Чужая в господском доме

Чужая в господском доме
1. В батрачки
 - Ну, чего зенки пялишь? Кланяйся дуреха, барину! Ганька испуганно упала на колени и коснулась головой холодного пола. Так началась новая жизнь Ганьки в доме богатого купца Василия Николаевича Макарова. Вместе с братом Геннадием Николаевичем, жившим по соседству, Макаров имел в селе Моршанке большую торговую лавку, а в Мироновских степях хутор с огромными посевными площадями и немалым количеством скота. Ганьку купец взял горничной. С утра до вечера она убирала в двухэтажном доме: натирала до блеска деревянные некрашеные полы, мыла посуду, смахивала пыль с мебели, подавала к столу кушанья. И если стоило ей немного замешкаться с подачей блюда на стол, одна из пяти дочерей купца непременно сжимала в презрительной улыбке губы, едко приговаривала сквозь зубы: — Вечно эта голодранка не торопится.
Кроме Ганьки. в доме жили нянька Оля, двенадцатилетняя, с бледным лицом девочка и примерно лет двадцати кухарка Фима. Завидев Ганьку в детской комнате за минутным разговором с Олей, хозяйка Анна Федоровна сердито ругалась и посылала ее вниз — работай! Кухарка Фима отмахивалась от нее: «Ой. Ганька, не приставай со своими вопросами, не дай бог, если сварю что не так. Меня враз хозяин выгонит». Оля спала в детской, рядом с кроватью малыша, который без конца кричал, и она, просыпаясь, качала люльку. Фима жила и спала прямо на кухне. Гане отвели маленькую комнатушку возле прихожей на нижнем этаже. За день она так уставала, что, доходя до кровати, моментально засыпала. Иногда Ганька вскакивала с постели от резкого стука в окно. Ступая маленькими худыми ногами по ледяному полу, зябко подергивая плечами, она подходила к крохотному, с мутным заиндевевшим стеклом окошку. Встретившись с колючими глазами незнакомого лица, испуганно отпрянув, Ганька, накинув легкое платьишко, бежала на верхний этаж к хозяину. Василий Николаевич отпирал незнакомому человеку, уводил его к себе в кабинет, и они долго о чем-то шептались. Кто эти люди Ганька не знала, но по богатой одежде, по серьезным лицам она догадывалась, что приходят они неспроста. Шли дни за днями. Макаров ругался, когда приходили царские военные налоги, сердито посматривая на большой портрет царя Николая II, висевший на стене в гостиной. И радостно потирал руки, что-то бормоча, после очередного незнакомца. В короткие свободные минуты Ганька забиралась на свой деревянный топчан и тихо плакала, скучая по дому, хотя там было не слаще. Отец умер, когда она была еще маленькой. У матери. Феклы Кузьминичны, осталось на руках семеро детей. Ганька была шестой, Старшие сестры и братья работали по найму у зажиточных кулаков. Ганька нянчила младшую сестру. Когда та подросла, мать сказала Гане: «Вот что, дочка, кормить мне вас нечем, а жить надо. Пойду-ка я к купцу Макарову, поклонюсь ему в ноги, может, примет тебя. Господи, помоги бедным сироткам» — добавила она, поворачиваясь к молчаливым иконам: ...Однажды Ганька вбежала по крутой лестнице в гостиную и застыла от неожиданности: Василий Николаевич, стоя на дубовом стуле с высокой резной спинкой, вырезал ножиком глаза на портрете царя и со злобой, торжествующе, приговаривал: — Так тебе, так! Хватит, навластвовался! Теперь мы свободно заживем. — Что ты делаешь? Господи! Что же будет теперь? Боже наш милосердный, да прости ты его окаянного, — причитала, находившаяся рядом Анна Федоровна. — Наша теперь власть будет. Править будем мы — лучшие сыны России, купечество и передовое дворянство. Ох, и развернусь я, теперь широко раскинув руки, радовался Макаров. С того дня, стала замечать Ганька, как зашевелилось, забурлило село. В центре собирались люди, говорили, кричали, спорили, передавали друг другу какие-то листовки. Ганя, окончившая один класс церковноприходской школы и умевшая писать свою фамилию, считалась, грамотной. Она подобрала как-то листок на улице и решила прочесть его. — В-с-я  в-л-а-с-т-ь  с-о-в-е-т-а-м. — выводила она по буквам, сидя на лестнице, ведущей на второй этаж дома, как чья- то рука выхватила у нее листок и скомкала. — Прокламации читаешь? Браток твой, Никифор ,горланит на всю улицу, людей смутьянит и ты туда же. А ну, марш на кухню, да что бы я больше не видел это - гремел на весь дом голос Макарова. Спустя несколько месяцев Ганя отпросилась на денек к матери. Отворила скрипучую покошенную дверь, в нос ударил тяжелый, застоявшийся воздух и терпкий запах махорки. В углу, за печкой раньше находился теленок, потом корову продали, и теперь там играла с куклой, сделанной из тряпок, младшая сестра. Вот и сейчас, увидев старшую сестру, Маша, отбросив куклу, сделала несколько шагов и тихо сказала: «Няня, пришла». Ганька, окинула взглядом комнату: мать хлопотала у печи, за столом сидел брат Никифор и курил свернутую из обрывка бумаги цигарку с крупно нарубленной махоркой. Потом она присела на корточки развернула носовой платочек и, отделив крохотный кусочек пиленого сахара, протянула сестре. — На, ешь, вкусно, — сунула ей в руку и прошла к столу. — Ну, здравствуй! Выросла, почти невеста, — улыбнулся брат. Но потом, смахнув улыбку с лица, серьезно заметил: — Вот что, сеструха, уходи от своего купца. Хватит на него гнуть спину. Слышала, в Петрограде революция свершилась. Власть теперь в руках рабочих и крестьян. Это значит, править будет не царь, а вот такие же бедные люди, как мы с тобой. Землю у твоего Макарова и у всех кулаков отберем. Ни мать, ни ты — никто не будет унижаться, свободно жить будем. Ганька. словно защищаясь от резких слов брата, отмахивалась одной рукой, другой, тыльной стороной ладони закрывала лицо: — Что ты! Ведь это грех уходить самой от барина, ведь потом меня никто не примет, не говори так. — Ох, Никифор, наживем мы с тобой беды, — вздохнула мать, ставя на стол чугунок с картошкой. — Ничего вы у меня не понимаете, - обняв мать с сестрой, басил Никифор. — Скоро сами все увидите и поймете.
 2. Барская подачка
 Прошло несколько дней после разговора с братом, как темной декабрьской ночью, на широкий Макаровский двор въехал казачий полк: казаки расположились во дворе, а седоволосый высокий широкоплечий полковник прошел в дом. Ганька с тряпкой в руках заворожено смотрела на важного офицера, поднимавшегося по лестнице в гостиную. — Ганька! Чего стоишь? А ну, подавай ужин! — вывел ее из оцепенения голос Анны Федоровны. Она кинулась на кухню. А после, когда хозяин с женой и суровый полковник сели ужинать, Ганька подкралась к двери. Из обрывков слов, доносившихся из замочной скважины, она ничего толком не поняла, но до ее сознания дошло, что что-то должно произойти, что-то страшное, неотвратимое. Наутро, после завтрака, Анна Федоровна подозвала горничную и сказала: — Позови Фимку с Олькой, полковник вас наградить хочет. Ганька повернулась, что бы идти. — Постой, - грозно остановила хозяйка, - после то награды не забудьте поклониться и поблагодарить. Ясно? А теперь ступай. Казаки все уже были в сборе. Полковник, гордо подбоченясь восседал на вороном коне. Одной рукой он держался за портупею, другой покручивал седой ус. Фима, Олька и Ганя, не дойдя несколько шагов до него, несмело остановились. — Фима, ты старшая, тебе первой к нему подходить, — шептали Ганька с Олькой. — Я самая младшая, значит, я последней пойду, — добавила Олька. Полковник, увидев перепуганную прислугу, достал из кармана 3 пятака и бросил им в ноги. Девчонки бухнулись на колени и низко нагнули головы. Полковник, словно забыв согнувшихся в поклоне девчат, дернул коня за уздцы. Конь взвился и, обдав их пылью, рванулся в распахнутые ворота. Когда девчонки пришли в себя, встали и огляделись, во дворе никого не было. Лишь только вдали вдоль берега реки Малый Узень клубилась пыль. Олька подняла с земли монеты и, отряхнув с них пыль, восхищенно тихо сказала: — Ой, девочки, по пять копеек дали! — И мечтательно добавила: — Куплю себе медовых пряников. Гань, а Гань, а ты чего купишь? — Леденцы в баночке, на которой разноцветный петух нарисован. — Ладно, болтать, работать надо, — прервала их Фима и, взяв протянутый Олькой пятак, направилась в кухню. А вечером Ганька случайно узнала из разговора Василия Николаевича с женой - что казачий полк разбит красными. И словно в подтверждение услышанного, на другой день в село въехала усталая и запыленная конница Красной Армии. В Моршанке установилась Советская власть. На одном из домов заполыхал алый флаг, люди целыми днями толпились возле этого дома, называя его странно: комбедом. А через неделю к Макарову приехал с хутора приказчик Даниил Родионович и сообщил, что владения хутора Макарова Советская власть конфисковала и передала в руки крестьян. На той же неделе в господском доме появились три человека с красными повязками на рукавах и объявили: Купец Макаров, ваш магазин переходит в руки Советской власти. А вы сами именем революции за контрреволюционную связь с белогвардейскими бандами арестованы. Перед тем, как сесть в бричку, Василий Николаевич оглянулся, всем своим жалким видом он выражал такую беспомощность, что Ганьке стало жаль его. - Васенька! Вася! — заголосила Анна Федоровна и бросилась к мужу. Мужчина в тужурке преградил ей дорогу. И она яростно заколотила кулаками по его широкой груди. - Будьте вы прокляты! — громко выкрикивала Анна Федоровна. Потом как-то обмякла, тихо опустилась на землю, уткнулась головой в подол и затихла. И только судорожно дергавшиеся плечи выдавали ее беззвучный плач. Бричка тронулась и через несколько минут исчезла в переулке. В тот же день приехал бывший приказчик Даниил Родионович и забрал свою я дочь Ольку. Ганька и Фима продолжали оставаться в доме Макарова.
3. В артели.
...Ганька машинально заправила рукой волосы под платок, взяла в углу ухват и нагнулась к печке. Вытащив из ее глубины чугунок с жидкой похлебкой, в которой плавало несколько картошин, она, обжигаясь, поставила его на стол. Промерзшую, засыпанную землей картошку собрала вчера в поле, принадлежавшем когда-то Макарову. Хлопнула дверь, на пороге с клубами морозного пара появился брат Никифор. — Здравствуй, сеструха! — Ой, Никифор приехал! — кинулась к нему Ганька. С тех пор, как образовалась на Дрямском пруду артель «Крыло», в которую ушла большая часть села, в том числе и брат — А что это ты дома? Ушла что-ли от бар? — Ушла, насовсем, — и Ганька, смеясь, стала рассказывать, как она поругалась с бывшей хозяйкой. А было так. Шурик, восьмилетний барский сынок, прибежал как-то домой с громким плачем. — Ой! Мама! Что я видел! — захлебывался он слезами. — Что, сынок? — кинувшись навстречу, воскликнула Анна Федоровна. — Папа, там, в тюрьме, двор подметает. Тут в Ганьке, протиравшей в это время буфет, все накопившееся вырвалось наружу: — Что, стыдно грязь убирать? А нам значит можно? Вы люди, а мы свиньи, так? Нет уж, попробуйте и вы сполна, что на нашу долю приходится. — Вон отсюда, мерзавка! Вон! И чтобы духу твоего здесь не было, — вскричала хозяйка и кинулась к горничной. — А ну, только тронь! Думаешь, боюсь тебя? И без вас проживу. А ну, дай дорогу! Собрав немудреные свои пожитки, она навсегда ушла из дома кулака Макарова... — Ну ты у меня молодец! — сказал, выслушав ее, брат. — Знаешь что, пошли-ка к нам в артель. Сладкую жизнь я тебе не обещаю, но боевую, кипучую — это точно. Погоди немного и мы такую жизнь построим, не хуже Макарова жить будем, а даже еще лучше. Артель «Крыло» жила своей необычной для Гани жизнью. Но она быстро привыкла к людям. Здесь же вскоре состоялась и ее свадьба, первая по советским законам в артели — с Гаврилой Старчиковым. Хутор их насчитывал несколько мазанных глиной домов. Мужчины мастерили деревянные плуги и распахивали земли. В трех — четырех километрах от поселения стоял баз, где был скот, отобранный у богачей во время раскулачивания. Каждый день женщины отправлялись доить коров, а возвращались поздней ночью. А однажды управились с дойкой быстрее обычного. С шутками усаживались женщины в телеги. — Подержи-ка, тетка Марфа. — Ганя протянула запеленатого в разноцветное тряпье ребенка пожилой женщине. Когда Ганя уселась, тетка Марфа спросила — Растет твоя Ниночка? — Растет! - улыбнулась Ганя. Шутки быстро смолкли - брала свое усталость. Ехали молча. Вдруг одна из женщин сказала: — Ой, бабоньки, скачет кто-то. Топот все приближался, и вот уже видны первые всадники. — Билая банда! Ховайтесь, бабы! — крикнула с украинским выговором соседка Гани. А через минуту все смешалось: люди, кони, телеги. Лезвия сабель так и сверкали над головами, и люди, подкошенные, падали на теплую землю. Ганя не помнила, как прижав крепко к груди ребенка, добежала до хутора... Очнулась от надрывного плача крохотной дочери, покормив ее, она вышла на улицу. И застыла перед картиной страшного зрелища: вместо домов торчали обугленные бревна и валялись рассыпавшиеся глиняные кирпичи. Всюду лежали трупы убитых. Ганя споткнулась и содрогнулась, увидев под ногами разрубленного надвое человека. Кто-то тронул ее за плечо. Она дернулась от испуга всем телом, повернулась и устремила на стоящего перед ней мужа обезумевшие от страха глаза. — Пойдем, Ганя, домой, собираться надо и уходить. С возвращением в родное село жизнь в семье Агафьи замерла, лишь трижды всколыхнулась в эти годы: сразу же после разгрома ушел с партизанским отрядом муж, умерла первенькая дочь, родился сын. Когда вернулся с боевых походов муж, жизнь постепенно стала приходить в прежнее русло.
 4. Вторая жизнь Гани.
 Наступил 1929 год. Страна перестраивалась на мирные рельсы. Повсюду образовались колхозы. Волна коллективизации докатилась и до села Моршанки. Государство выдало деревням ссуду- для переселения крестьян на необжитые земли и образования на них колхозов. Население сел Моршанки и Мироновки выехало в двух направлениях, образовав новые села: «Новый путь» и «Привольное». Семья Гани Старчиковой переехала в село Привольное, в котором образовался колхоз «Привольный». ...Агафья Сидоровна вошла в просторное деревянное здание, где проходили учебные занятия по борьбе с неграмотностью. — Вам кого здесь, тетя Ганя. — окликнул ее соседский сын Юрка. — А мне начальника ликбеза видеть надобно. — А это вам нужно пройти вон в ту комнату. В кабинете за столом сидел полноватый лысеющий мужчина. Он оторвал взгляд от лежавших на столе бумаг и взглянул на вошедшую женщину. — Вы, по какому вопросу, гражданка? — Учиться пришла я. — Вы совсем неграмотны? — Да нет, почему же, я один класс церковноприходской школы закончила, писать могу и прочесть. — Ну что же вы нам голову морочите? Писать умеете, читать тоже сможете, а у нас школа для неграмотных. Идите домой и не мешайте работать, — сердито сказал мужчина. — Это как так идите? — воскликнула Агафья Сидоровна. — Я говорю, учиться хочу, мне может, мало того, что я писать и читать умею, я, может, все знать хочу. И не для себя стараюсь, а для детей своих, чтобы детям своим всегда правильно подсказать могла. — Ну ладно, успокойтесь, — уже миролюбиво сказал начальник ликбеза, - что-нибудь придумаем. Вот что: записать в школу неграмотных мы все же вас не можем, а вот на днях откроем вечернюю школу для повышения грамотности, тогда, приходите... Летнее полуденное солнце нещадно палило. Пот застилал глаза, ситцевая кофта прилипла к мокрому телу. А руки же привычно подхватывали стебли пшеницы, связывали и ставили снопы. Ганя с трудом разогнула спину и вытерла с лица пот. Мужчины быстро удалялись, оставляя за собой скошенные валки «Вжиг, вжиг, вжиг»,- пели в их руках острые косы. В обеденный перерыв Анютка, веселая суматошная бабенка, сказала: — Знаете, говорят, что скоро к нам в колхоз трактор пришлют и косить и убирать за нас будет. — А что мы тогда делать будем? — удивилась одна из женщин. — Не знаю,- продолжала Анютка, — только говорят, ездит он быстрее лошади- — Гань, может ты знаешь? Ты лучше нас во всех делах разбираешься, - обратилась с просьбой к молчавшей все это время Агафье женщина. — Да, будет у нас такая машина, а насчет дел: так у нас их - непочатый край. Ну, об этом в другой раз поговорим, а сейчас пора за работу. Урожай в этом году хороший, нельзя ни минуты терять.
— ...Тише, товарищи, тише, - председатель колхоза Александр Григорьевич Лобачев сердито постучал кулаком по столу, покрытый красным ситцем. — На повестке колхозного собрания следующий вопрос: выбор делегата на съезд колхозников в Москву. Какие будут предложения? — Прохорову Пелагею. Ильину Марью! — послышались голоса. Тут кто-то выкрикнул: — Ганю Старчикову! И многие подхватили: — Старчикову! Ганю Старчикову!.. — Тише, товарищи! — поднял руку председатель и зал затих — Итак, кто за Старчикову? Один, два, три, четыре... Единогласно! — Я против, - поднялась с лавки Агафья. — Что же вы меня-то выбираете? Я работаю, как все, вон Пелагея Прохорова лучше меня трудится, или взять Ильину. Да и знаний у меня маловато. — Ничего, Агафья Сидоровна, справишься. Работаешь ты неплохо. Депутат сельского Совета. А насчет знаний - так это у всех нехватка. Так что ехать тебе, Агафья Сидоровна. Дома Агафья все вздыхала и переживала: — И чего они меня выбрали? И куда же я одна-то поеду? Гаврила, глядя на нее, посмеивался: — Сроду ничего не боялась, а это Москвы испугалась. А раз народ тебе доверяет, значит ехать надо. Через несколько дней она стала собираться в Москву, но внезапная болезнь трехлетней дочери помешала ее поездке...
— Гань, можно к тебе, — открывая дверь, зашла, жившая на краю села колхозница Анисья. — Что же, заходи, конечно, — ответила, взглянув в ее сторону Агафья, занятая стиркой.
 - Да ты проходи, чего стоишь у порога. — Я понимаешь, вот зачем к тебе пришла, - смущаясь, Анисья присела на деревянный табурет. Агафья стряхнула с рук мыльную пену, вытерла руки о фартук и прошла к столу возле которого сидела Анисья.
— Крыша у меня совсем прохудилась, скоро осень, дожди пойдут. К председателю я постеснялась сходить, у него и без меня забот полно. Я вот подумала, Ганя у нас депутат, дай думаю, к ней схожу.
 — Будет тебе новая крыша, можешь не беспокоиться, Анисья. Разве не поможем, свои же люди,- ответила, выслушав ее, Ганя.
На другой день, придя с работы, она стала собираться в сельский совет, находящийся в селе Мироновка. — Куда же ты в такую даль пойдешь на ночь глядя. - спросил Агафью муж. — Ничего, не впервой, успею до ночи, а рано утром назад вернусь. Надо вдове Анисье крышу обязательно починить. — Как выбрали тебя депутатом сельского Совета так ты совсем покой потеряла. — сказал ворчливым голосом Гаврила, но в душе был доволен деятельностью жены, ее вниманием во все колхозные дела, проблемы.
 5. В трудовом строю.
 Шел 1943 год. Война шаг за шагом откатывалась на запад. Где-то гремела артиллерийская канонада, рвались снаряды, о сражениях скупо сообщалось по радио, единственном в селе, возле которого каждый раз собиралось все оставшееся население. Война не дошла до маленького, затерявшегося в степи села, но наложило на него свой тяжелый отпечаток. Затихло в колхозе «Привольный», не слышно веселых задорных частушек, заливистых переборов гармошки. Даже лай собак и утреннее кукареканье петухов не часто услышишь. Агафья вставала рано утром и спешила на колхозную плантацию, где она работала бригадиром женской бригады. Первые лучи солнца едва касались земли, когда она уже была на своем участке. Проверила, как политы грядки. И глядя на поливальщиков — семидесятилетних стариков, тяжело вздохнула. Все мужчины из села ушли на фронт, и ее муж где-то воюет, вот уже третий месяц нет писем. Осмотрев за ночь политые участки, взяла деревянный измеритель и прошлась по полю. Подошли женщины, подростки. — Ну что, бабоньки, надо начинать полоть. Сейчас вас распределю с ребятишками по отдельным участкам, вы уж следите за ними. Эх вы, горемычные — погладив по голове русого мальчонку, сказала Агафья и встала в ряд с женщинами. Придя поздно вечером с работы. Агафья Сидоровна устало присела у стола, глаза слипались от недосыпания.
 — Мам, погляди, нам письмо — подбежала к матери дочка Валя и протянула ей из серой бумаги  конверт. Агафья Сидоровна раскрыла письмо и строчки поплыли перед глазами: «...Ваш муж Г. И. Старчиков героически пал в бою. Ваш муж...» Письмо вылетело из дрожащих рук, упало на пол. Агафья Сидоровна уронила голову на стол и затряслась в беззвучном плаче. После смерти мужа она замкнулась в себе и лишь с огромным рвением бралась за любую работу. И когда председатель колхоза Н. С. Сидоров сказал, что на молочнотоварную ферму нужны люди, она сразу же согласилась. Целыми днями она вывозила на деревянной тачке навоз с маленькой саманной фермы Приехав однажды, уже через несколько лет после войны, старшая сестра Мария увидела, что Агафья продолжает трудиться на ферме, предложила ей переехать к ней, в город. Агафья, выслушав ее, отрицательно показала головой. — Нет. Маша, разве можно все бросить и уехать? Если все так побросали и уехали, чтобы было бы? Кто же поднимать хозяйство станет? Нет уж, я в селе буду доканчивать свой век
. ...Агафья Сидоровна или, как ее теперь зовут односельчане и внуки, баба Ганя сидела на стуле возле стола и вязала внукам шерстяные носки. Один из внуков, Павлик, сидел за другим концом стола и решал задачу. Вдруг он отложил ручку и, нахмурившись, проговорил: — Баб, я домой пойду. — Да куда же ты пойдешь в такую даль, ночь на дворе,- удивилась бабушка, - И чего это выдумал вдруг идти? Что случилось? — Да, вот задачка не получается, — пробормотал Павлик. — А ну дай-ка я посмотрю. Может, вместе и решим. Внук недоверчиво посмотрел на бабушку и придвинул к ней учебник... «Одна, две, три»,- шепотом считает, чтобы не сбиться, петли баба Ганя. Рядом на кровати спит Павлик. А на столе лежит тетрадь с решенной  задачей