с сестрой  одним махом полностью опустошили грядку: оборвали все цветы и зародыши огурчиков. Думаю, что сделали это просто по незнанию. Родители  не посвятили нас во все секреты выращивания огурцов. Малы, мол, не  готовы к этому.
   Довольная сестренка поволокла полную банку нашей «добычи» в дом, А меня что-то задержало на крылечке. И вдруг я услышал строгий и возмущенный мамин голос:
– Что это? Кто сделал? И где этот неслух и шалопай Ирка? Сейчас он получит у меня!
   В отношениях с детьми слова «неслух» и «шалопай» у мамы всегда были самыми грозными и, пожалуй, единственными ругательствами. Как  только я услышал ее грозный голос, тут же выскочил из крылечка и убежал. Весь день пропадал с друзьями на улице и домой пришел уже в сумерках. Все входные двери были заперты изнутри. Пришлось стучать.
   – Кто там? – услышал я голос отца.
   – Это я.
   – Кто ты?
   – Это я ваш сын.
   – Какой сын? У нас все дети дома.
   – Да это я, ваш сын Игорь.
   – Какой Игорь? Наш Игорь дома. Вот посмотри, он уже спит.
   Отец провел меня в комнату. На моей постели действительно кто-то уже спал, закутавшись с головой.
   – Ну, вот видишь, наш сын дома. А ты что-то перепутал, мальчик.
Такого я уже выдержать не мог. Разрыдался и выбежал на улицу. Долго сидел на лавочке у дома своего приятеля Женьки Либизова и размышлял: почему же отец меня не узнал? Что во мне изменилось? И кто это дома появился вместо меня? Как это могло случиться?
   В конце концов своим детским умом все-таки понял, что отец ведь меня таким образом наказывает за неправильный поступок. За огурчики! Что надо просить прощения, извиняться. Побрел домой, но в доме по-прежнему ни в одном окне не горел свет, и все двери стояли на запорах. Тогда я забрался в бочку на углу здания под водосточной трубой. Так в ней и заснул.
   А проснулся уже в своей постели. Родители всю ночь разыскивали  меня по деревне, опросили всех приятелей, а в бочку заглянули совершенно случайно уже под утро.
   Позднее по поводу подобных мер воспитания детей у мамы с отцом был серьезный разговор, даже спор, но свой метод отец все-таки отстоял. Через несколько дней, указывая на меня, говорил маме:
   – Ты посмотри, каким наш неслух шелковым стал!
   Я действительно тогда и присмирел, и изменился в поведении в лучшую сторону.