Весна!

   Юрка и в самом деле унюхал и приворожил весну своим широким носом в дырке у ворот казаковского дома. Нагрянула она неожиданно. Однажды громкий треск и шум со стороны Солоницы разбудили заречную ребятню еще затемно. Все высыпали на берег.
   Река освобождалась ото льда, сбрасывая свои тяжкие зимние латы-оковы, словно богатырь после битвы. Льдины со стороны Головина надвигались лавинным широким фронтом. Но в самом узком месте реки, где летом ставили деревянный мост, перед разрушенным зданием водокачки из красного кирпича этот поток словно что-то останавливало. В заторе ледяные поля рушились, льдины с железным скрежетом сталкивались, вставали дыбом, крошились. Вода меж ними ходила ходуном, кипела и бурлила, словно после водопада на горной реке. Как в бою, она отвоевывала себе плацдарм для дальнейшего наступления, чтобы потом, уже под заводом, нести к Волге гремучим мощным потоком одиночные, обкромсанные со всех сторон льдины.
   Мы во все глаза смотрели на эту завораживающую картину и не узнавали свою тихую, спокойную, мирную Солоницу, из которой летом не вылезали сутками. А льдинам места в воде не хватало, они наползали на пологий берег и застывали неподвижно. Здесь и будут они лежать почти до лета, медленно растаивая и превращаясь в звонкое хрустальное крошево.
   На берегу вместе со всеми стоял и мой дед Павел Осипович. В его покрасневших глазах я заметил какие-то непонятные мне грусть и задумчивость. Дед словно что-то вспоминал, до слез родное и близкое его сердцу.
   – Дед, а ты чего?
   – Ленька и Сипа вспомнились, в твоем возрасте когда были. Тоже любили на ледоход смотреть, ни один не пропускали. Вот здесь, на этом месте всегда и стояли. Унесла война ребят… – дед отвернулся от меня, потер пальцем переносицу, что всегда  делал, когда смущался или не знал, что ответить собеседнику. А потом продолжил: – Одна радость, что Таисья с Верой живыми вернулись. Да вы вот бегаете, наследники.
   Торчавшие близко к воде на берегу ребята и не заметили, как вода стала резко прибывать. И вот она уже облизывала их калоши и сапоги, а мелкий битый лед, колыхаясь, на мутно-пенной воде, вполз на прибрежный песок и подкрадывался все ближе и ближе к обрывистому материку берега.
   – Робя, айда на обрыв! Здесь сейчас затопит! – скомандовал Юрка.
   Все шустро перебрались на самый обрыв к замощенной булыжником дороге. Вид отсюда на реку открывался еще более внушительный. Мимо продолжали проплывать ледяные поля. На них виднелись остатки почерневшей дороги, прорубь, огороженная ёлками, тропка с вмороженными вешками, дохлая кошка в окружении стаи ворон. А перед красной будкой все это рушилось, крошилось, вставало торчком, рассыпалось с шумом и грохотом.
   Юркин дядя Саша прибежал к реке с наметом. И когда между проплывающими льдинами очистилось местечко, нацелился туда своим орудием на длинной рукоятке, утопил сетку и, положив рукоятку на плечо, помогая обеими руками, потащил сетку по дну к берегу.
   – Ну, есть ли рыбка в мутной воде? – поинтересовался у него мой дед Павел Осипович.
   – Пока нету! Но должна рыбка быть! – отозвался дядя Саша, вытряхивая из сачка илистую черную грязь, и побежал дальше к очередной разводине между льдинами.
Вскоре весна во всю уже властвовала на Заречье. Прошумел как-то ночью сильный дождь с первым громом, смыл оставшиеся на земле и растениях после зимы плесень и грязь. Заулыбалась природа, расцвела. Заречные девчонки с венками из желтых одуванчиков на головах весело запрыгали в «классики» на высохшей вдоль домов тропке. А мальчишки нашли себе другое развлечение. Они убегали на «ямы». Там через поле за домом Туровых в давние времена, видимо, добывали глину. С тех пор на значительной площади остались высокие пригорки и ямы самой разной глубины. Все это заросло травой. И не какой-нибудь сорной, вроде   лопухов, крапивы и чапыжника, а мягкой муравой с диким луком и чесноком. Вот здесь мальчишки и проводили время.
   Приятно было, сбросив одежду, пронестись босиком по шелковой мураве, по глубоким лужам с теплой-теплой водой, распугивая лягушек, а потом броситься плашмя в эту водичку и орать, захлебываясь от счастья, и плескаться и брызгаться, вышугивая из ямы лягушачью икру и головастиков.
   – О-го-го! У-р-р-а-а! – оглашенно ору я.
   – Ой-е-е-ей! Бей фашист-о-о-в! – отзывается Юрка.
   Эти воинственные крики подхватывает еще с десяток радостных, звонких детских голосов. И воздух звенит от них, и струится, и уносит голоса все выше и выше, и уже не слышно пения жаворонков над землей. Все переборола, пересилила ребячья радость!
   Набегались, накричались, набрызгались! Лежим на бугорках на своей одежонке, обсушиваемся под щедрым солнышком, устало переговариваемся, жуя лук и чеснок. Этого дармового угощения на «ямах» хоть косой коси.