По следу оленя

         

Известно, что любая история в устной передаче от рассказчика к рассказчику теряет в точности и, в конце концов, может стать совершен¬но неузнаваемой. Ваш корреспондент в цепочке пересказов только второй, поэтому степень достоверности этой истории еще достаточно высока. Вот как она выглядит в моем изложении со слов моего друга, отбывавшего в Якутии институтское распределение, очевидца и участника событий.

    Якутия, будет вам известно, край дикий, суровый и малопригодный для жизни европейского человека. Чтобы по доброй воле приехать в Якутию  из любого города европейской части России, нужны достаточно веские основания: это может быть нежелание платить алименты, угроза судебного преследования, неоплаченные долги, профнепригодность и, в последнюю очередь, помешательство на почве романтизма. Других причин для людей, дорожащих прелестями жизни, её комфортом, для поездки в Якутию вообразить трудно. Тем более необъяснимым было появление в нашем педагогическом сообществе такого необыкновенного человека, каким предстал перед нами Велимир Игнатьевич Белошапка. Наше сообщество - это преподавательский и технический персонал училища оленеводства и служебного собаководства. До приезда Белошапки нас, преподавателей, было двенадцать человек да еще директор с секретарем, зав. учебной частью, библиотекарь, две «технички» и два вахтера. Все мы, кроме директора, кинолога и преподавателя русского языка и литературы, якуты. Русский директор нашего училища в молодости приехал в Якутию по распределению, в местную жизнь погрузил-ся в состоянии непреходящего алкогольного опьянения, в этом же состоя¬нии женился на якутке, дочери председателя местного совета, и подарил ей двух детей-метисов, называемых у нас «сахалярами»; тесть протащил его на долж¬ность завуча, затем директора училища и с тем он и остался в наших краях. Кинолог и «русистка» внешне от нас не отличаются, но в паспортах записаны «русскими», потому что потомственно происходят от русских купцов, заготовлявших в Якутии пушнину в незапамятные времена.

    Преподавать в училище Велимир Игнатьевич Белошапка стал зоологию. До него этот предмет вел сам директор, но, не будучи специалистом, не стеснялся знакомить детей с предметом прямо по книжке, его уроки по причине административной занятости часто отдавались другим преподавателям или, еще чаще, посвящались снегоуборке. Экзамен по зоологии принимался так же либерально, как и преподносился, т. е. при подготовке к ответу можно было пользоваться «вспомогательным материалом» или, проще говоря, списывать с учебника. Совсем иначе пошли дела при Белошапке. Зоология стала ведущим предметом, основой профессиональных знаний оленевода и собаковода. Вообще все, с чем соприкасался Велимир Игнатьевич, приобретало особое значение. Таким уж он предстал перед нами человеком.

Появился у нас Белошапка в конце учебного года, поэтому первое знакомство было непродолжительным, и мы мало что узнали о Велимире Игнатьевиче, но уважение и даже трепет перед ним испытали сразу же. Был он высокого роста, чем сразу выделялся из нас, поголовно малорослых, голубоглазый, с длинными черными волосами, которые он часто неспешным грациозным жестом отводил со лба. Лет ему, казалось, было около сорока, но приехал он один, без семьи. Знакомясь с нами, он был приветлив, но никому не показалось, что с ним можно будет сойтись накоротке. От нас его также отличала манера говорить: неспешная, с красивой дикцией, четко и весомо построенными фразами. В его разговоре часто мелькали иностранные слова; когда он упоминал хорошо всем известные персоны, называл их по имени отчеству, как своих близких знакомых. Одним словом, подумали мы, столичная штучка. На вопрос, что привело его в наши столь отдаленные края, Велимир Игнатьевич отвечал коротко, но исчерпывающе: «Обстоятельства»; после этого никто не чувствовал себя вправе и не имел смелости продолжать расспросы, за этим нам мнилась политическая ссылка, лишение высокого сана или нечто такое, о чем мы не могли и представления иметь. На летние каникулы Велимир Игнатьевич уехал из посёлка, и перед началом учебного года все задавали себе и друг другу вопрос: приедет ли к нам опять Белошапка? Но к началу занятий Белошапка приехал и, как прежде, завладел вниманием коллег и учащихся. Нас он приводил в недоумение и восторг своей эрудированностью и информированностью: он знал, что происходит в стране и за ее пределами вплоть до островов Тринидад и Тобаго; он знал театральную жизнь Москвы и знал объем добычи угля в Норильске; он, как будто очевидец, пересказывал нам содержание беседы В.И. Немировича-Данченко с К.С. Станиславским в несуществующем теперь ресторане «Славянский базар» и историю убийства президента Соединенных Штатов Авраама Линкольна. Дети выходили с его занятий притихшие и озадаченные: им открылось, что жизнь животных и их внутривидовые отношения неожиданно сложны и увлекательны. В повседневности, в быту Велимир Игнатьевич был внешне прост и совершенно загадочен изнутри, как вулкан, когда мы видим дым над кратером и резкие вспышки света, а что происходит внутри, не постигаем. Знания и умения его были без границ, без края. Он умел играть в шахматы, был непобедим в карточного «дурачка», научил нас игре в диковинные японские шашки, они называются «го» или «бо» - мы не расслышали, а переспросить постеснялись. И вот, когда мы уже почти стали относиться к Велимиру Игнатьевичу как к явлению природы - загадочному, но привычному - произошло нечто, поразившее нас ещё пуще прежнего. Произошло это с началом по-настоящему морозных дней. Утром перед занятиями мы собираемся в преподавательской; снимаем верхнюю одежду, причесываемся перед зеркалом, наперебой рассказываем, как провели выходные дни и расходимся по учебным группам. В тот памятный день Велимир Игнатьевич вошел в преподавательскую послед¬ним, когда все уже были готовы выходить. Дверь распахнулась, в проеме появился Велимир Игнатьевич и застыл в монументальной позе. То ли его остановили наши изумленные, не по-якутски широко раскрытые глаза, то ли он сознательно хотел усилить впечатление от своего вида. На нем было надето огромное пальто, которое еще больше увеличивало его и без того пред¬ставительную фигуру. Собой он закрывал весь дверной проем; постояв так несколько секунд, и видимо, насладившись произведенным впечатлением, шагнул в комнату и пророкотал свое обычное: «Мое почтение, коллеги!». Не успели мы перевести дух от увиденного, как Велимир Игнатьевич расстегнул свое пальто, и нас ослепило серебристое сияние меха какого-то неведомого нам животного, которым  пальто было подшито изнутри сверху донизу. Когда Белошапка стал снимать пальто и вешать его на вешалку, было похоже, что весит оно никак не меньше пуда... Обсуждать увиденное не было ни сил, ни времени; потрясенные и подавленные, мы на заплетающихся ногах, бормоча про себя нечто невнятное, разбрелись по классам.

С тех пор и надолго белошапкино пальто сделалось предметом обсуждений, споров, пари и, что самое огорчительное, трудно скрываемой зависти, чувства до этого нами не изведанного; завидовать в наших краях было некому и нечему. А образ самого Велимира Игнатьевича стал еще более мифическим после того, как наш библиотекарь, Джульетта Иннокентьевна, многолетняя подписчица и читательница журнала «Огонек», открыла нам, что Белошапка в своем непостижимо красивом пальто похож на живописных персонажей с репродукций картин отечественной классики, публикуемых в ее любимом журнале: это были кустодиевские масленичные купцы, Иван Грозный Ильи Ефимовича Репина или Федор Иванович Шаляпин его же кисти...

Под неизгладимым впечатлением от этого события до самого Нового года продолжалась наша повседневная жизнь, с одной стороны непоколебимо устоявшаяся, с другой стороны - безнадежно отравленная неразрешимостью загадки, которую представлял собой Велимир Игнатьевич, пока новое происшествие не изменило в очередной раз ход нашей истории и не стало предзнаменованием ее конца.

У нас было принято на праздники или семейные торжества собираться у кого-либо дома или в училищной столовой и устраивать общее застолье. На этот Новый год нас неожиданно позвал на свою съемную квартиру Белошапка. Мы были смущены и растеряны, но любопытство взяло верх, и мы пошли. В подготовке вечеринки участвовали все, и поэтому стол, как говорится, ломился от угощений. После нескольких тостов смущение и скованность незаметно рассеялись, и застолье покатилось привычным порядком. Велимир Игнатьевич оказался и здесь, в умении проводить досуг, неподражаем и недосягаем: он говорил тосты-загадки, тосты-притчи, шуточные тосты, пел преуморительные куплеты, рассказывал исключительно приличные анекдоты, пил с мужчинами и женщинами на брудершафт, но ни с кем не целовался. Странное и необъяснимое началось часа в два по полуночи. Велимир Игнатьевич стал отлучаться из-за стола чаще, чем это могли объяснить естественные причины; возвращался со слегка всклокоченными волосами, говорил все больше и больше и все менее и менее связно. Выходя в очередной раз, Белошапка упал соседке на колени, галантно извинился и поцеловал даме руку, вызвав тем ее смущение и румянец; после этого он особенно долго не возвращался к столу. Когда мы стали подозревать неладное, было уже поздно - Велимир Игнатьевич был безнадежно пьян. Мы шепотом посовещались и,  чтобы не конфузить столь достойного человека, решили потихоньку разойтись. По дороге домой мы дружно сочувствовали Велимиру Игнатьевичу: насколько он, видимо, мало привык к алкоголю и как мало интересны ему наши простые развлечения.

Но и теперь мы до конца не разгадали этого во всем неожиданного человека. В первый учебный после каникул день Белошапка не пришел на работу, посланному к нему кинологу с собакой никто не открыл дверь, а когда на третий день Велимир Игнатьевич все же пришел в училище, он был очень мало на себя похож: понурый, с серым лицом и мешками под глазами. Его тут же вызвал к себе директор и долго держал в кабинете.

Спустя несколько дней все вроде бы устаканилось; Белошапка привычно залоснился, обрел прежнюю величавость, и мы готовы были принять прошедшее за наваждение, настолько оно не вязалось с нашим, ставшим уже привычным, преклонением перед этим человеком. Да не тут-то было! Спустя примерно месяц Велимир Игнатьевич опять на несколько дней что называется исчез из поля зрения, в поселке он иногда мелькал, но в училище не объявлялся. Тут уж, как говорится, шила в мешке не утаишь, пришла беда- открывай ворота и тому подобное, проще говоря, стал Белошапка откровенно попивать, и пришлось нам, как ни противилось этому наше нутро, признать этот факт «медицински» установленным.

Окончательно лишил Велимира Игнатьевича остатков нашего перед ним трепета директор училища. Он будто вымещал на нем обиды за свое далеко небезгрешное, неустроенное прошлое, неудовлетворенность настоящим, раздражение и ревность к недавнему блеску Белошапки, явно затмевавшему его, директорское, величие. Теперь он мог, например, при всех фамильярно сказать ему: «Так, слушай, Белошапка, подменишь на уроке того-то», и называлась фамилия преподавателя какого-нибудь второстепенного предмета. По нашим представлениям, это было чудовищное проявление непочтения, и земля должна была разверзнуться и поглотить директора, но ничего такого не происходило, а Велимир Игнатьевич смиренным наклоном головы выражал свое беспрекословное согласие с начальственным указанием. Было ясно, что так продолжаться не может, должно что-то произойти. И точно. Весной, когда уже начала расцветать тундра, Велимир Игнатьевич исчез. Через десять дней пришла заверенная телеграмма: «прошу уволить собственному желанию=расчет=трудовую книжку выслать адресу=…до востребования=белошапка». Что тут скажешь? Был человек, не стало человека! Казалось бы, все, можно ставить точку в этой необычной истории, но нет, у нее оказалось неожиданное и, в каком-то роде, символическое продолжение; на съемной квартире, в которой жил Велимир Игнатьевич, спустя еще две недели после его отъезда обнаружилось его столь нас поразившее его пальто. До востребования его не отправишь, и мы долго ломали головы, какое ему сделать употребление? В конце концов, всех примирило предложение отдать пальто нашему завхозу. Завхоз был ветераном училища, раньше преподавал курс трудовых навыков, был точно, как тот Фока, который на все руки дока. Ростом он, конечно, сильно уступал Велимиру Игнатьевичу, поэтому из отрезанных обшлагов смастерил себе шапку, а из подрезанной полы сшил роскошные торбаса. Торбаса, если кто не знает, это наши меховые сапоги, для тундры незаменимая обувь, теплые и непромокаемые.

Ну вот, теперь все. Про Велимира Игнатьевича мы больше никогда ничего не слышали, и за суетой дней стали его забывать, а его пальто, шапку и торбаса завхоз с благодарностью носил до конца своих дней.
Ростов, 2016.