Предназначение божье

Глубокий летний вечер, после знойного дня, опустился ободряющей прохладой. Ветерок обвевал одурманивающими степными запахами с полынным привкусом.
              Отхлебнув чай из стоявшей на столе пиалы, Мария, курносая женщина с простоватым лицом, глянув подруге в глаза, неожиданно проговорила.
              - Шур, а почему ты до сих пор одна?
              - За кого хочу, меня не берёт. А выходить, за каких вы с перепугу повыскакивали, желания нет, - с резковатым оттенком в голосе проговорила Александра. В отличие от подруги обличием городская, с выточенным лицом греческого профиля.
     - Почему с перепугу. Мы по любви. И детей по любви народили, - обиделась Маня. – Что толку, что ты не испугалась да за Гришку не выскочила. Бегал ведь за тобой и в глаза как собачонка смотрел.
     - Да противно это было. Что за мужик, никакой гордости.
     - А Клавка вон не побрезговала. И дети у них красивые получились. Любо-дорого глянуть. Тебе вот уже далеко за сорок, а детей нет. А ведь ты ребёночков любила. Я помню, как ты моего Вовку из рук не выпускала, когда мы его крестить несли. Шесть километров до церкви, - не унималась Маня. Разбежавшиеся от уголков губ складочки выдавали в ней характер жёсткий, даже властный.
     Улыбка воспоминаний согнала набежавшую тень с лица Александры.
     - Когда крестничек с армии придёт? - взглянула на подругу.
     - В мае. И одежду уже там себе справил, посылкой прислал. Велел к приезду нагладить.
     - Командуют они тобой, - не преминула Шура уколоть Марию.
     - Ну и пусть. Лишь бы вернулся поскорей, - смутилась Маня. – А про тебя уважительно поминает, хоть и видел раз в пять лет. Помнит.
     Лицо Александры посветлело.
    А Мария про себя подумала: «Не буду гладить Вовкино барахло. Из вредности. Приедет, сам отгладит».
     Казачья порода, затащили шлею под хвост.
     - А как Маруська с Тайкой, - спросила Александра про подруг.
     - Нормально, - улыбнулась Маня, - Таисия четвёртого родила, сына. А Маруська трёмя обошлась. Мишка-то её крутанулся, как разругались, да в Озёрную смотался.
     - Вот я и говорю - нашли красавцев, а они вам кренделя выкидывают.
     - Не пропадёт. Что, Марию не знаешь. Она вон крутит направо-налево, но про детей не забывает. Растут. Витька до армии у неё женился, дочку родил. Вымахала выше Маруси, у неё всё время обитает, вроде дочки.
     - Мань, а помнишь, как на ферме потоп устроили. Могли и за вредительство посадить, ежели бы прознали, - вдруг засмеялась Александра, - вы же с Маруськой придумали этот кордебалет.
     - Помню. Мария с Клавдией вдрызг разругались. Вот она и решила отплатить.
     Они тогда половодье в их группе устроили. Из большой лужи в сторону группы дойных коров канавку прокопали, а сверху соломкой маскировку навели. Шура помогала. Как хлынуло, быстро набежало. Коровы по вымя в воде. Девки ничего не поймут. Вредители сами до смерти испужались. Канавку быстро затоптали и наутёк. Таисия-то в той группе доила, быстро смекнула, откуда ноги растут, но не предала. Кузьма Иванович, заведующий фермой, решил, что талая вода сама под уклон дорожку нашла. На том и замяли, шум поднимать не стали. Он не той породы - сам на себя наговаривать. Сразу вывод сделают - не уследил.
     Александра звонко засмеялась, но вдруг схватилась за бок и ойкнула.
     - Ты что, что с тобой? - не на шутку испугалась Маня.
     - Да вот, подруженька моя, приболела. Прицепилась болячка, в сторону не отпрыгнешь. Рак у меня, Мань. Запущенный. Врачи сказали, поздно уже что-либо делать.
     - Как же так, Шур? Откуда? - побледнела подруга.
     - Бог наказал. Грех на мне большой. Помнишь, в молодости я в секту баптистов ушла?
     - Помню. Ты с детства к ним льнула, к этим чёртовым кулугурам. Сколько мы тебя с твоей мамой, тётей Нюрой, не уговаривали, свернуть не смогли.
     - Вот-вот. В секте там старшой был. Крепкий, красивый. Настоящий мужик. Вот я с ним и закружила. Женатый он был. Когда я понесла, ничего ему сразу не сказала, боялась. Родить-то родила, но он меня заставил девочку в роддоме оставить, отказную написать. Я в беспамятстве, не было сил сопротивляться. Сразу в другой город уехали, далеко.
     - Господи Боже мой, Шурка, грех-то какой. Свово дитя бросить. Как жила с этим, подруженька моя родимая?
     - Вот так и жила. Даже имя дать не успела. Вашим старшим ровесница, - закончила Александра. –  Вовка, слышала, за Таиной дочей, Надеждой, ухлёстывает?
     - Дружат. Да всё ещё на воде вилами писано.
     Во дворе звякнули вёдра, зазвенели удила брошенной на гвоздь узды.
     - Твой с ночной смены пришёл. Смотри, ему ничего не говори.
     - Не скажу. Он и так тебя не очень почитат. Всю жизнь боится, как бы меня в свою секту не сманила. А у меня и в мыслях никогда не было, куда я от него да от детей.
     - Вы что, дурёхи, и не ложились? – заглянул под поветь, где они у горна за  стоящим в вишне столиком всю ночь просидели, муж, похожий на Григория Мелехова хохол. - Петухи наши давненько откукарекали.
     - Поздно ложиться. На автобус пора. Пойду, провожу, - грустно проговорила вконец расстроенная рассказом подруги Маня.

     Врачи не очень ошиблись, только во времени. Мы предполагаем, а Бог располагает. Он, в общем-то, нескучный и негрустный, не любит, когда постоянно скорбную личину таскаем. И воздает за всё милость и благодать, каждому своё и каждому за своё. Помучилась Александра ещё не месяц, и не год. Хоронить привезли в деревню. На похоронах было много своих. Григорий с Клавдией тоже приехали из города. Положили Шуру рядом с родителями.
     - Ладно, хоть так. Не в чужой стороне лежать будет. Сестре её младшей спасибо, - поправив венок, проговорила Маня. – Лежи, подруженька, здесь тебя, кроме нас, никто не потревожит.
     На поминках подруги засиделись. Вспоминали. Перебирали старое.
     - А ты, Маруська, всё молодишься? О душе пора думать, а ты всё хвостом крутишь. Никак не успокоишься, детей бы постыдилась. Вот сейчас с Колькой живёшь, а он много тебя моложе, - вдруг ни с того ни с сего проговорила Таисия – по жизни всегда белолицая, с излучающим доброту и участие взглядом.
     - Ладно тебе, Тай. Тошно одной, вот и колобродит душа, чего-то хочет, куда-то ещё зовёт. Сама-то ты тоже не ангел небесный. Думаешь, не знаю, что мой Михаил тебя кружил. Шила в мешке не утаишь, - проговорила в ответ Мария, в отличии от подруги чернявая, с вёрткими движениями в стройном теле.
     - О чём ты, Марусь? - встрепенулась, порозовев, Тая.
     - Да я не в претензии, сама тогда не больно устои блюла. Хоть не наследил, последыш твой Максимка не его?
     - Что ты городишь, бесстыжая?
     - Да я не из праздного. Он к внуче моей, Витиной Ольге, зачастил. Я ей говорю: «Отшей, он же гораздо старше тебя. Чего приваживаешь?». А она себе на уме, молчит. То плачет, а то хохочет. – Выдала Мария.
     - Ладно, что было, то быльём поросло. А на счёт Максимки будь спокойна, мужнин он. Мы с Михаилом тогда давно уж не встречались. Я и сама не в восторге, что сынуля к твоей внучке прилип, да сердцу не прикажешь. Пусть идёт, куда кривая выведет. Бог не выдаст, свинья не съест.
     - Что, Манюня, молчишь, праведница ты наша, - повернувшись к подруге, с улыбкой проговорила Маруся.
     - Убила бы вас, подлюк, змеюк подколодных, - с нажимом на последних словах выдавила Маня.
     - Не суди, да не судима будешь, подруженька, - обнимая Маню за плечи и с силой к ней прижимаясь, произнесла Таисия.
     - А Шурку жалко. У нас жизня не мёд, а у неё и вовсе, жила как не жила, следа не оставила, - смахнув слезу, подвела разговор к концу Мария.
     Маня ничего не стала говорить, не стала выдавать тайну. Ни к чему.

     Палату, как всегда с утра, взбудоражила со своими градусниками медсестра.
     - Вот где бы ещё встретились за этой бешенной колготнёй, - сунув градусник под мышку, проговорила лежащей рядом подруге детства Надежда.
     - Точно. И живём вроде бы недалеко, пять остановок на автобусе, а увидеться - случая нет. Мама никак не поймёт, почему с братьями редко встречаемся. А когда? - поддержала разговор Любаня. – А тут лежим себе спокойно, даже вон Галка тёть Клавина присоседилась, в кои веки так повезло бы. Не было бы счастья, да болезни помогли.
     - Не говори. Остановились в беге на длинную дистанцию, - поддержала разговор лежащая недалеко в уголке Галина.
     - Галь, а ты что досе никого не родила, - пристала к ней с давно вертевшимся на языке вопросом Надежда.
     - Проблемы, что ли, Галюнь. Так сейчас медицина хоть куда - и туда, и сюда, - скаламбурила Любаха, чтобы сгладить резковатый вопрос подруги.
     - Да нет проблем. Пока вы своих рожали, я кандидатскую диссертацию защищала по филологии, следом докторскую. С детьми всё потом да потом. А время не ждёт, утекло времечко.
     - Не знай что лучше? Детей строгать, как мы, или в достатке и почестях пожить, как ты, - задумчиво проговорила Люба. – А с Николаем вы что, разбежались?
     - Да. Устал детей ждать, моложе нашёл. Там уже сын растёт.
     - Вот те на. А как ты теперь? Одной-то не мёд.
     - Да не одна я. Молодой ко мне приблудился. Говорит, что любит. Вот, решила ему на старости лет родить. С вами тут и лежу на сохранении, оздоровительные процедуры для поддержания организму принимаю. Сорок четыре ведь мне, как вы помните. Не шутка, - засмеялась Галина.
     Ошарашенные неожиданной новостью подруги вскочили с кроватей.
     - Ничего, Галюнь, сейчас медицина сильная, прорвёмся, - наперебой начали успокаивать подружаки, - родим и вырастим. Мы тебе поможем.
     - Да не в вырастим дело. Боюсь я. Страшно мне, девчонки.
     Все притихли, переваривая вновь услышанную новость.

     При выписке муж Надежды, Владимир, в больничном коридоре тормознулся, когда мимо проходила заведующая отделением. Красивая черноволосая женщина их возраста.
     - Здравствуйте, Елизавета Сергеевна, - с поклоном головы поприветствовал Владимир.
     - Здравствуйте, Владимир Антонович.
     - Эй, гараж, очнись, - толкнула Надежда засмотревшегося вслед доктору мужа. - Запал никак?
     - Да ты что Надь - ни сном, ни духом.
     - Откуда ты её знаешь?
     - Да у нас на заводе их поликлиника диспансеризацию проводит, она руководит, - проговорил Владимир. – Представляешь, она, как две капли воды, похожа на мою крёстную, мамину подругу. Помнишь тётю Шуру Тихую? - добавил он.
     - Я вот скажу свекрови, она тебе быстро мозги вправит, чтобы ты на чужих женщин не глазел. А мамин характер ты знаешь, она не посмотрит, что ты её радёменький сыночек.
     - Что ты взялась, Надюх. Говорю же, просто очень похожа, - отбивался муж.

     Матери Надежда всё же малость обронила. «Нутром что ли женщины чуют опасность. И не двинулся ещё налево, а она уже тут как тут, на страже. За своё как танк - раскатает».
     - Смотри, Вовка, прибью, если жену обидишь. – погрозила мать. – А что, правда на Шурку похожа?
     - Очень, насколько я крёстную помню. А что?
     - Да так, ничего, - не стала продолжать мать.
     Он и сам не понимал, почему его тянет к Елизавете. «Уже и к Елизавете», - подумалось. И с её стороны чувствовал неприкрытый интерес. Между ними наладились отношения. Дружеские.
     - Что-то не так в вашей драгоценной жизни: не веселы, нос повесили? - шутливо проговорил он как-то, заметив беспокойство подружки.
     - Мама меня просто убила. Приболела по-серьёзному и выдала - ни с того, ни с сего. Не хочу, говорит, свою тайну с собой уносить, не по-божески. Представляешь, оказывается я им не родная. Они меня месячную удочерили. А кто я, чья - не знает, время всё стёрло. И бумажка затерялась. Только и вспомнила, из какого роддома забирала. В твоём районе это, в Покровке. Съездим?
     - Без проблем.
     На неделе они прокатились до села - сто километров не расстояние.
     В роддоме обшарпанного корпуса больницы Елизавета пробыла довольно долго. Вышла измученная, но с бумажкой в руке.
     - И что? Есть результат?
     - Есть, денежные банкноты иногда чудесно помогают. Только где искать, не ясно. Никто ничего не знает, - подавая запись Владимиру.
     Прочёл и остолбенел. Тихая Александра. Еле скрыл подступившую трясучку. Чтобы успокоиться, вышел из машины.
     - Куда поедем? - спросила, глядя в никуда, когда сел за руль.
     - Сейчас съездим в одно место, а потом решим.
     Всю дорогу молчали. Не задала вопроса даже тогда, когда заскочил в магазин за розами. До деревенского кладбища доехали быстро. Вышел. Подошёл с её стороны, молча открыл дверку.
     - Мне с тобой?
     Кивнул.
     До могилки дошли не глядя, тропинка знакомая.
     И только когда остановились перед скромным, обычным памятником с красивой фотографией, Елизавета всё поняла.
     - Это моя крёстная мать, - проговорил Владимир, кивнув в сторону могилки.
     Лиза рухнула на колени.
     После могилок заехали к матери. Та была на улице, подметала двор.
     - А я знала, что ты найдёшься, - ничего не спрашивая, прошептала она, когда Лиза шагнула через калитку во двор. А вслух, пригрозив пальцем. - Смотрите у меня.
     Прижалась сухоньким телом к подошедшей женщине и заплакала.

     - А бабуля перестала меня ругать из-за тебя, - проговорила при очередном свидании Ольга, прижавшись к Максиму.
     - И мать примолкла. То днями пилила: «Не ходи. Не для тебя», а сейчас ни слова. Может, они не хотели наших отношений, потому что твой дедуля по молодости кружил с моей мамой.
     - Да ты что?
     - Бабуля как-то проговорилась.
     - Санта Барбара.
     - Не говори. Почудили наши родичи. И не подумаешь, что могли такие кренделя выписывать. А вот отношения меж ними никакие невзгоды и непогоды не испортили. Удивительно. Недавно  сестра с подругами ездили на похороны, ровесница у них умерла. Представляешь, решила в сорок пять родить. Почки не выдержали. А ребёночек, девочка, выжила. Так бывший муж тёть Гали, дядя Коля - ты его должна знать - забрал девочку к себе. Он с другой живёт, и сынишка у них. А молодому папаше сказал: «Не осилишь ты. Да и жизнь свою тебе устраивать надо, без дитя легче. А приходить приходи. Запрета не будет». Санта Барбара.
     - Да нет, Максимушка, просто жизнь, - мудро проговорила Ольга, поразив ухажёра какой-то новой взрослой интонацией в голосе, и ещё сильнее прижалась к парню.