Глава 2. Крёстная

Я помню ее с раннего детства – с тех самых лагерных времен, когда мы жили в особом мире за колючей проволокой. Мне кажется, она сопровождала мою жизнь всегда, но оказалось, ее привезли из Москвы, когда родился мой брат Сашка, а мне уже было два года.
Она никогда не была замужем и свою жизнь целиком посвятила воспитанию детей близких родственников. Она нянчила мою маму, всех ее сестер, а потом их детей, включая нашу троицу. Моловка, Москва, Кораблино и Харьков – единственные населенные пункты, где она побывала за всю свою долгую жизнь. Ее, как эстафету, передавали в ту семью, где появлялся младенец. Она была крестной матерью всех своих воспитанников, а потому очень долго мы с братьями даже не знали ее настоящего имени, потому что, как и все, включая отца, звали ее Крестная.
Крестная была типичной дамой из прошлого. Стройная, подтянутая, всегда одетая в длинные старомодные платья исключительно темных тонов, она выглядела как гувернантка дворянских детей. Собственно, так оно и было, за исключением того, что свои обязанности она выполняла бесплатно. Все ее имущество хранилось в небольшом сундучке, а потому она была мобильной и готовой по первому зову мчаться туда, где в ней нуждались. Во всех семьях, где Крестная прожила хотя бы короткое время, она навсегда оставалась членом семьи. Ее помнили, ей слали письма и поздравительные открытки.
 
В нашей семье она дожила до глубокой старости и умерла в день рождения моего младшего брата, когда тому исполнилось четыре года. С тех пор мы никогда не отмечаем этот день как праздничный. Он стал днем памяти нашей Крестной.
Крестная любила не только своих воспитанников. Мне кажется, она любила всех, с кем так или иначе ей приходилось сосуществовать. Она любила моего отца, любила Валентина, прожившего у нас все пять лет учебы в институте, любила всех наших соседей по коммунальной квартире.
– Ну что покурим, Афанасий? – предлагала она отцу, едва тот тянулся к папиросе.
– Покурим, – всегда отвечал отец, протягивая ей раскрытую папиросную коробку и зажженную спичку.
И вскоре вся комната наполнялась их неспешным разговором и сизым дымом, который они оба, к нашему с братом удовольствию, выпускали не просто так, а замысловатыми кольцами. И мы считали эти кольца, отмечая, у кого кольца выходили ровными, и у кого их было больше.
Иногда к парочке заядлых курильщиков присоединялась тетя Клава Зарецкая, и дым становился таким густым, что мама не выдерживала:
– Ну, накурили, хоть топор вешай. Может, хватит?
А я долго удивлялся, куда и зачем можно вешать топор, и как это связано с курением. Ведь наш топор всегда лежал в сарайчике, где хранились дрова и уголь для печки.
 
– Крестная, а как жилось при царе? – часто спрашивал бабушку, когда меня действительно интересовали неизвестные подробности той ужасной жизни, когда народ страдал от эксплуатации. Об этом нам рассказывали в школе, так было написано в книгах, которые я проглатывал, как горячие пирожки, легко усваивая весь тот несусветный бред, которым нас пичкала советская пропаганда.
– При царе жилось хорошо, – к моему удивлению отвечала Крестная, – Я тогда была молодая.
– Как же так? – возмущался я, – А в книжках написано, что людям жилось плохо, и только при советской власти народ стал жить хорошо, – пытался просветить свою несознательную бабушку.
– В книжках можно все написать, – возражала Крестная, – А как царя не стало, так то война, то голод, то война, то голод. Что ж хорошего? Сколько людей погибло, а сколько несчастных. Простому человеку всегда плохо, а уж при советской власти люди особенно натерпелись, – ужасала она своей непросвещенностью.
– Советская власть, Крестная, Коммунизм строит, а при Коммунизме можно даже не работать, а в магазинах все брать бесплатно, сколько хочешь. Денег совсем не будет, – пояснял бестолковой бабушке  преимущества советской власти.
– А кто же это все в магазины положит, если никто работать не будет? – тут же смущала она неожиданным откровением. И я надолго задумывался.
– Работать будут самые сознательные, – наконец отыскивал в книжке подходящее решение.
– Где только таких сознательных найти, которые бесплатно будут на всех работать? – смеялась Крестная.
– Не найдут добровольцев, кого-нибудь заставят, – достаточно близко к реальности фантазировал я.
– Это рабов что ли? – спрашивала бабушка.
– Почему рабов? Кто такие рабы?  – удивлялся я.
– Такие же люди, но бесправные, как военнопленные. Только рабы работают по принуждению и бесплатно, – пояснила она.
Нет, спорить с ней на подобные темы мне тогда было не по зубам. К тому же Крестная ежедневно от корки до корки читала газету “Правда”, которую выписывал мой партийный отец. А потому всегда была в курсе последних веяний, воспринимая их, разумеется, по-своему.
 
Вторым предметом наших бесконечных споров была религия. Впрочем, с детских лет в этом плане у меня не было сомнений. Крестная воспитывала нас в вере. В лагере она открывала свой сундучок, внутри которого, прямо на крышке, были закреплены настоящие иконки в золотых окладах, выдвигала кронштейн, подвешивала и зажигала лампадку, и мы вместе с ней молились перед импровизированным иконостасом.
Постепенно я выучил довольно много молитв. А, кроме того, Крестная подолгу рассказывала многочисленные библейские истории, которые я, разумеется, воспринимал как сказки. Хотя в ту пору и сказочные сюжеты не казались выдумкой. Я был уверен, что говорящие звери, птицы и рыбы существуют и в самом деле. Правда, мне они не попадались, потому что жили где-то далеко в лесу. Лишь однажды увидел говорящего попугая и очень обрадовался. Что же касается остальных сказочных персонажей, то они и вовсе не вызывали сомнений. Цари, короли, принцессы и даже великаны и гномы казались мне обитателями реального мира.
Когда мы переехали из лагеря, Крестная стала водить нас в церковь, которая располагалась совсем недалеко от нашего нового жилища. Но именно в церкви у меня зародились первые сомнения. Саму службу я почти не воспринимал – мне откровенно не нравилось заунывное песнопение и множество непонятных слов и действий священнослужителей. Зато внимание привлекли огромные картины, нарисованные на стенах и потолке. Я мог рассматривать их часами, пока бабушка усердно молилась.
Но едва она переставала что-то шептать и креститься, я засыпал ее вопросами. Меня интересовала каждая деталь священной символики – зачем она и почему. Так Рай и Ад предстали не в моем воображении, а нарисованными художниками. И я впервые испытал глубокое разочарование. Мои воображаемые атрибуты христианского мироощущения были куда более грандиозными.
Но больше всего поразила картина, изображавшая устройство нашего мира, где “земная твердь” опиралась на трех черепах, плывущих в бескрайнем море. На плоской земной тверди были изображены леса, реки и несколько маленьких домиков с людьми и животными вокруг них. Черепахи, несущие Землю, были разительно похожи на маленьких черепашек, которых я совсем недавно видел в зоопарке. Поверить в такое устройство мира в мои шесть лет уже было невозможно.
А дальше сработал принцип, который сформировался в моем пытливом сознании именно в то далекое время и остался неизменным навсегда – если неверны детали, неверно и целое. И понеслось-поехало. Младенец Иисус с лицом взрослого человека. Райские кущи, напоминающие заурядный скверик возле нашего сельхозинститута. Стайка голых праведников с равнодушными лицами – а чему, собственно, радоваться.
Странным показался не только Рай, но и Ад. Два прямоходящих козла, двуручной пилой перепиливающие грешника. На лице грешника никаких эмоций. Он уже почти перепилен, а никаких следов крови. В первой прочитанной мной самостоятельно книге “История средних веков” картинки пыток были куда страшнее.
Но самым неразрешимыми оказались вопросы, на которые мне так и не ответил никто: что же все-таки попадает в Рай или Ад – душа или тело? Ведь известно, что душа “отлетает”, а тело остается в могиле. Есть даже картинка, где Дух Святой изображен в виде голубя, хотя и голубь, по-моему, имеет тело – я видел сбитого машиной мертвого голубя. Тогда почему праведники и грешники изображены телесными? Можно ли души грешников пилить, поджаривать на сковородке или варить в кипящей смоле? Вопросы, вопросы, вопросы.
– Бога нет, сынок. Все это бабушкины сказки, – ответил мне партийный отец, разом отсекая все мои остальные вопросы.
– А кто же тогда все создал? – спросил, с трудом восприняв его шокирующий ответ.
– Природа, сынок, все создала, – внес он очередную путаницу в мою неокрепшую голову.
– Кто такая Природа? Где она находится? Как она все создала? – тут же засыпал отца вопросами.
– Природа это все, что нас окружает. Она везде. Мы тоже Природа.
– И я Природа?
– И ты.
– И я могу что-то создать?
– Можешь. Вот вырастешь и будешь строить дома, заводы.
– А человека кто создал? Тоже Природа?
– Тоже.
– Значит, Природа это Бог?
– Может быть, хотя это и не совсем так, – нетвердо ответил отец.
Что ж, его ответ на какое-то время меня вполне удовлетворил. Именно тогда я невольно отделил Бога от Церкви. Он получил у меня второе имя – Природа.
 
 Вскоре после разговора с отцом, Крестной категорически запретили брать нас в церковь. Мне кажется, то было правильным решением отца. Мы по-прежнему молились перед бабушкиным иконостасом, но я больше никому не задавал вопросов. Мне все было ясно.
Даже когда Крестная рассказывала о чудесах Господних, меня уже ничто не удивляло. “Ходить по морю, аки посуху”? Какое же это чудо? Отец рассказывал, что в их селе живет старичок, который умеет летать в обыкновенном корыте. “Исцелять больных”? Врачи это делают ежедневно. Даже “воскресение Лазаря из мертвых” не произвело на меня никакого впечатления – я попросту еще не знал, что такое смерть.
Впервые я увидел мертвого, когда мне было почти семь лет. Хоронили отца двух девочек, живших на первом этаже в квартире, расположенной прямо под нашей. Их мама как-то приходила жаловаться на нас – играя, мы с братом бегали вокруг стола и очень шумели. А у нее болел муж. И вот он неподвижно лежал в гробу в кузове автомашины. Стояли красивые венки из цветов. Вокруг машины стояли незнакомые люди. Что-то грустное играл оркестр.
– Что это такое? – удивленно спросил у Крестной, когда мы подошли посмотреть.
– Хоронят нашего соседа. Он на днях умер, – ответила она.
– Куда хоронят? – удивился я, зная в то время лишь единственный смысл слова “хоронить” – прятать.
– Сейчас отвезут на кладбище и закопают в могилу.
– Как закопают? А дальше что?
– А дальше ничего. Так и будет лежать.
– Закопанным? А если его откопать?
– Зачем? Он уже никогда не оживет. Он умер.
– Совсем никогда? – поразился я.
– Совсем, – ответила бабушка.
– А я умру? – спросил бабушку, мгновенно ощутив себя закопанным в землю.
– Все умрут. А ты еще маленький. Тебе жить да жить. Много лет.
– А сколько?
– Этого никто не знает. Всякое бывает. Вот сосед умер от болезни. А не заболел бы, мог еще пожить. Человек потому и называется человеком, что Богом ему отпущено прожить целый век, если ничего не случится.
– А сколько это – целый век?
– Целых сто лет. А тебе еще и семи нет. Так что не бойся пока, – успокоила меня Крестная.
Уже на следующий день я рассказал все, что узнал о смерти, своему приятелю Вовке Бегуну.
– Сто лет? – удивился тот, – А это сколько? – в отличие от меня, Вовка не умел считать. Я показал ему десять пальцев и сказал, что сто – это если сосчитать все пальцы у десяти человек. А десять человек это больше, чем ребят в нашем дворе. Не сосчитать.
– Много, – оценил он, и мы с ним успокоились.
На следующий день он подошел ко мне и сказал, что его бабушке уже девяносто девять лет. Теперь его интересовало, сколько ей еще осталось жить?
– Один год, – быстро сосчитал я.
– Так мало? – удивился Вовка.
С той поры мы оба очень жалели его бабушку, которой осталось жить всего лишь до той поры, когда мы с ним пойдем в первый класс.
– Бабушка, а ты боишься умереть? – как-то спросил он ее по моей просьбе.
– Нет, внучек, – улыбаясь, ответила бабушка, – Что это ты так рано о моей смерти заговорил? Я еще поживу, – обескуражила она нас, точно подсчитавших ее срок.
Со временем мы об этом забыли, а бабушка прожила еще лет пятнадцать и умерла в возрасте чуть за восемьдесят. Похоже, тогда Вовка что-то здорово напутал с ее годами.
 
На родину отца, в село Новокраснянка, я впервые попал после первого класса. Тогда меня удивило, что в переднем углу хаты открыто висели украшенные вышитыми рушниками иконы, и почти всегда горела лампадка. В первое же воскресенье бабушка с дедушкой взяли меня в церковь. Я был доволен, а брат капризничал, потому что его сочли маленьким и оставили дома.
Сельская церковь удивила меня тем, что ничем не напоминала нашу городскую, в которую нас водила Крестная. Она представляла собой огромных размеров кирпичный сарай, тщательно оштукатуренный и окрашенный в белый цвет. О том, что это все-таки религиозное сооружение, свидетельствовал лишь небольшой железный крест на крыше. Позже узнал, что все это лишь остатки старой церкви дореволюционной постройки. Она сильно пострадала во времена атеистического угара, когда ее почти разобрали, а из добытого кирпича соорудили большой склад. И лишь после освобождения села нашими войсками власти разрешили восстановить в нем  церковь.
Во времена моего детства каждое воскресенье люди, от мала до велика, стекались к церкви, как на праздник. На площадь подходили одна за другой нарядные семьи, приветствовали друг друга и присоединялись к группам, формируемым по родственным или иным предпочтениям. В положенное время из церкви выходил дьякон и совсем как в лагере военнопленных звонил в своеобразный колокол – бил молотком в кусок рельсы, подвешенной на проволоке к ветке дерева.
По этому сигналу толпа постепенно втягивалась в церковь, где начиналась служба. Но в церковь входили не все. Ребята постарше, постояв с родителями, шли в сельский клуб, где уже с утра развлекалась молодежь комсомольского возраста, которая к церкви даже не приближалась. Но все это я узнал гораздо позже, а пока вместе с дедушкой и бабушкой впервые вошел в нашу сельскую церковь.
Ее внутреннее убранство не поражало роскошью. Медь вместо золота. Несколько небольших библейских картин на ослепительно белых стенах. Скромный алтарь. Веселый батюшка в скромной одежде.
Началась служба, и я удивил бабушку тем, что умею вести себя в церкви и даже знаю молитвы. И вот улыбающийся батюшка подошел к нам. Он с любопытством взглянул на меня.
– Благослови, батюшка, – удивил я его, в общем-то, традиционной просьбой, которую он, похоже, ну никак от меня не ожидал.
– Бог благословит, – ответил батюшка, взмахнув в мою сторону кадилом, – Хороший мальчик. Это ни Афанасия сынок? – спросил он дедушку.
– Его. Старшенький, – быстро ответила за дедушку бабушка.
– Похож. Как зовут? – наклонился он ко мне.
– Анатолий, – мгновенно назвался я, как положено, полным именем.
– Будь здоров, раб божий Анатолий, – перекрестил он меня, снова взмахнул кадилом, дружески подмигнул и улыбнулся. Меня так удивило, что батюшка знал моего отца, что он запросто разговаривал с нами и что он сразу узнал, кто я такой. И еще мне понравилась его светлая открытая улыбка.
Так я познакомился с нашим батюшкой, с которым через несколько лет очень сблизился, часами просиживая, как и он, с удочками у реки и испытывая его терпение жалкими попытками разоблачить его религиозные заблуждения и обратить в атеиста.
 
Сам же я в атеиста обращался очень трудно, потому что с некоторых пор не воспринимал на веру ни веру, ни атеизм. Мне нужны были доказательства. И я обратился к книгам. Но что я мог прочесть в государственной библиотеке атеистического государства? Разумеется, атеистическую литературу.
К удивлению библиотекарей почти год ученик второго класса увлеченно штудировал гору литературы, к которой редко обращались даже старшеклассники, которым поручали подготовить доклад или еще что-либо подобное о вреде религиозного мировоззрения.
Увы. Как ни убедительно были написаны те книги, они не убеждали. Мысль, что я взялся ниоткуда и уйду в никуда, казалась мне кошмарной. Она лишала перспективы. Зачем жить, если потом не будет ничего? К чему стремиться, если абсолютно все не имеет никакого смысла? Рано или поздно оно станет ничем, пустотой.
А прочитанная где-то фраза “Жизнь это форма существования белковых тел” надолго повергла меня в глубокое уныние. Я живо представил себя белковым телом, то есть чем-то, состоящим из яичного белка, и мне стало совсем тоскливо. К тому же оказалось, что фраза принадлежит нашему вождю Энгельсу, который в когорте Маркс-Энгельс-Ленин-Сталин расположился на втором месте. С ним не поспоришь.
Религия давала надежду. В вере жизнь обретала смысл. Живи по совести – станешь праведником. И полная ясность, что впереди. А если согрешишь? Вроде бы тоже полная ясность, но такая же унылая, как у тех самых белковых тел.
Взрослые, к которым обращался, оказались неспособными к доказательному разъяснению. Верующие лишь подтверждали свою веру, неверующие – свое неверие. Но ни та, ни другая сторона не утруждали себя доказательствами. И еще я обнаружил верующих, которые скрывали свою религиозность, потому что это мешало их карьере в атеистическом обществе.
– Ленчик, а ты веришь в Бога? – спросил как-то нашего авторитета, которому не нужно было жить общественной жизнью.
– Конечно, верю, – не задумываясь, ответил Ленчик, – Вору без веры нельзя. Это твой папашка в Ад попадет, потому что чертям служит, – огорошил он меня ворохом своих странных и абсолютно нелогичных представлений. К тому же я впервые отчетливо осознал, что реально ждет моего партийного отца после смерти. Мне стало страшно за них обоих, осознающих свою жуткую перспективу, но неотвратимо идущих по скользкому пути закоренелых грешников.
– Ленчик, ты же в Ад попадешь. Тебе не страшно? – спросил я человека с конкретной судьбой, избранной им добровольно.
Его ответ меня поразил:
– Почему обязательно в Ад? Я, Толик, верующий. Да, грешен, ворую, но в своем грехе не виноват – жизнь меня заставила воровать. К тому же, как кошелек сниму, всегда каюсь и ставлю свечку Николаю Угоднику. Не-е-т. Батюшка сказал, кающийся грешник непременно попадет в Рай.
 – Ленчик, значит, можно грешить, но обязательно надо каяться? – вспыхнула у меня надежда на спасение отца от неминуемой участи.
– А как же! – уверенно заявил авторитет, – Толик, а что это тебя так заинтересовало? Ты же еще не вор. Да и папашка твой в подлости к нашему брату не замечен. Раскается, тоже в Рай попадет, хотя и с большим трудом, – рассмеялся он.
Что ж, Ленчик мне на многое раскрыл глаза, но на главный вопрос так и не ответил. Вечером, поговорив с Крестной, убедился, что о кающемся грешнике авторитет сказал правду. Возможность попасть в Ад перестала пугать. Главное, вовремя раскаяться.
 
Переломными в моих сомнениях и поисках истины стали лето-осень пятьдесят четвертого года. Уже весной нас начали активно готовить к вступлению в пионерскую организацию. Мы не успели побывать “октябрятами” – это движение возникло позже. А пока у нас только-только появились вожатые – пионеры и комсомольцы, и даже старшая пионервожатая – совсем взрослая тетя, которая почему-то, как школьница, носила пионерский галстук.
Сначала нам рассказывали о пионерах-героях, которые должны стать для нас примером самопожертвования во имя высоких целей – разоблачения врагов советской власти и борьбы с врагами этой власти, внутренними и внешними. Шла идеологическая обработка по всем направлениям. В наше сознание настойчиво внедряли образ идеального пионера – будущего комсомольца и коммуниста. Такой пионер честен во всем, предан коммунистической идее, бескомпромиссен с врагами этой идеи.
Подготовленные вожатыми, мы попадали в руки старшей вожатой, которая лично проверяла готовность каждого кандидата. Прежде всего, мы должны были честно рассказать о своих недостатках и вместе с ней наметить пути их преодоления. А исподволь нам внушали, что главным недостатком пионера является его неспособность ясно видеть чужие недостатки и принципиально бороться с ними. И понеслось-поехало.
Для начала она предлагала рассказать о недостатках друга, такого же кандидата в пионеры, которому ты непременно должен помочь их устранить. Постепенно, сам того не замечая, кандидат увлеченно “закладывал” всех учеников класса. А дальше – больше. Вожатую интересовали семейные тайны, взгляды членов семьи кандидата, включая взрослых.
Даже в нашей шайке кандидатов в воры-карманники от нас ничего подобного не требовали. Зато учили конспирации. А потому у меня сразу же проявился тот самый главный недостаток пионера – я оказался, как определила вожатая, “ненаблюдательным эгоистом, который не хочет помочь друзьям и близким стать лучше”. Мне тут же установили срок его устранения – в летние каникулы я должен был внимательно наблюдать за всеми близкими, а осенью доложить старшей вожатой результаты наблюдений.
– А я на все лето уезжаю в село, – сообщил ей, предполагая, что вожатая отменит задание.
– Село тоже наше, советское. Разве ты не хочешь помочь своим родственникам и соседям строить новую жизнь? Ведь наверняка среди них много несознательных, которые не верят партии, плохо отзываются о вождях страны, рассказывают о них пошлые анекдоты, растаскивают колхозное имущество и даже ходят в церковь. Таких людей надо выявлять, докладывать о них взрослым, а мы знаем, как им помочь исправиться. Ты и сам можешь им помочь. А бабушка твоя ходит в церковь?
– Ходит.
– Вот видишь. Ты ей должен разъяснить, что никакого бога нет.
– Как ей разъяснить? Что же тогда вместо бога? – невольно выдал я себя с головой. Реакция вожатой была мгновенной:
– Вот видишь. Похоже, бабушка и тебя водила в церковь и пыталась привить неправильные взгляды. Верно? – спросила она с ласковой улыбкой. Я кивнул, – Надеюсь, ты уже не веришь в эти религиозные заблуждения? – сверлила она меня своими глазками-буравчиками, словно пытаясь вскрыть мою голову и посмотреть, что там есть на самом деле. Я опустил глаза, не в силах выдержать ее испытующего взгляда.
– Вместо Бога все сделала Природа, – выдавил я, наконец, подходящую фразу, вспомнив слова отца.
– Ну, вот, – обрадовано поддержала меня вожатая, – Природа и Человек создали все. А Бог это выдумка отсталых людей, которые не могут или не хотят бороться с Природой, – вдруг удивила она меня.
– А зачем бороться с Природой? – невольно спросил всезнающую вожатую, – Природа возьмет, да накажет Человека, как Боженька.
– Ну ты, оказывается, совсем ничего не понимаешь, а еще отличник, – пожурила меня вожатая, – Человек обязан покорять Природу. Нам нельзя от нее ждать милости, как от Бога, мы все должны у нее забрать силой, – неправильно процитировала она кого-то, чьи слова я прочел в какой-то атеистической брошюрке и помнил дословно.
“У Бога забрать силой?” – невольно рассмеялся я очевидной глупости.
– Что тебе показалось смешным? – вдруг рассердилась вожатая, – От Бога действительно нельзя ждать ни милости, ни наказания. Он это сделать не может. Его просто нет! Можешь сам проверить. Иди, думай, пригласи следующего кандидата, – отпустила она меня.
 
Сама того не подозревая, вожатая натолкнула меня на продуктивную мысль. “Можешь сам проверить”, – эти ее слова застряли где-то на уровне подсознания.
Решение пришло летом во время сильной грозы. С бабушкой и сестрой мы прятались в сарайчике, где не было видно вспышек молний. При каждом ударе грома все традиционно крестились: “Господи, сохрани, помилуй”. И вот раздался удар страшной силы. Как позже выяснилось, молния поразила большое дерево у реки – метрах в ста пятидесяти от нашего сарайчика.
– Это Господь кого-то наказал за грехи. Послал Илью Пророка на железной колеснице, – пояснила нам до смерти перепуганная бабушка.
“Сам Илья здесь. Сейчас или никогда”, – мгновенно решил я свою участь во имя установления истины.
– Бабушка, хочу на двор, – тут же придумал предлог, чтобы выйти из убежища.
– Терпи, там гроза.
– Не могу, – сказал ей и выскочил во двор, прямо в объятия разгулявшейся стихии. В разгар дня было темно, как после захода солнца. Я мгновенно промок до нитки. Вдруг все небо по диагонали прочертила молния и тут же дрогнула земля от громового раската, – Господи! Я не верю, что ты есть!  Никто мне не доказал! Докажи! Накажи за неверие! Накажи! Иначе стану атеистом! – содрогаясь от страха, бросил я вызов самому Богу.
Очередная вспышка молнии буквально ослепила, по ушам и по всему телу шарахнула ударная волна, а я вдруг вдохнул воздух с необычным запахом. Позже узнал, что так пахнет озон. Как оказалось, молния угодила в самодельный “громоотвод”, недавно установленный дядей на высоком шесте.
Какое-то мгновение я ничего не видел и не слышал. “Я, кажется, жив. Я не раб Божий, а белковое тело. Это доказано”, – циркулировало в оглушенной ударом голове.
Выскочила бабушка и, схватив меня за руку, втащила в сарайчик.
– Жив... Слава Богу, – запричитала она.
– Бога нет, – уверенно заявил ей.
– Не богохульствуй, внучек, а то Боженька накажет, – испуганно посмотрела на меня бабушка.
– Он это сделать не может. Его просто нет, – устало повторил я слова вожатой. Мне было грустно. Так не хотелось становиться белковым телом.
 
Осознав себя в ином качестве, я все же не смог смириться с ограниченным сроком существования моего белкового тела. Ведь когда исчезнет оно – исчезнет мое Я.
Навсегда.
А вот два вождя из когорты сохраняют свои тела в мавзолее “Ленин-Сталин”. Кто знает, зачем? Пройдут столетия, размышлял я, и люди найдут способ их оживить. Я даже где-то прочитал, что такое возможно. Пусть то была фантастика, но она подавалась как научная. А науке я уже верил, потому что она опиралась на доказательства.
Меня вдруг захватила идея-фикс – я понял, к чему стремиться. Я должен стать таким, как Ленин и Сталин, и тогда рано или поздно окажусь рядом с ними в мавзолее. И как знать, вдруг вместе с ними увижу будущее Человечества – Коммунизм.
Так в мою душу на место, освобожденное от Бога, ворвался Коммунизм.
Что ж, размышлял я, теперь придется выполнять поручение вожатой, иначе не стать пионером. А вот надо ли ей рассказывать о Ленчике и о том, что тот уже определил мне совсем иное будущее – профессию вора-карманника?.. Но зачем она мне, рассуждал я, если при Коммунизме щипачей совсем не будет – щипать нечего. Бери все без денег, сколько хочешь. Да и не моя это тайна, чтобы ее узнала вожатая.
А как бы поступил Ленин? “Конспирация”, с трудом припомнил я слово, которое вождь часто произносил, когда хотел что-то утаить от своих врагов. Но тогда получается, что пионервожатая мой враг? А Ленчик?  Как совместить несовместимое?
Все решило мое неожиданное знакомство с Федькой Полицаем – изменником Родины, отсидевшим свой срок. То, что он рассказал мне о сталинских лагерях, в которых томились миллионы невинных людей, среди которых даже были настоящие коммунисты, изменило мое отношение к власти. Власть, создавшая концлагеря, не может строить Коммунизм, осознал я летом пятьдесят четвертого года.
Вожатой я доложил лишь, что так и не удалось переубедить бабушку, а потому мне рано вступать в пионеры. Как ни странно, вожатая меня похвалила, и из списка кандидатов не исключила. Но мне уже не хотелось в пионеры.
“Вор всегда как разведчик в тылу врага. Дуй в пионеры, разведчик”, – этими словами Ленчик благословил мое вступление в пионерскую организацию.
Уже пионером я познакомился со старым большевиком, который знал Ленина. Тот подтвердил мнение Федьки Полицая о том, что страной управляет шайка псевдокоммунистов, отступивших от ленинских принципов и ведущих страну по ложному пути.
И вот тут я, ученик третьего класса, почувствовал себя новым Лениным. Я решил, что отыщу способ вернуть Человечество на правильный путь, а в благодарность оно сохранит мое бренное тело в мавзолее “Ленина-Сталина-Зарецкого”. Существование моего белкового тела обрело смысл.