Вишни. Роман. Ч. 1. Примиусье. Глава 15

XV
На оккупированной немцами территории, жизнь, назвать жизнью можно было только условно. Василий не стремился отвиливать от работ, на которые привлекали гражданское население и, иногда, когда представитель от управы или волостной, староста обходил дворы, с целью привлечь ограниченное количество людей на какие-либо срочные работы, а не авральные, где требовалось собрать максимально-большое количество трудоспособного население, как на рытьё окопов, то он вызывался сам от домовладения, чтобы пожалеть мать. Такое допускалось. Тем более, что ему уже было шестнадцать лет, хоть он и не подрос сильно за год с лишним, но окреп физически, однозначно.
Часто привлекали на восстановление железнодорожного полотна, разрушенного в результате редких авианалётов советской авиации. Хоть в Матвеевом Кургане частей действующей германской армии не было, а только обслуживающие тыловые службы, но по железной дороге осуществлялись поставки вооружения грузов материально-технического обеспечения и продовольствия.
Так как железная дорога и прилегающие к ней территории относились к запретным зонам, то всем, кто привлекался неоднократно для работ в этих зонах, выдавали разрешительные документы, пропуски на проход в запретные для обычных граждан зоны. Кроме того, «благонадежным» гражданам, которые в управе и комендатуре даже заносились в отдельные списки, а неблагонадёжные, прибывшие из других мест в поиске работ или по иным причинам, в том числе беженцы – в другие. На местных жителей, которых, в большинстве своём знал лично и староста, и сам бургомистр, могли положиться и даже доверять.
Угодить же новым хозяевам и одновременно пользоваться авторитетом и доверием у местного населения было очень трудно. Оскотиниться было бы в угоду комендатуры, но тогда бы рвалась связь с местным населением, авторитет и даже исполнительность по отношению к распоряжениям управы и лично бургомистра и работников отдела управы.
Бургомистром районной управы был назначен бывший заместитель управляющего МТС, Иван Михайлович Лозин. Это был мужчина непризывного возраста, ему было за 50, и он сильно прихрамывал на левую ногу. Это была память о службе в кавалерии самого Будённого, когда в бою, сначала был спасён от белогвардейской пули, подставленной ей навстречу головой верного коня, а затем от того же «спасителя» получил сложный перелом костей ноги, когда тот рухнул на него сверху, а нога осталась в стремени.
До войны Иван Михайлович вёл спокойный образ жизни, был уважаем на работе, как специалист и уважаем теми, кто с ним общался и имел хоть какие-либо общие дела. И за то короткое время, что он находился во главе управы, местное население о нём ничего плохого сказать не могло, тем более что понимали все – должность его «собачья».
Вася за то время, которое приходилось исполнять те работы, на которые привлекали, и во время охраны железной дороги, на которую его и ещё нескольких благонадёжных молодых людей, привлекали также по мере необходимости, никогда не имел нареканий, и тем более взысканий.
Сам бургомистр хорошо знал и отца Васи, Петра Леонтьевича, к которому иногда обращался или с личными просьбами, или с просьбами по работе в МТС. И, хоть и в меньшей степени, но был знаком с Варварой Максимовной.
Все знали, что у Ивана Михайловича было трое детей, две дочери, живущие давно отдельно, имеющие свои семьи и сын, живущий до войны в одном доме с отцом своей семьёй, женой и двумя детьми. Сын ушёл на фронт добровольцем, а его семья осталась также проживать по-прежнему с отцом.
Что могло быть, если бы «хозяева» узнали о сыне, а может они и знали, но просто внимательно следили за поведением и работой бургомистра, как знать. Но кляузников до этой поры на порядочного человека не нашлось.
Кроме отделов в управе, занимающимися гражданскими делами, при комендатуре имелась «служба порядка», проще говоря – отделение полиции, в которую набирали из местных, которые имели определённые «заслуги» перед советской властью и потому у них было большое желание отомстить ей за их былые обиды.
Изначально полицейские имели только удостоверения полицейского и нарукавную повязку, с желанием служить новым «хозяевам», что цепные псы – верно и яро. А уже летом 1942 года, когда немцы повторно стали наводить здесь порядки, получили личное оружие – винтовки. Германское руководство оккупационных территорий, желая экономить на выдаче заплаты полицейским, устанавливали правила, по которым, на каждого из них должно приходиться до 50 дворов, за порядком и законопослушностью проживающих в них должны были отвечать «смотрящие» и зарплату собирали за свой труд с них же, побором с каждого двора 1 рубля ежемесячно. А у кого «аппетиты» были побольше, то занимались ещё и продуктовыми поборами.
Зима вносила свои коррективы в устоявшийся распорядок, согласно указам, приказам и установленным германским оккупационным начальством правилам. Наступала уже вторая военная зима. И уже пошли слухи, что под Сталинградом произошло то, что все с нетерпением ждали. Люди, при первой возможности обменивались скудными новостями из самых разнообразных источников. И после тех желаемых новостей, которые немецкая пропаганда выдавала за действительные, таких, как «взятие Москвы», эти новости не могли не поднимать дух народа и веру в скорую победу.

***
Зима, как и полается русской зиме, была снежной и морозной. Вечер был тихий и морозный. То там, то тут из неразрушенных артиллерийскими обстрелами и бомбежками, при авианалётах хат и пристроек, поднимался вертикально вверх к ярко светящимся на ясном небосводе звёздам, дымок, пытаясь взять их в плен своей едкой паутиной. Топили кто чем горазд и, тем, что имелось под рукой, и тем, что удалось собрать где-либо на развалинах строений, которые восстанавливать уже никто бы не решился, нечего восстанавливать.
Окна были или закрыты снаружи ставными или завешены изнутри у кого чем нашлось. За светомаскировкой следили те же «участковые» полицейские. На Садовой, где проживала Варвара Максимовна с детьми, таким «участковым» полицейским был Костя Мокроусов с погонялой ещё до войны – Мокрый. Мокрый жил на Базарной улице, был старше от Васи года на два, но Вася его запомнил по уличным разборкам, как «гнилого» парня, который честным поединкам, предпочитал действия «исподтишка».
В лицо «участковый» знал практически всех подопечных и даже по фамилии, а по имени отчеству, лишь единицы, из проживающих на его участке. И считал это излишним, главное, знать фамилии и, главное – благонадёжность или наоборот – неблагонадёжность подопечных. Гордился тем, что он – «власть», особенно, когда ему выдали винтовку. Тогда его природная трусость подкреплялась возможность припугнуть «пулей в лоб» или пинком приклада.
В этот вечер, по обыкновению на пустынных улицах посёлка никого не было, кроме тех, кому позволялось после наступления комендантского часа нести службу или просто шляться по личным надобностям и интересам. Сегодня не столько Мокрому нужно было тревожить, зачастую перепуганных хозяев лачуг, после стука прикладом в дверь или ставни «хозяина положения», а другое – чисто потребительский интерес.
А началось с того, что во время возвращения Мокрого с группой полицейских в составе и во главе с жандармами из проводимой по окрестным селам проверке наличия на территории лиц, не имеющих разрешительных документов, беженцев и сбора сведений о неблагонадёжности тех или иных, их повозку на время приостановил казачий пост. Молодой, рослый казак подошёл сначала к ездовому, пожилому мужику небольшого роста, в стареньком полушубке, с надвинутой на глаза шапке, из-под которой подходящего с улыбкой казака встречали недобродушный, даже презрительный взгляд. Казак прошёл мимо и остановился возле Кости, по втянутой под воротник шее которого было понятно, что он прячется не только от мороза, а от всего, что может принести ему неприятность.
– Мне ваши, с первой брички подсказали, что кто-то из вас следит за порядком в центре посёлка. Так?
– А, что? – с испугом и интересом спросил Костя.
– Я разыскиваю мою знакомую. Её фамилия Домашенко, а зовут Лидой…
– Да, есть такие на моём участке. За Лиду не знаю, а семья проживает, вернулись с эвакуации и проживают около года. А, что за ними что-то числится незакон-н-ное или как? – голос Мокрого начинал дрожать, но не столько от холода, как от неизвестности и предчувствия неприятностей, как минимум.
– Да, нет же. Мы были знакомы, хорошие друзья, но прошло года полтора, и я хотел бы найти её… У меня для неё есть   новости, хоть и не новые, но очень важные. А ты мог бы мне помочь их разыскать. С меня за это причитается. Как насчёт хорошего согревающего напитка? Есть и местного производства и фирменного из Германии или Венгрии?
Мокрый заулыбался, вытянул шею и довольно начал вращать головой, предчувствуя, что ужинать он сможет не «в сухую»:
– Чего же не помочь – помогу! Одним делом заняты, за порядком следим.
– Я в шесть вечера сменяюсь. Где мы встретимся?
– Ну тебе же нужно время, чтобы..., ну собраться там... Давай, я буду ждать, где же лучше… У входа в парк, в семь часов и встретимся.
– Ты меня на аттракционы решил сводить или на каток? – издевательски спросил Дмитрий, назвавшимся знакомым Лидии.
– Чего??? – не поняв издевательского вопроса Мокрый, – я не на речку зову, а потому, что рядом с парком и живёт семья твоей знакомой.
– Договорились! – сказал казак и кивком указал, чтобы повозка продолжила путь от поста на въезде в Матвеев Курган со стороны с. Ротовка.

Костя начинал уже пританцовывать на месте, чтобы не замёрзнуть, как со стороны железнодорожного вокзала к нему быстрыми шагами приближалась сначала чёрная тень, а потом начал вырисовываться на белом снегу силуэт высокого молодого человека в шинели – это был тот казак, назвавший себя тем, кто желает найти свою знакомую девушку.
Как Костя не пытался вспомнить Лиду, но не смог, возможно, что они не были одногодками и не гуляли в одних и тех же кампаниях. Его вотчиной был «колхоз», как называли северную и северо-западную окраину посёлка с рынком и церковью. А здесь в центре в довоенные годы ему и таким, как он «ничего не светило». Это он сейчас здесь «участковый», тот к которому, как говориться, «нужно обращаться на «Вы» и шёпотом».
– Ну и жмёт, а!
– Что жмёт, – не поняв, спросил подошедший к Косте, паром дышащий Дмитрий, – сапоги?
– Мороз! Какие сапоги?!
– Ах, да! Держи! Как обещал, – вынув из-за пазухи, блеснувшую при слабом лунном свете, обещанную бутылку, – добрый первачок!
– Ну это нужно ещё опробовать…
– Ну, а кто не даёт? Вот и согреешься заодно…
Мокрый взял бутылку, быстро откупорил самодельную пробку и приложился к горлышку, и, после двух глотков, также резко отстранил бутылку с возгласом:
– У-а-а! Да! Горилка, не иначе! – занюхав вывернутым краем полушубка, Мокрый закупорил бутылку, спрятал у себя за пазухой и теперь уверенно скомандовал:
– Пошли!

Подходя к перекрестку, Костя первым заметил мелькнувшую в глубину улицы тень, которая до этого, затаившись за столбом электропередачи, надеялся, что следовавший эскорт, не заметив его, прошествует вдоль центральной улицы.
– Стой! Стрелять буду! – громко крикнул полицейский и буквально следом прозвучал звонкий звук передергивания затвора винтовки, посылающего патрон в патронник.
– Стой! – Кричал Костя вдогонку убегающему человеку небольшого роста вверх по улице Садовой и быстро вскинув снаряжённое оружие выстрелил навскидку. Выстрел эхом разнёсся по пустым улицам посёлка и отозвался лаем собак, чудом уцелевших за время фронтового противостояния буквально по западной границе посёлка, вплотную подходящей к левому берегу реки Миус, за время эвакуации хозяев и многочисленные обстрелов улиц, домов и подворий дальнобойной артиллерией  немцев, занимающих укрепрайон на возвышенностях Донецкого кряжа, когда в посёлке располагались советские войска.
Тень растворилась в темноте также неожиданно, как и появилась.
– Сука, ушёл! – расстроенно произнёс Мокрый, вешая винтовку на плечо, – а ты почему не стрелял? – обратился требовательно к Митьке, который стоял неподвижно и наблюдал, как суетится его новый знакомый, с которым пришлось познакомиться по необходимости.
Мокрый долго чертыхался отборным матом, эхом, ломаясь, разносившимся по тихим зимним улицам. Дмитрий стоял молча, дожидаясь, когда его новый знакомый закончит свой диалог сам с собою.
– У тебя, небось, навыки стрельбы по «движущимся мишеням» получше моих и оружие, в отличие от меня, не вчера получил? – не унимался Мокрый.
– Возможно. Год, как взял в руки оружие. Хотя, для казака умение пользоваться оружием прививается с детства. Посвящение в казаки у нас, как правило, состоит из четырёх этапов. Впервые происходит посвящение в казаки, когда у младенца появляется первый зуб. Мальцу впервые подрезали чуб и отец, передавая сына матери, говорил: «Держи казака!». И в это время «на зубок» новому казаку дарили что-либо из оружия или боеприпасов: лук, стрелы, порох, а могли подарить даже шашку или ружьё. Мне подарили шашку, вот она, – казак слегка выдвинул её из ножен и резко со звуком, характерным для вставления холодного оружия в ножны, резко вернул обратно.
– Ну, вот. И из ружья, наверное, ни как я, три месяца назад впервые выстрелил и… – как будто удавившись большим куском старой говядины, Костя замолчал.
Дмитрий выждал немного и не услышал больше от своего «проводника» ни звука, продолжил:
– Лет в 5-6 проводят второе испытание. Его проводят на майдане, в центре села, в присутствии атамана – это экзамен в умении уверенно держаться в седле. Если не проходишь испытание, то оставляют на второй год, как в школе, а через год вновь экзамен повторяется. С детства мы проходили «курс молодого бойца» в военных играх, учили обращаться с шашкой и стрелять из лука, ружья. Как только сил хватала держать ружьё, мы отправлялись охотиться на пернатую дичь в донские степи. Я добыл первую дичь, когда мне шел девятый год. Эту куропатку я запомнил навсегда, хоть потом было много дичи и пушной, и копытной. Лет в пятнадцать нас разбивали на две группы и устраивали сражения в виде игр и не боевым оружием. А уже с 17-летнего возраста мы становились допризывниками и нас собирали в Казачьих лагерях под Новочеркасском на сборы и там мы уже учились серьёзно и боевым премудростям в том числе. Так что, ты, брат прав, стреляю я давно, а сейчас война и тут, или ты кого, или кто-то тебя. Так?!
– Вот, смотри! Я так и знал, что это лазутчик-агитатор, – Костя тыкал пальцем в столб, на котором белела какая-то бумага, – листовки, гад «краснопузый», развешивал. Глянь!
Костя резким движением сорвал листовку и не читая передал напарнику в вынужденном патруле. Дмитрий включил фонарик и бегло прочитал содержание, в которое говорилось следующее:
«Товарищи! Не верьте оккупационным властям и фашистским прихвостням. Читайте правду о Красной армии. Советские войска одержали сокрушительную победу под Сталинградом. По всем фронтам идёт наступление и освобождение занятых карателями территорий…
Карающий меч занесён над фашисткой гидрой. Враг будет разбит. Победа будет за нами!».
Так же резко Мокрый выдернул листовку из рук Дмитрия и стал её поджигать. Это у него не получалось и тогда он начал с яростью рвать листовку на мельчайшие кусочки, а разбрасывая по сторонам, втаптывал их в снег.
Идти пришлось совсем недолго, так как домик, который изначально был целью, находился не далее, чем в 100 метрах от места встречи двух «представителей власти». Мокрый даже прошёл нужную калитку, видимо под впечатлением от случившегося и злости, которая затмила разум. Он остановился, задумался на пару секунд, достал заветную бутылку и с особой жадностью сделал несколько глотков, поперхнулся, оторвал бутылку в сторону, немного пролил и закашлялся.
Его попутчик стоял рядом молча и насмехался над незадачливым и расстроенным, если не сказать взбешённым «проводником». А Костя думал о другом, о том, что вечер в теплой хате отменяется и он не успокоится, пока на его участке не проверит все углы и места, где возможно, ночной нарушитель покоя сумел оставить агитационные листовки. И упаси. Боже, чтобы об этом узнало его начальство, «стружку крупную снимут» зазубренным «резцом».

***
Василий быстро вбежал в дом с раскрасневшимся лицом, задвинул дверной засов. Снял валенки, быстро обмел с них тряпкой снег и положил их на табурет, установленный в аккурат напротив духовки печки, с открытой дверцей.
– Где ты был, труженик наш? – поинтересовалась мать, – комендантский же час давно.
– Ма, меня чего-то того. Ну в нужнике я просидел, что чуть не примерз там…
– От чего тебя могло пронести-то? В доме и еды почти нет. Где ты что смог ухватить? Друзья угостили?
– Ага! – быстро ответил Вася и нырнул под кожух на застланный топчан и всем видом показал, что он сильно замерз, будучи на дворе.
– Василёк! Вот от отца письмо как получим, я про тебя напишу, что не исполняешь его наказ, – тонким голоском, стараясь, чтобы её не услышала мать, пригрозила брату Маша, – и что меня никуда с собой не берёшь, расскажу. Я уже выросла, мне давно 14 исполнилось, а ты…
– Куда я тебя, в нужник должен брать? – сердито ответил Вася.
– Знаю куда ты ходил. Не возьмёшь, я мамке могу рассказать…
– Молчи, ябеда!
– Что вы собачитесь? Нашли время и место, – пригрозилась на обоих Варвара Максимовна, – угомонитесь.
Их спор прервал шум во дворе и стук в дверь.
– Кто там, в такое-то время? – заволновалась хозяйка, Варвара Максимовна.
– Открывайте, полиция! Проверка разрешительного режима и соблюдения комендантского часа, – не дружелюбно ответил Костя, а потом, глянув на постоянно улыбающегося казака, видимо в предчувствии скорой встречи со старой знакомой девушкой и сменил тон, – хозяюшка, это я, Константин Мокроус, вы меня знаете – ваш участковый полицейский… Я при исполнении!
Загремел засов и из дома вырвался клубами пара теплый воздух, пытаясь отогнать от дверей мороз и заодно незваных гостей.
– Заходите, коль «при исполнении». Мы – граждане законопослушные, и раньше были, и теперь приходится, – с неким укором высказалась хозяйка, – и что нас проверять, мы всегда на виду: я на работу, когда призывают, хожу и сын Вася никогда не отвиливает, даже рвётся, чтобы, хоть как-то семью прокормить. Все дома и дочурка, куда же ей, малой?!
У Кости, стоявшего за спиной Мокрого, блеснули глаза и не только от слабого света лампы на столе, а от упоминания о дочери:
«Почему – дочурка и малая?» – недоумевал казак, машинально взяв папаху в руку, поёрзал на голове: то надвигал на глаза, то напротив – на затылок, а потом снял вовсе, держа её в руку у груди.
– Ваша дочь Лида?! – толи спросил, толи хотел выдать действительное за желаемое, отодвигая Мокрого движением левой руки и проходя вперёд, спросил Дмитрий.
В это время, Костя, достав из-за пазухи сложенную вдвое тетрадь, начал её листать и остановившись на третьем листе, начал тыкать в него пальцем и читать:
– Домашенко Варвара Максимовна, да?!
– Ну, да! Я и есть.
– Василий, сын?! Где он? – стараясь придать голосу начальственный тон, продолжил полицейский.
– Дома. Где же ему быть. Приболел он, лежит в той комнате, – Максимовна наотмашь показала комнату, – на «железке» видимо перетрудился, «живот сорвал». Нужно б мне его бабке Федоре показать, она животы «правит». Пацан же ещё, а там такие тяжести тягать надо.
– Все мать тягают и бабы, сама знаешь. Зачем тут ныть. Где он?
– Вася, сынок, ты не спишь? Выйди, покажись.
– Чё, ма?! А, да, час выйду, – отозвался Вася сонным голосом, отодвинув тюлевую, давно не стиранную занавеску в дверном проходе и всовывая ноги в «обрезы» из валенок, служащие вместо комнатных тапочек, зашаркал, продирая глаза и отворачиваясь от света лампы, которая контрастно резанула своим бледным светом.
Наступила тишина. Костя внимательно всматривался в прищуренные глаза Васи, в которых читалось пренебрежение незваным гостям, потом спросил:
– Ты куда вечером ходил?
– Никуда, окромя нужника не ходил, второй день уже. Как с Закадычного с работ привезли нас, больше никуда и не ходил. Чего-то и буряк отварной в рот не лезет, рву всё, что туда, а оно обратно.
– Буряк, али бурак? Бурак – кацапская еда, они любят его в щи заправлять, – с неким презрением высказал свое мнение молодой казак с верхнего Дона.
– Не знаю, как у вас сейчас, а нам скоро придётся не то, чтобы бурак, а сыромять и юфть, что хозяин на обувь не использовал, придётся варить, да жевать, чтоб не подохнуть, як мухи зимой... – хозяйка тяжело вздохнула и продолжила, – так шо тебе надо? Яка така проверка? Проверяй. Машуня, поди сюда!
Из дальней комнаты выскочила юркая чернявая девчушка с двумя плотно заплетёнными косичками и в объёмной, свисающей до колен практически, кофте, явно с маминого плеча.
– Вот мы и все. Документы нужны, «аусвайсы»?
– У меня два документа, ещё и пропуск в «запретные зоны» есть, я же тружусь на «железке» в основном. Меня сам бургомистр знает хорошо. Можете спросить.
– Спросим, коли нужно будет.
– Пустила б хозяйка, за стол присесть, – опять «сменив гнев на милость», набивался Костя, – тут у моего товарища разговор к вам есть.
– Да я бы не против, только угощать нечем, разве буряком, вот сварила, горячий.
– Пойдёт и буряк. Так говоришь, что никуда не ходишь, благонадежный, стало быть?! А кто листовки по посёлку развешивает, знаешь? – снова, как на допросе, Костя, обратился к Васе.
– Да, откуда!? Вот, когда неделю назад самолётом разбросали, так нас заставили собрать все до единого и после же ещё нас шмонали, чтоб ни одной бумажки не унесли.
– Ну, если ты такой правильный и законопослушный, почему к нам не идёшь на службу? И с пайком было бы проще, да и вообще…
– Маловат, как говорят и ростом, и возрастом. Мне только 16 исполнилось. К весне, как вытянусь чуток, чтоб носом «мушку» доставать, может приду.
– Шутишь?! Ну-ну! Хозяйка, а пары стаканов не найдётся?
– Найдём, чего-же не найти, найдём! – Максимовна поспешила к буфету и поставила на стол две гранённые рюмки на ножках, – или стаканы? – Спохватилась, отбросив в голове хмурые мысли.
– Сойдёт! Мы уже особо не спешим, да, Митька?! – начиная краснеть от тепла и уже выпитого ранее на морозе Константин.
Тот молча кивнул. Хозяйка поставила порезанный дольками бурак, положила горбушку хлеба и поставила солонку. Сама присела на лавку и прижав к себе, подбежавшую дочурку, смотрела на незваных гостей и самые нехорошие мысли о старшей дочери Лиде сами всплывали и заставляли волноваться всё больше, но торопить события боялась.
Мокрый налив самогон в рюмки, кивнул Васе, мол – «тебе тоже», но тот отрицательно кивнул головой. Попробовали и угощение, но восторга не высказали по поводу «изысканности» блюда.
Дмитрий, полез в карман шинели и достал маленькую шоколадку, с улыбкой протянул её Маше, а та, сначала переглянулась с матерью и поняв по взгляду её одобрение, подошла и кокетливо взяла из рук рослого чубатого молодого казака угощение, поблагодарила при этом словами и улыбкой.
– Ваша дочь, Лида, в Ростове жила? – спросил Дмитрий.
– Да! А почему жила? – насторожилась Варвара Максимовна, – она сейчас должно быть в Средней Азии, с фабрикой эвакуировалась. вы что-то знаете о ней?
– Не волнуйтесь, пожалуйста! Я думал, что она уехала домой, когда в Ростове готовили заводы и другие производства к эвакуации. Я – друг парня, с которым Лида встречалась. Она, наверное, вам писала о нем? Мой друг, ещё с детства, Пётр Логвинов, а я – Дмитрий Колесников. Возможно, что Лида и обо мне говорила?! Если бы не война, то Петя и Лида точно поженились бы. Но не судьба, видать… Лида – замечательная девушка, она и мне очень понравилась, но выбрала друга. Но я не об этом.
Наступило недолгое, но утомительное молчание, было слышно, как Мокрый жевал со специфическим хрустом бурак. В печи раздался треск от горевшего полена, на что никто не среагировал, кроме Маши, которая невольно вздрогнула.
– В последние дни, перед оставлением Красной армии Ростова, мы не были с Петром вместе. Я уехал домой, а Пётр оставался в Ростове, да и Лида тогда ещё была в Ростове. И то, что она эвакуировалась с фабрикой, я тоже не знал. Три месяца тому назад, в октябре, нас, казаков, собрали в Новочеркасске. Был избран штаб Войска Донского и началось формирование казачьих частей. Так я оказался на фронте…
– С какой стороны ты оказался на фронте? – со скрежетом зубов спросил Вася, сжавшись в комок на противоположном, от того края, где сидела мать с сестрой, конце лавки и злобно смотря снизу вверх исподлобья на высокого казака в шинели и казалось, что вот-вот, ещё одно слово, которое может создать эффект горящего фитиля пушки, выполняющей поджигание порохового заряда и последующего выстрела ядром, но Дмитрий замолчал и с любопытством посмотрел на парня, который, если встанет, будет ему по грудь, но сколько в нём ярости и ненависти, ненависти к нему, кто, по стечению обстоятельств принял на фронте сторону.
– Вася, ты болен. Иди, приляг, – стараясь быть спокойной, сказала мать, кивая головой в сторону комнаты, из которой тот вышел минутами ранее.
Вася лишь опустил голову, чтобы не было видно, что творится в его глазах. А в них была дикая ярость, с которой он сейчас безмолвно боролся, стараясь не подвести мать и не довести ситуацию до греха. А затем поднялся и молча, но неохотно ушел в свою комнату, где тихонько прилёг вновь на лежанку и прислушивался к разговору в соседней комнате.
Митя, посмотрев вслед парня, тихо сказал Максимовне:
– Вы, мать, следите за сыном. Горяч он очень! С такой вспыльчивостью и до беды недалеко. Как я понял, он единственный кормилец?! Берегите его. Добрый бы казак из него получился, только.. – Костя умолк не досказал что-то важное, возможно, из-за присутствия Мокрого, который разливал по рюмках последний самогон.
– Мать, а у тебя «горючего» нет? – пробормотал Костя.
– Какого горючего? Для лампы?
– Да, нет! Для души, – с этими словами полицейский провёл растопыренной ладонью от подбородка до живота, прикрыв при этом глаза, а затем поднял над столом пустую бутылку, добавил, – вот такого!
– Да, нет, конечно! Откуда? Но, если сильно «горит», то я спрошу у соседки, бабы Глаши. Хоть, Маша, сгоняй, ты швыдще, возьми бутылку и попроси, если есть, пусть одолжит.
Маша набросила пальтишко и нырнув ногами в валенки, тихо притворил дверь, ушла.
– Я, когда попал снова в Ростов, где-то в ноябре месяце и первым делом решил узнать, где и что с Петром и Лидой. Нашёл тех общих знакомых, кто в Ростове остался. За Петра рассказали. Погиб Петр, в добровольную оборону вступил, на острове Зелёном погиб ещё в 41-м, геройски погиб… – Дмитрий смотрел в пол и молчал.
– А ты, что же, казак? За немчуру воюешь? – возмутилась Варвара Максимовна, – ой, Господи, как же это? Прости, Господи! – отвернувшись, трижды перекрестилась.
– Мать, не суди – не судима будешь! Всё не так просто, а всё рассказывать – не место и не время. Значит, Лида эвакуировалась. Будем живы, может и встретимся. А Петра пусть не ждёт – не дождётся, сколько бы лет не прошло. Сведения эти точные и проверенные. И не потому я это говорю, что тоже влюблён в вашу дочь, нет, а потому, что живым о живом надо думать и жить не воспоминаниями, а планами на будущее.
Забежала Маша, улыбаясь, поставила наполненную бутылку на стол и осмелев спросила:
– Так, что там Лида? От Лиды писем давно нет. Вы давно её видели?
– Давно, красавица, давно – в той жизни, – казак поднял на Машу глаза, увидел в её искрящихся глазах любопытство, добавил, – да хорошо всё с твоей сестрой, всё хорошо!
 Маша сбросила пальто и подбежав к матери, крепко обняла её своими маленькими ручонками.

Выйдя на улицу из комнаты, где воздух казался душным, но это в сравнении с крепчающим на ночь морозом, патрульный дуэт разошёлся не сразу. Мокрого развезло, толи от плохой закуски, толи от того, что он был слаб на выпивку, да и не только, но и возможно от качественного продукта, «принятого на грудь», тем более, что его сегодняшний собутыльник не ради выпивки пришёл и несколько рюмок пропустил в «пользу» Мокрого или во вред, как сказать.
Явно «захорошевшему» Косте хотелось общения. Ну не домой же идти, не «выносить же мозг» матери, а тут – вот они, уши свободные.
– Слушай, а девочка ничего-а! Может, давай её того… Люблю чуть недозре-ре-релые эти, как их…а – фрукты, яблоки с кислинкой. Ты вот любишь мочёные яблоки, а? Я обожаю, в капусте засоленные. Слуш-ш-шай, а девка ни-че-во!
– Слышишь, ты! Как тебя? – рассвирепел Митя и из его глаз посыпались искры.
В крайнем случае такое могло привидеться Косте, который, сначала оторопел, а потом, под натиском решительного казака стал пятиться назад, пока не упёрся в глубокий сугроб на обочине улицы и сел со всего маха на зад. Винтовка выпала из рук, он сидел, растопырив в стороны руки, опираясь на них, а они погружались всё глубже и глубже в снег и оттого он начал сильнее крениться на спину, как бы пытаясь таким образом спастись от наседающего на него того, кого он считал совсем недавно «единомышленником».
– Ты, чё? Ты, чё!? – защебетал Костя.
– Ты, сволота! И думать забудь, она же ребёнок! Узнаю, услышу, что плохое – кадык вырву. Так и знай, тогда ты – не жилец!
– Ты, чё? Да, я, ты чё?! Пош-ш-шутил я, ну, чё, ты? Пош-ш-шутил! – вытаращив глаза и пытаясь подняться, отнекивался перепуганный до смерти «страж порядка».
Дмитрий нагнулся, ухватил «тело» за шиворот полушубка обеими руками и резко дёрнул на себя. Костя, как оловянный солдатик предстал перед грозным противником его мнения, по поводу возможно повеселиться, поразвлечься с молодой, даже ещё не девушкой, а подростком 14-летней девчонкой, не знающей ни только мужчин, но и невинных поцелуев.
Митя долго смотрел Мокрому в глаза с такой ненавистью, что у того и хмель стала улетучиваться со скоростью мысли и мысли не заторможенного спиртным человека, а мыслью человека, который висит над пропастью и вот-вот сорвется в бездну и шансов на то, чтобы выжить нет.
– Ты меня понял?! – грозно спросил Дмитрий, прислонив ближе к себе, протрезвевшую, но дышащего в лицо спиртным смрадом и ещё больше выкатившие, как орбиты глаза и ухватив правой рукой цепко за шею, медленно сжимая её, – понял? Достану, где-бы ты не был и убью, гадина. Молись, чтобы с этой семьёй ничего не случилось, иначе… Иначе я тебе твою «хотелку» с корнем вырву, чтобы ничтожество и мразь не плодились… с корнем!
– Да, понял, я! Понял! Отп-п-пусти-и!
Когда Митя ослабил сначала, а потом отпустил захват и отошёл на пару шагов от этой мрази, тот судорожно стал лапать себя по шее, как-бы проверяя – на месте ли кадык.
Понимая, что полицай ещё долго будет приходить в себя, Митя нагнулся и откопал из снега винтовку Кости:
– Держи, вояка! А-то тебя за утерю винтовки точно «под монастырь подведут» или расстреляют.
– За что меня рас… рас…треливать? Я служу честно, верой и правдой…
– Ага, как и я. Но кому? Трудовому народу?! Я давал присягу в 20 лет, присягал у алтарей станичных соборов на верность казачьей династии. Я по нашим казачьим законам подчиняюсь и беспрекословно выполняю приказы штаба Войска Донского, какими бы они не были. Я клятву давал. А ты, нечисть, кому клятву давал?
– Я… я принят на службы и тоже выполняю приказы.
– А что тебя советская власть такого сделала, что ты её так ненавидишь? Раскулачила твоего отца? Или шашкой зарубили красные комиссары, як моего и не только, полстаницы, посчитай загубили. Ответь мне «блюститель порядка». Твои родные подвергались таким гонениям, как мои, были вынуждены покинуть Родины и «рыдали белугой», видя, как удаляется крымский берег, которого им больше никогда не придётся увидеть в своей жизни? Что молчишь? Даже, если это было бы так, то это ещё не значить, что нужно теперь издеваться над теми, с кем ты ещё вчера сидел за одной партой, жил мирно по-соседству, насиловать женщин, детей… Мразь!
Дмитрий «смачно» плюнул в сторону полицая, собрав заодно в плевок весь негатив, который он испытывал к этому, возомнившему в себе того, кому всё позволено, низменного человека и уходя повторил:
– Ты меня понял!?
– Понял-понял!! – затараторил Костя.

Ясное небо    начали заволакивать облака и вышедшая на небе «узколикая» луна, то пряталась за них, то с «усмешкой», как малые дети, дразня взрослых, вновь выглядывала, как из-за угла, из-за тучки. Видимо, предвиделась кратковременная оттепель или метель.

Предыдущая глава – http://proza.ru/2023/01/07/1492