Фронтовые монологи. Здравствуй оружие!

Фронтовые монологи. Здравствуй оружие!

Назар Шохин

Фронтовые монологи

Здравствуй, оружие!

Все время стараюсь подавить в себе привычку «прогнозировать по повторам» – это когда предсказываешь свое будущее, надеясь, что прошлое обязательно вернется к тебе, пусть даже переодевшись в новое обличье. И не знаю, кого больше винить в этой привычке, – школу с ее учительницей обществоведения или университет с «законом отрицания отрицания»?

В городке, где я родился и откуда уехал теперь уже навсегда, открыли новый букинистический магазин. Там, в отличие от обычных книжных магазинов, продавали дефицитную литературу – в обмен на бывшие в употреблении романы, повести, сборники стихов. «Одну на десять» – такой вот прием, чтобы завлечь школьников и студентов и выполнить план.
– Ты у нас шибко на душмана похож, – сказал, приняв мою стопку пожелтевших от времени и чтения томов, продавец Лев Евсеевич. – Возьми-ка для чтения пока вот эту книгу. Вначале она покажется тебе сухой, скупой, местами нудной. Но наберись терпения – и уже после третьего прочтения ты вникнешь в ее смысл.
Томик был в мягкой обложке, с темной иллюстрацией и надписью «Эрнест Хемингуэй. Прощай, оружие!»

Нельзя сказать, чтобы я не слышал об этом авторе. В учебных заведениях Хемингуэя тогда изучали, кажется, только филологи – все-таки это американец; у интеллигентов на кухнях он интереса не вызывал; а вот в тогдашнем советском культурном обществе знать этот роман полагалось. Дома я прочел роман буквально залпом. Два других раза чтения я оставил, как и советовал букинист, на потом.

«На потом» сложилось как-то совсем витиевато. Продавец книг своим замечанием о моем бровастом и носатом облике, казалось, напророчил мне судьбу, связанную с книгой. Это, скорее всего, «волей» букиниста и американца я раненым советским лейтенантом попал в плен… к афганским душманам. От неминуемой казни спасли… мой таджикский акцент и сура Корана, которую я прочел захватившим меня моджахедам.

Лежа в больнице на афгано-пакистанской границе, я прочел непонятно каким чудом занесенный в эти края томик Хемингуэя во второй раз – и снова последовал неумолимый рок: я познакомился с девушкой-таджичкой, как оказалось, родственницей бежавшего сюда полвека назад бухарского эмира. Еще полмесяца мне, выздоровевшему, была найдена работа переводчиком на гражданке, я был счастливо помолвлен и женился на возлюбленной.

Спустя десять месяцев в местной больнице рожает мертвого ребенка жена, а после открывшегося кровотечения и сама она умирает на моих руках. В тот день хлестал сильнейший ливень. Жизнь потеряла всякий смысл: я почувствовал себя как главный герой моего любимого романа Фредерик Генри у изголовья Кэтрин Баркли.

Война тем временем затянулась, ей, совершенно абсурдной, не видно было ни конца ни края. Кишлаки полыхали пожарами. Землю решетили ковровые бомбардировки. В песках и грязи застревали уставшие грузовики. Стеной стояла пыль. Свирепствовали желтуха и дизентерия. Тянулись постылые будни казарм со всеми их «прелестями» – унижениями тупым старшиной, «дедовщиной» и прочей мерзостью. Возвращалось время убийц, словно раскручивался по спирали сюжет Хемингуэя.

Теперь уже мне, одинокому вдовцу, пришлось бежать за океан, в Канаду. Туда, как, впрочем, и в США, направлялась гонимая расползавшимися гражданскими войнами и наступавшей нищетой масса советских граждан, особенно евреев, среди которых, возможно, был и Лев Евсеевич.

Новый свет. -- 2022. -- №4 (38).

На снимке: обложка первого издания книги "Прощай, оружие!" (1929).