Счастливый год Иван Гаврилыча

 Иван Гаврилыч влюбился. Сам не понял, как произошло.
Понял внезапно, что до этого - ещё никогда не любил.
 Так сильно, так отчаянно, так самозабвенно и так безнадёжно.

 Так-то Гаврилыч покурить любил."Беломорканал" фабрики Урицкого.
Затарил по случаю пол-кладовки и объявил всем:"Не умру, пока не выкурю!"
Курил экономно, пачку в день. Иногда две, если праздник какой.

Порядок любил. Ещё со флотской молодости, всё-тки семь лет отслужил.
В тропиках был, тонул, акулу ловил. Зимой-летом в тельняшке и трениках ходил.
На работу только ещё рубашку, пиджак и брюки надевал.

Работал на заводе токарем "самого" высокого разряда. "74 года! А держат!" Потому что, кто кроме него выточит эти все "фельдепёрсовые" детали, кто?!" - так он сам говорил. А начальство про него говорило:"Гаврилыч, ты - наш талисман".

Квартирёнку, двущечку, он ещё при Хрущёве получил, деньги тратить не любил. Сын давно своей семьей жил.
Гаврилыч сам квасил на зиму капусту, мясо из деревни в морозилку впрок набивал, щи на неделю варил, кашу. В общем, был Гаврилыч практически счастлив.

 Жены, правда, как четыре года не стало, тоскливо. Не сказать, чтоб очень её любил, привык. Пальто её в коридоре, почти новое, так и висит под сатиновым халатиком, не выбрасывает. И фиалки её любимые поливает. Злится на них, гибнут они у него, обзывает их крепким флотским словцом, а поливает:"Ну, не заразы вы нет?! ...чё ж, вам не хватает-то, лью ж на вас?!"
 Вот тут Гаврилыч и влюбился. В "жиличку".

Неожиданно для себя сдал проходную комнату. Истосковался Иван Гаврилыч от одиночества. А тут эта, молодая, сорока нет, и девчонка у неё подросток. В школу рядом перевела и сама туда учителем пения устроилась. "Учителка". Так он её и звал, когда сыну звонил, рассказывал "как живёт".

 С мужем развелась, жить негде - снимает. А ему не жалко, он много не брал, так чтоб только "не скучно". Только чтоб "всё строго, чтоб порядочек".
 К строгости она, видать, привыкшая была, не роптала. Девчонка у неё по улицам не шастала - дома сидит, уроки учит. И тихо в доме. Хорошо.

 И стало Гаврилычу чудится, что это "его семья". И жена "его" и девчонка "его". "Попутал" Гаврилыч. Он, вдруг, приходя домой, стал - счастье испытывать. Нет-нет, да и поймает себя на том, что домой "с радостью" возвращается. Что когда её самой дома нет - мучается, ждёт. И злится на себя, что чуть удерживается, что бы не спросить:"Эттто ты где ж ты былаааа? Где жжжж ты шлялаааась... такая сякая?..." С крепким флотским словцом.

 Диван ходили вместе покупать. У Гаврилыча диван старый был, продавленный, пружины выскочили. А людям жильё сдал, не хотелось тратиться, но надо.
 Подморозило, она идёт, за него под руку уцепилась, чтоб не подскользнуться. У Гаврилыча сердце чуть не выпрыгнуло. "Постой, отдышусь." - сам руку её прижал, не отпускает. А на встречу все идут, на них смотрят, как на пару!
 "А ведь все на нас смотрят, думают, что ты жена моя!" - сказал Гаврилыч и хохотнул. И она хохотнула, но как-то по-другому. Обидно как-то. Но не сказала ничего.

 Однажды позвонили ей. Она выпорхнула, вскочила в машину и умотала.
Гаврилыч из окна всё видел. Не спал до поздней ночи. Ждал.
Выкурил две пачки драгоценного беломора.
"Ну, погоди, покажет он этому с машиной, пусть тока появится."

Долго ждать не пришлось, когда "этот с машиной" появился. Гаврилыч сам дверь открыл.
"Таню можно?" С букетом, с шампанским пришёл."Ннна, тебе Таню, получи!" - кулаком ему прямо в глаз."Таню ему!" И всё сказал, что думал с крепким флотским словцом.

 "Учителке" Гаврилыч ничего не сказал, а тот, видать, исчез не объяснившись. Грустила она тогда. Видел Гаврилыч, знал. Чуяло его сердце, "по нём" тоскует, "по нём". И ревновал Гаврилыч. Ох, как он ревновал!
 И опять пошли и две и три пачки в день. А она вечерами вязала, не поднимая головы и плакала. А Гаврилыч, хоть сердце не на месте от её слёз, зато дома, на глазах.

 И ещё было у Гаврилыча счастье - телевизор вместе смотреть.
Телевизор только у "учителки" в зале был. И Гаврилыч смотрел свой собственный телевизор "в гостях". Приносил за неудобство то пачку зефира, то дорогих шоколадных конфет на блюдечке. "Бандитский Петербург" тогда шёл.

И так он дорожил этими вместе проведёнными минутами, даже такси однажды взял.
 К серии не успевал. Чтоб он в жизни хоть раз такси взял?!
 Помнится, как однажды просила жена, такси взять. С сумками из деревни с мясом, телка зарезали, по метро так и тащились. Слегла она тогда.
Надорвалось в ней что-то.

 Вспоминалась Гаврилычу жена в последнее время, вспоминалась...
Жиличке своей, "учителке", он тут на восьмое марта духи дарил.
Трясло всего. Чтоб скрыть волнение, он ещё суровей сдвинул седые широкие
брови и, кашлянув, сказал:"Тебе. С женским днём."

"Учителка" грустно так посмотрела куда-то внутрь Гаврилыча и головой покачала:
"Не возьму."- "Не понял? Подарок!" -"А вы, Иван Гаврилыч, скажите...жене своей, хоть раз в жизни духи подарили?"
И Гаврилыч, опустив глаза, тяжело сел и выдохнул:"Нееет." - "Вот и я не возьму."
Ласково так пропела, нежно, как будто по голове погладила...

 Скока тогда Гаврилыч выкурил, не помнил, пил два дня. Обезболивался.
Как протрезвеет - опять в ушах:"А жене своей...? Вот и я не возьму."
Откуда боль такая взялась? Откуда вынырнула? Из каких таких невостребованных глубин души?!

Никогда такой муки, такой "иглы " в сердце не испытывал, не знал, что есть такая боль в жизни. Ни когда руку прессом придавило, ни когда тонул-откачивали, ни когда с лесов, с высоты падал.

Пробовал ей всё сказать, что думал про неё, всю правду, по-флотски крепким словцом, что "душу же ж всю она из него вынула ".
Она только глаза поднимет, посмотрит опять вглубь, опять "иглу" взглядом засадет и тихо скажет:"Иван Гаврилыч. Вы пьяны. Идите немедленно спать."

Он уже и открыл сказать:"Эттто ты чего ж раскомандовалась! Этто ты кто ж такая!
Я в своём доме, что хочу, то и пьянствую!" Но вдруг обмяк: "Есть! Так точно",- развернулся и покорно ушёл спать к себе. Флотская привычка сработала, сперва приказ выполнять, потом обсуждать.

 Снилась ему тогда первомайская демонстрация.
С "заводом" они идут по Красной Площади ."Ура" орут тяжёлой промышленности.
Жена рядом идёт, красным маком из гофрированной бумаги обмахивается и говорит:"Смотрю я на тебя, Гаврилыч, и удивляюсь! И чего я с тобой всю жизнь прожила, чего в тебе нашла? Уйти надо было от тебя, как вон жиличка от своего.

А пальто-то моё ты выкинь, даже мне его носить не хотелось.
И фиалки отдай. Жалко, орёшь на них, а даже с ними разговаривать надо, по-человечески. До чего ж скушно с тобой, Гаврилыч, до чего ж скушно."
И по носу Гаврилычу красным гофрированным маком - хвать. И хохотнула нехорошо так, и глянула на него "жиличкиными" глазами с "иглой".

 Выгнать придумал Гаврилыч жиличку:"С глаз долой - из сердца вон!"
Только как без неё жить дальше не знал, да что там жить, дышать.
 Понял это, когда сама уехала, день в день год прожила.

 Один уже жил,  друга своего Семёныча с днём рожденья по телефону поздравлял. Здоровья, счастья желал и вдруг, как скажет: "Желаю тебе, Семёныч, побольше счастливых дней в году, как у меня в этом году было."
Давно по этим сухим щекам слёзы не лились.

 "Слышь, Семёныч, тебе "Беломор" не нужен? Пол-кладовки затарил оптом, а сам бросил. Всё, больше не хочу."