Гл. 2 Красные уши

С Охотского моря пришел нескончаемый дождь. Воздух все тяжелел. Казалось, капельки влаги становятся все крупнее и, как знать, не поплывет ли по склону палатка? В такую погоду запрещено ходить в маршруты. Не то страшно, что промокнешь - скалы слишком скользкие, и сорваться и переломаться проще простого.

Сидим в большой шатровой палатке, режемся в покер с рабочими. Мне больше интересно понять этих людей, чем получить удовольствие от игры. Их лица так эмоциональны, голоса так задорно и непредсказуемо взрываются - точно сидишь в зрительном зале на увлекательной постановке.

Вообще в геологию, как правило, попадают люди, не справившиеся по жизни со своими чувствами. Им не под силу рутина учебы или монотонной работы. Отовсюду увольняют за прогулы, за неуживчивость, пьянство. Одно спасение - тайга: бежать некуда, ты вроде и на свободе, но всегда под присмотром, по крайней мере накормят.

Я постигаю эту игру,  с азартом блефую, выражая на лице противоположные чувства, но и бомжи отменные профессионалы. Выигравший всегда взрывается фонтаном радостных матерных слов и бьет колодой по ушам проигравших. Толщина колоды разная в зависимости от проигрыша.

Мои уши краснеют, жалости нет и в помине. На деньги играть запрещено, да и какие у них деньги? Только после сезона получают приличную пачку, месяц пьют так, что выживают самые крепкие, а потом... вернуться домой не на что. И опять нанимаются уже на какой-нибудь рудник или в порт, где в грязи и холоде, вкалывая по-черному, ожидают лета.

Я на них совсем не похож. Бомжи меня берегут, как редкую ручную птицу, что-то вроде попугая, учат по-своему разговаривать, в десятке слов выражая все мысли и чувства. Но уши не жалеют, видно такой ритуал нужно пройти всем, кто вхож в их "массонское ложе". Что-то типа инициации.

Но некоторые бомжи держатся весьма достойно. Вот Николай из Харькова - он моет в лотке шлихи, выискивая тяжелые золотые крупинки - это уже профессионал, не то что копатели шурфов или маршрутные рабочие. Он лишь хитро улыбается, плюет на руки, растирает их и высокомерно пытается казаться самым опытным.

На второй неделе к воздуху в совершенно отсыревшей палатке примешиваются бомжовские испарения всей их прожитой жизни. Высовываешь периодически голову, чтобы глотнуть бесконечного дождя. Так рыбы в мутной воде пытаются у поверхности надышаться. Уши мои уже не только стали малиновыми, но и повисли словно у дворняги.

Какой я теперь геолог? Всю породу потерял.
- Петрович, отпусти в маршрут, я аккуратно буду ходить, - я словно выпрашиваю у мамы конфетку в надежде, что сердце ее не выдержит. Да уже не один я такой.
- И меня, и меня! - слышатся голоса из темных углов с мокрыми подушками.

И мы идем! Какое счастье вдыхать кедровые запахи, настоенные в этом сыром эликсире. А собственно говоря, почему мы обязательно должны жить в сухости? Вот рыбы вообще в воде живут и не жалуются.

Писать и рисовать в полевом дневнике получается с трудом. Карандаш раздирает мокрые пятна, а ручкой писать не положено. Под рюкзак с увесистыми образцами горных пород затекает струйка. Разъезжаются на камнях ноги. Но ощущение настоящей жизни не оставляет. Или это я сам придумал? Я ведь именно этого хотел.

Вот эту кашу с тушенкой вместо массы разнообразных блюд, этот дымок от костра вместо городского смога, да, пожалуй, и эти откровенные эмоции бомжей и бывших зэков, которые не умеют притворяться, сдерживаться, лукавить.

... На этот раз с вертолета вынесли и ящик спирта. Видно, Петровичу хотелось как-то снять напряжение с рабочих, ведь их зарплата таяла на дождике весьма основательно. Палатка стала гудеть все громче и громче, краснели уже не только уши, но и лица, глаза выкатывались из своих орбит, а от чужого хохота я вздрагивал как от внезапного  раската грома.

Николай вдруг превратился в хохла, один из кацапов вынул длинный узенький ножичек, а следом и все показали, что они созрели для такой долгожданной стычки. Я бросился между.
- Меня не тронут, - мысленно твердил я, но такой уверенности, как со зверями, не было. Не мог же я просто наблюдать. Все геологи разошлись к тому времени по своим палаткам, а наш шатер превратился в цирк,  вот  финал вовсе не обещал быть хеппи-эндом. Только музыки Хачатуряна "Танец с саблями" не хватало.

Но произошло чудо. Из рассказов я знал, что к концу сезона выживали далеко не все рабочие: кого из ракетницы прожгут в упор, кого зарежут, скинут со скалы... А тут наутро все живы. Правда, охранять хохла пришлось у входа в его маленькую палатку всю ночь.

Петрович зауважал еще больше, и даже поменял моего маршрутного рабочего, бывшего наркомана с неуравновешенной психикой, на добродушного Володю, просто неудачника, даже никогда не сидевшего. В покер играть я перестал, спирт больше не привозили, пошли грибы в таком количестве, что пройти не наступив было невозможно, кета уже начала свой трудный путь к нерестилищам, а мы все искали золото. Зачем? В жизни людей всегда много непонятного.