Потерянные. Глава пятая

начало: http://proza.ru/2022/12/10/1797    

     Она увидела большой луг, такой яркий, буйно-зелёный, какой бывает молодая трава после дождя. И сидит она на этой траве с охапкой ромашек. Совсем девочка, в голубом сарафанчике в белый горошек, который так нравился Николаю. И Николай рядышком стоит, молодой и красивый. Она обрывает лепестки ромашки и гадает. Но каждый последний лепесток выпадает - «не любит». Нина Ивановна нервничает и берёт оставшийся цветок. Она боится срывать с него лепестки, потому, что знает, и эта ромашка не принесёт ей желанной надежды. Она плачет, в поисках поддержки поднимает глаза на Николая, и с ужасом обнаруживает его совсем седым. Она пытается ему сказать об этом, но плачет ещё сильнее, а тот отвечает ей раздражённо, резко, и почему-то женским голосом: «Хватит реветь! Сама виновата!»

Задремала, кажется. Нина Ивановна открыла глаза и осторожно огляделась. Рядом сидела заплаканная девочка лет пяти и держалась за коленку. Женщина, очевидно, её мать, находившаяся около, деловито укладывала в сумку какие-то вещи. Застегнув молнию на сумке, она обернулась к ребёнку и подала ей носовой платочек: «Нос высморкай!»

Нина Ивановна склонилась к девочке и тихонько спросила: «Что случилось, зайчик?» Девочка убрала ручку с колена, обнажив сквозь дырку на колготках кровоточащую ссадину. Нина Ивановна погладила девочку по голове и сказала: «Ничего, до свадьбы заживёт!» Но девочка заплакала ещё горше: «Колготки новые... Бабушка купила…» Женщина, как бы извиняясь пояснила: «Сколько раз говорила ей – не бегай! Вот и результат! А мы в гости к моей маме едем, в Москву. К той самой бабушке» - улыбнулась она. - И угораздило же!
Нина Ивановна понимающе кивнула и вновь обратилась к девочке: «Это не беда, малыш! Бабушка новые купит. А ты маму впредь слушайся, мама плохого не пожелает».

Она глянула на вокзальные часы, висевшие над билетными кассами. Второй час… Как же медленно тянется время... Впрочем, торопиться ей было некуда.
Она снова увидела лейтенанта. Нина Ивановна инстинктивно сгорбилась, сжалась вся, вдавив голову в плечи и стала совсем маленькой… По крайней мере ей так показалось. Но лейтенант и не смотрел в её сторону. Он прошёл к застеклённому стенду с крупными красными буквами «РАЗЫСКИВАЮТСЯ», открыл раму и вклеил ещё один листок. Затем развернулся и вышел наружу, на привокзальную площадь.

Нину Ивановну бросило в жар. Неужто по её душу эта бумажка? «Разыскивается»… Как преступника… Как беглеца… Ей вдруг стало невыносимо душно, закружилась голова и она вспомнила, что ничего не ела сегодня. Надо бы встать, чтоб посмотреть, но было страшно, ноги не слушались… Сердце стучало, как бешеное, а потом кольнуло так сильно, что потемнело в глазах, и «поплыло» всё… Дрожащими руками она достала из узелка таблетку нитроглицерина и положила под язык. Сейчас, ещё немного… Она встанет, как только почувствует себя лучше. Чаю бы горячего… И съесть что-нибудь. Всё равно что…хоть хлеба кусок... Вот-вот она встанет и пойдёт. Чаю…горячего чаю… Он спасёт её, придаст силы. Но сначала туда. Ей надо, она должна знать то, что написано на этом листке. Девочка уже перестала плакать и во все глаза смотрела на неё. Заметив это, Нина Ивановна слабо улыбнулась: «Ничего, малыш, сейчас всё пройдёт! Бабушка сходит в буфет, выпьет чайку, и снова будет прыгать со скакалкой». Девочка засмеялась: «А где твоя скакалка? Дома?» Нина Ивановна кивнула.

Вскоре ей действительно полегчало. Она тяжело поднялась и ласково потрепав ребёнка по плечику, сказала: «Передавай привет бабушке! Она у тебя хорошая…» Девочка удивлённо посмотрела на неё и повернулась к матери: «Мама, а эта бабушка знает бабу Галю!» Женщина понимающе улыбнулась, а Нина Ивановна, пожелав счастливой дороги, медленно двинулась к стенду. Издалека она увидела чёрно-белые портреты людей, попавших в ориентировку. Она всё оттягивала, страшилась подойти. Ей казалось, что все, кто есть в этом зале смотрят на неё, они знают, что там её фотография, знают, что она сбежала из дома и ждут, когда она наконец насмелится подойти, чтобы увидеть себя на этом фото. А после тыкать в неё пальцем: «Это она! Она сбежала!»

Нет, её никто не искал. Рядом с фотографиями и фотороботами преступников, фотографиями пропавших без вести, на том, новом, вклеенном листке - пожилая женщина. Черты этой женщины показались такими знакомыми, что на какое-то мгновение ей почудилось, что на фотографии она сама. Такая же прическа, нос и даже глаза… Но нет, незнакомая…фамилия другая, да и, пожалуй, постарше Нины Ивановны будет. Наверное, все потерянные люди просто похожи друг на друга…будто в один цвет бедой окрашены. «Ушла из дома и не вернулась. Страдает потерей памяти. Просьба сообщить…». У неё разом камень с души свалился, и только потом до неё дошло, резануло в мозг, что она, Нина Ивановна, никому не нужна. Никому. Где она, что с ней, умерла или валяется искалеченная в канаве, сбитая лихой машиной… Никому не надо это знать. Никто не хочет знать. Ту женщину ищут, беспокоятся. Наверное, она хороший человек. А Нина Ивановна – нет. И поэтому её нет на этом стенде среди потерянных. И смерть никак не приходит. А ведь она забирает лучших… Так говорят… Даже ей не нужны плохие.

Она побрела в буфет. Растянувшаяся длинной змеёй очередь заставила её вернуться в зал. Она было хотела занять своё прежнее место, но там уже сидел мужчина и она пошла к двери, чтобы выйти наружу, но на выходе нос к носу столкнулась с лейтенантом. От неожиданности, Нина Ивановна замерла на месте, боясь привлечь к себе внимание. Но тот, мельком взглянув, лишь отодвинулся в сторону, пропустив её к выходу.

* * * * *
Дождь уже кончился, но небо по-прежнему было затянуто серой тоскливой пеленой. Она вдохнула свежего воздуха и у неё снова закружилась голова. Бежать! Надо бежать отсюда, подальше от глаз любопытных. Нина Ивановна растерянно огляделась. По перрону всё также суетливо двигалась пёстрая толпа людей, перепрыгивая через образовавшиеся после дождя лужицы, которые сердитый дворник, находившийся здесь же, разметал «туда-сюда» своей метлой, не спеша громыхали своими тележками носильщики с такими важными лицами, будто весь этот железнодорожный «узел» находится только в их ведении, шустрые торговки с вёдрами и туго набитыми сумками на колёсиках торопливо подбегали к только что подошедшим поездам и визгливо кричали в открытые двери вагонов: «Картошечка горячая…С лучком…салом!» «Огурчики малосольные!» «Пирожки! Горячие пирожки… С мясом…с капустой» Она подошла к торговке и купила у неё два пирожка с капустой. Потом обошла здание вокзала, и направилась в сторону небольшого сквера, примыкавшего к привокзальной площади, и опустилась на скамейку.

Пирожки и правда были горячие. Она вспомнила, как по выходным пекла пироги. С разной начинкой. Сама любила с капустой, Ирочке – с повидлом, а Николаю – с мясом. Какое это было счастливое и доброе время… Полная семья, заботливые и любящие тебя люди. Теперь семьи не стало и ела она чужие пирожки. Она снова и снова плакала, отламывая кусочки от пирога и ела, машинально, совершенно не чувствуя ни вкуса, ни насыщения…как машина, как робот, которому требовалась «зарядка». Сзади осторожно коснулись её плеча. В испуге Нина Ивановна отпрянула в сторону и резко оглянулась. Перед ней стоял тот смешливый лейтенант. Правда лицо у него в этот раз было серьёзное или скорее, озабоченное.

- Давайте познакомимся! – предложил лейтенант. – Меня зовут Илья. А вас?

- Нина Ивановна, - слабым голосом выдавила она, предчувствуя что-то нехорошее, неизбежное.

- Так что же у вас случилось, Нина Ивановна? Весь день наблюдаю за вами. Вас обокрали? Отстали от поезда? А билет? Есть ли у вас билет?

Нина Ивановна молчала, опустив голову. Она не знала, что сказать. Поймёт ли он в какое трудное положение она попала, если откроется? Будет ли он настаивать на её возвращении уговорами или доставит в дом зятя насильно? Да и стыдно признаваться постороннему человеку, что свои, единственно родные люди, выжили тебя из дому.
Она достала носовой платок и вытерла слёзы. На неё вдруг накатило полное безразличие к прошедшему и настоящему... Её уже не страшило и будущее. Выбирать не приходилось. Да и кто она такая, чтобы выбирать? У неё и нет ничего. Ни дома, ни денег. Пусть делают с ней, что хотят… Пусть определяют в приют, Дом престарелых, психбольницу, куда угодно, она примет это с покорностью. Она не будет капризничать и плакать. Вот только… Только она твёрдо решила, что в дом зятя больше не вернётся и нет такой силы заставить её жить там, где ежедневные издёвки, стали для неё мучительной нормой, к которой она так и не смогла привыкнуть.

- Нет у меня билета. Я из дома ушла, - произнесла она, наконец тихим, но уверенным голосом, голосом человека, которому больше нечего терять и бояться.

- Пройдёмте со мной Нина Ивановна, - и он легонько взял её под локоть.

Нина Ивановна послушно встала и безропотно двинулась следом за Ильёй. Проходящие мимо люди оглядывались на неё с любопытством. Наверное, они думали, что эта пожилая женщина совершила что-то нехорошее, что-то постыдное…украла или обманула кого-нибудь. А как иначе? Ведь просто так с милиционерами не ходят и не водят они за руку добропорядочных граждан.

Вместе пересекли площадь и вошли в здание вокзала. Нина Ивановна невольно поморщилась. После улицы, воздух в зале ей показался спёртым и тяжёлым, пахло потом, чесноком, и ещё чем-то резким, неприятным.
Они подошли к тому самому кабинету под вывеской «Дежурная часть линейного отдела милиции…», куда Илья приглашал Нину Ивановну несколькими часами ранее. За его дверью находилась большая просторная комната со столами, заваленными документацией, шкафами, сейфами и ещё несколько дверей, ведущих в другие помещения. Илья открыл ключом одну из дверей и жестом пригласил войти. В небольшой комнатке стоял письменный стол с оргтехникой, сейф в углу, шкаф и тахта. Усадив Нину Ивановну на стул, Илья включил чайник и достал из шкафчика две кружки.

- Я скоро, - сказал он и выскочил за дверь.

Нина Ивановна осталась одна. Привычно было погрузилась в свои тяжкие думы, но эти думы прервал Илья, который действительно скоро вернулся, принеся с собой тарелку полную котлет.

- Сейчас мы с вами выпьем чайку и подкрепимся, а потом вы мне расскажете свою историю, - весело сказал Илья, заваривая в кружках чайные пакетики. – Вам сколько сахару сыпать? Две? Три? Я вот, знаете ли, такой сладкоежка, с детства ещё... Мы в детдоме, помню, заберёмся ночью на кухню, и поварешкой из кастрюли сахар сыплем прямо под рубашку. Повариха сахар всегда в кастрюле держала. Большая такая кастрюля… Ну так вот, рубашку завяжем и идём потихоньку. Уж после, в комнате, ссыпали на газетку. А животы липкие, сладкие, - он рассмеялся. – Хлеб водой намочим и в сахар… Вкуснотища!

Нина Ивановна улыбнулась, вспомнив своё детство. Не ошиблась она в нём, пожалуй. Отзывчивый, добрый и хоть детство было горьким, а всё же вырос в хорошего человека. Или ей это кажется? Да нет, хороший он… И имя у него замечательное.

- Долго мы такие вылазки делали, пока нас не застукали, - продолжил Илья, - У Витька возьми, да и развяжись рубаха, и прямо на пол этот самый сахар. До самой комнаты довёл воспитателя сахарной дорожкой. Ох и ругали ж нас за воровство! Участкового даже приглашали. Вот с тех пор я решил стать милиционером, чтобы с ворами бороться, потому, как воровать – нехорошо, - и он снова рассмеялся. А хлеб с сахаром люблю и по сей день. Даже потом, когда с тёткой жил, всё хлеб с сахаром просил. Удивлялась она… У неё ведь конфет всегда полно…хороших, шоколадных... Открыто лежали, ешь-не хочу… Баловала она меня.

Нина Ивановна слушала молча, изредка кивая. А Илья всё рассказывал и рассказывал о себе.

- Сирота я, Нина Ивановна. Родители погибли. Мне тогда и трёх лет не было. Всей семьёй на такси из гостей ехали… Да так и не доехали. Погода, как сегодня была, дождливая. Что там случилось, скорость ли высокая, поломка ли, да только не справился с управлением таксист, и выбросило нашу машину на «встречку». А там – другая машина. Лоб в лоб. Все погибли. И родители, и оба водителя. А я на обочине каким-то чудом оказался. Целёхонький. Так, оцарапало немного. Это уж мне потом нянечка рассказывала, сам-то я ничего не помню, родителей даже. Говорит, лежу я на обочине, а в руках игрушка - заяц. Белый такой заяц, и весь кровью перепачкан. Стали зайца забирать, а я вцепился в него и – в рёв. Куда потом делся этот заяц? Отобрали, видно… Одно только врезалось в память, что верещал я, как поросёнок, когда мне злющая врачиха в больнице раны мазала. А остальное… - он вздохнул, - Даже голоса маминого не помню. И зайца того не помню…

Мне двенадцатый пошёл, когда тётка отыскалась. Сестра отца. Она тогда в Африке врачом работала и ничего не знала о трагедии. Москвичка. В общем, разыскала меня и усыновила. Забрала меня отсюда и в Москву. Сразу бросила по Африкам ездить, в институт перешла. Тоже одинокая, как я. Ни детей, ни мужа. Вся в науке. Всё какие-то диссертации писала. Добрая, любила меня просто по сумасшедшему, буквально пылинки сдувала. Бывала хулиганил, а она всё жалела. Меня бы выпороть, как следует, а она – нет. Погладит по голове: «Сиротинушка, ты моя…» Заплачет. А мне совестно. До сих пор совестно, что огорчал её иной раз. Не со зла, конечно, так…возраст подростковый и прочее…мальчишество, в общем. Всё хотела, чтоб академиком стал. А я учился, скажем, не очень, не было у меня тяги к этим точным наукам, физкультуру любил. А уж про врачей и говорить не стоит, их-то я, как огня боялся. Видно, после аварии той. Расстроилась, когда сказал, что в милиции хочу работать. За меня всё опасалась. Работа, говорит, опасная. А что работа? Нормальная! Всякое бывало, конечно. Но ведь и током может убить, если пальцы в розетку толкать, - улыбнулся Илья и тут же спохватился, - Что ж вы чай-то не пьёте? Давайте я вам кипяточку добавлю, а то уж остыл совсем. И на котлеты налегайте, не деликатничайте. Ещё тёплые…

Нина Ивановна послушно подала чашку.
Вот так, слово за слово и разговорил он Нину Ивановну. Рассказала она ему про свою беду. Молча слушал, внимательно. Только видно было, как желваки ходуном ходят.

- Я сейчас уйду, Нина Ивановна, а вы отдохните, - он достал из шкафа подушку и плед. – Вот ключ, выйти надо или что… Не убежите? – он весело подмигнул, - В восемь буду.

* * *
Она прилегла на тахту. С наслаждением вытянула тяжёлые, гудящие после двухдневного скитания, ноги, провалилась уставшим телом в приятную мягкость постели… Ощущение уюта и спокойствия накрыло её на какое-то время, пока она не вернулась мыслями о потерянном ею доме и единственной дочери, ставшей чужой и такой же потерянной для неё. Она вспомнила о гибели родных хорошего парня Ильи и внезапной гибели того, кто был ей опорой многие годы.
 
     В то страшное утро она не находила себе места. Вроде бы утро, как утро, ничем не отличающееся от любого утра других будней, но что-то неспокойно было на душе. И с вечера не могла долго уснуть, ворочалась всё, прислушивалась. Поднялась ни свет ни заря, будто толкнул кто. Встали. Позавтракали. Проводила Николая на работу, да и сама засобиралась в школу. Собиралась рассеянно, как в тумане, перекладывая с места на место вещи… Едва она вышла из дома, как увидела бежавшую к ней соседку, растрёпанную, с расширенными от ужаса глазами...несущую в дом беду. Рвануло под сердцем. Ноги подкосились, стали ватными и свет померк в глазах. Когда очнулась, увидела доктора. Испуганное лицо соседки – Анны Петровны. Николая не было. Потом уж узнала, что тромб у него оторвался. Там и упал, на дороге, не дойдя до остановки.
Она снова дала волю слезам и обессиленная бессонными ночами, постепенно погрузилась в сон.

Продолжение: http://proza.ru/2023/01/25/1337