Михаил Петрович Бутыленков

   В школе у нас никогда не было запанибратских отношений с учителями. Каким бы ни был учитель по своему опыту работы, авторитету, у нас, учеников, он пользовался известной долей уважения и определённое расстояние между учителем и учеником каждый из нас чувствовал очень чётко. Если надо было войти в учительскую,  за мелом, классным журналом или картой, входили туда с трепетом, как в святая святых.
   Но были и исключения. К завучу и одновременно нашему учителю русского языка и литературы Михаилу Петровичу Бутыленкову можно было зайти в любое время и по любому вопросу. Из всех учителей он, пожалуй, был самым демократичным и простым. Не могу не рассказать о Михаиле Петровиче, ибо он для меня не только школьный учитель, но больше жизненный наставник, который помог мне не только определиться с выбором профессии, но и своевременно поддержал на избранном пути.
   Целых четыре года мы имели счастье учиться у Михаила Петровича. Очень запомнилась наша первая встреча с ним. Помню, распахнулась дверь, и в класс стремительно вошёл высокий, стройный, сухощавый мужчина с лицом выразительным и чуть даже аскетичным, с небольшим зачёсом русых волос на правую сторону открытого высокого лба.
   Мы вскочили, захлопав крышками парт. Он жестом руки посадил нас. Ни слова не говоря, но в то же время пристально разглядывая каждого, со спокойной улыбкой на лице прошёлся несколько раз по классу, положил на стол журнал и чётким негромким баритоном начал нам что-то рассказывать. Нас сразу же удивило тогда, что почти всех он уже знает и по имени и по фамилии.
   У Михаила Петровича была интересная манера рассказа. Он никогда не садился за учительский стол, никогда не стоял на одном месте, а был в постоянном движении. Неторопливо похаживал от окон к дверям класса или вдоль рядов парт и говорил как-то раздумчиво, будто бы сам с собой, а иногда словно бы спорил с кем-то. Неожиданно задавал какой-то вопрос, мы напрягались, ожидая, что он вот-вот сейчас кого-нибудь поднимет. Но Михаил Петрович выжидал, помалкивал, словно испытывая наши нервы, а потом сам отвечал на поставленный вопрос, если в классе не было поднятых рук.
   Расхаживая по классу и увлёкшись рассказом, Михаил Петрович замечал всё, что мы делаем и даже, казалось, мысли-то наши угадывал. Вот кто-то из самых непоседливых в классе и сидящих на «камчатке» отвлёкся, полез зачем-то в портфель, учитель сразу же заметил это, остановился рядом, положил руку на плечо школьника, постоял, продолжая рассказ, не убирая руки и, только когда понял, что непоседа успокоился, пошёл дальше по классу. Мы даже и не мыслили заниматься на его уроках чем-то посторонним. Это было просто невозможно и не по совести.
   Чувство класса, его настроения было у Михаила Петровича невероятное. Никогда не слышали мы окриков, упрёков, разносов, повышения голоса на его уроках. Ровная, спокойная, демократичная манера ведения урока заставляла нас работать в полную силу, творчески мыслить и уважать этого знающего себе цену человека. Все мы в классе и не заметили, как Михаил Петрович влюбил нас в литературу, в поэзию, научил уважать слово и самим что-то творить. Лично у меня к девятому классу прорезалось желание стихотворчества. Учитель это заметил и всеми способами стал поощрять. А способ поощрения выбран был самый простой. Очень часто мы тогда писали сочинения. Я почти всегда выбирал свободную тему, где можно было поразмышлять, включить какие-то свои личные переживания, что-то с чем-то сравнить, противопоставить, поспорить, привлечь примеры из прочитанных книг. Всё это у меня получалось относительно удачно. Придя в класс на другой день со стопкой тетрадей, Михаил Петрович находил среди них одну, открывал, и в это время мой сосед по парте Борис Петров толкал меня в бок и шептал:
   – Сейчас опять тебя процитирует.
   Иногда Борис ошибался, но большей частью так оно и было. Мне становилось и неловко перед ребятами за свою писанину и в то же время приятно от похвалы учителя.
   Участником конкурса стихотворений к 130-летию восстания декабристов, о котором уже упоминалось, я стал только под напором Михаила Петровича. Помню, когда пришёл к нему с первым вариантом стихотворения, удивился его необыкновенной заинтересованностью в этом деле. Больше часа тогда мы сидели в его кабинете, обсуждая каждую строчку. У Михаила Петровича оказался недюжинный талант в сочинительстве и редактировании: он вычёркивал целые куски из моего творения, тут же сочинял новые, что-то переставлял, что-то заменял. В конце концов получился вполне приличный вариант стихотворения под заголовком, который только и остался без изменения, – «Подвиг».
   – Ну вот! Иди! Дома перепиши. А завтра заходи опять.
   Однако дома при переписывании мне стало совестно: ведь труд-то наполовину не мой! Как с ним со сцены выступать? И я сделал ещё один вариант стихотворения, совершенно отличающийся от первого варианта и содержанием и ритмом.
Михаил Петрович даже не спросил на следующий день, почему я принёс другой вариант, а только усмехнулся. Мне казалось тогда, что он очень понял мои переживания, эту юношескую совестливость. Он опять стал править стихотворение, но уже не так капитально, как первый раз. Просто у каждой строфы писал: «Хорошо!», «Неудачно!», «Слабо!» и объяснял, почему. А переделывал всё я уже сам, дома. Раза три, наверное, ходил к Михаилу Петровичу со своими переделками.
Многие из уроков Михаила Петровича запомнились на всю жизнь, так как были капитально пронизаны творческим подходом к теме и новаторством. Как сейчас, вижу его, одухотворённого, с кусочком мела у классной  доски, объясняющего нам стихотворные размеры. Позднее, уже в институте, на эту тему я слушал лекцию профессора. Была она на удивление сухой и схематичной. Сидел я тогда на лекции, ухмылялся и вспоминал, с каким вдохновением и творческим умением преподносил всё это нам наш учитель. Он не ограничивался, приводя в качестве примера ямба, хорея или других стихотворных размеров только одну строчку из стихотворения, а читал нам почти всё стихотворение, рассказывал что-то об авторе или истории написания стихотворения, тут же читал второе, заставлял нас сравнивать стихи по ритму, самим подходить к выводу, в чём разница.
   А как интересны были его внеклассные занятия по литературе! Мы часами, не шелохнувшись, слушали его рассказы об Антоне Семёновиче Макаренко, его удивительных произведениях «Педагогическая поэма» и «Флаги на башнях», о Сергее Есенине с изумительным артистическим чтением его стихов, об Александре Блоке, о трагической судьбе Марины Цветаевой и о многих других русских писателях и поэтах, которые не входили тогда в школьную программу, и мы открывали их для себя впервые. Мы считали дни от занятия к занятию, чтобы насладиться прелестью русской литературы. Восхищались феноменальной памятью нашего учителя, знающего наизусть целые поэмы и стихотворения, о которых мы и слыхом не слыхивали.
   Простота, скромность и душевность – эти качества личности , на мой взгляд, больше всего характеризуют Михаила Петровича как человека. Через каждые пять лет мы, выпускники Некрасовской средней школы 1955 года, встречаемся. Когда был жив Михаил Петрович, он приходил к нам на каждую встречу. При этом никогда и никому не задавал традиционных вопросов «Как дела?» или «Как живёшь?» Он всегда спрашивал: «Ну, счастлив ли ты в жизни?» При таком вопросе невозможно было отделаться одним словом «хорошо» или «плохо».  Надо было объяснять своему учителю, как и почему ты счастлив или несчастлив. А это располагало к серьёзному, душевному разговору.
   Сейчас я мог бы ответить своему учителю, что был счастлив в жизни бесконечно, ибо всё, чем занимался, доставляло мне истинное удовольствие, было и по душе и по сердцу.
   На всю жизнь мне Михаил Петрович запомнился стремительно входящим в распахнутые двери класса. Вот он резким движением руки забросил назад упавшую на лоб чёлку волос, не спеша прошёлся по классу, прислонился к стене у последней парты и негромким баритоном начал что-то рассказывать. Все, кто сидел впереди, повернулись в его сторону и, не шелохнувшись, ловят каждое слово.