Этюд и баллада о Виталии Калоеве

                1.


     Вы, я думаю, согласитесь со мной, что человеческая этика, как и все в этом мире, имеет художественную подоснову, но в самый последний момент, когда мы уже готовы зацементировать ее в качестве таковой – по крайней мере для начала в нашем сознании и, что гораздо существенней, в нашем сердце – ее художественная субстанция истаивает у нас на глазах «как сон, как утренний туман», –
     и являются сомнения, и сомнения заставляют нас вернуться все к тому же бессмертному Уголовному кодексу как к судье нелицеприятному и в конечном счете более справедливому, – 
     так точно, увлекшись каким-нибудь великим романом, мы поначалу провозглашаем, что его персонажи более выпуклые, более интересные и даже в каком-то загадочном смысле более живые, нежели реальные люди, но со временем вымышленные герои блекнут в повзрослевшем сознании, мы к ним все реже возвращаемся, а если и возвращаемся, то лишь по привычке и чтобы вспомнить незабвенные дни юности, однако до конца впечатление о некоей потусторонней жизненности великого искусства мы забыть не можем, –
     и точно так же художественная оценка преступления как такового никогда не исчезает вполне из нашего сердца, –
     так вот мы и живем в двух параллельных мирах подобно тому, как земноводные существа живут одновременно в воде и на суше, – 
     и особенно когда совершается тяжкое преступление, читай : убийство, решающую роль не столько даже в определении меры наказания, сколько, главное, в нашем сокровенном человеческом суде над преступником играют обстоятельства совершения преступления, и каждая деталь здесь буквально на вес золота, –
     поистине как в умелом рассказе действие должно быть всесторонне и художественно обосновано, так в преступлении тем больше понимания и сочувствия находит преступник, чем весомей мотивировка его поступка, недаром в криминальных романах и фильмах человек, который сам убил злостного насильника или садиста-убийцу, не просто непреступник, но почти уже настоящий герой, –
     и я не знаю нормального человека, который бы не разделял излагаемую точку зрения, что говорить! вся мировая киноиндустрия построена на психологии художественного, но не уголовного восприятия преступления, –
     общество же в лице разного рода правоохранительных органов всегда шло и идет другим путем : оно лишь учитывает художественный момент преступления, или пытается учесть, или делает вид, что пытается учесть.


                2.
 

     Иными словами, когда общество наказывает грабителя банка, в порядке самозащиты уложившего полицейского, строже, чем насильника-убийцу малолетних детей, мы никогда не согласимся с приговором общества, – 
     впрочем, нас никто и не спрашивает, наше врожденное чувство справедливости мы никогда не подменим вполне никаким Уголовным кодексом, –
     и вот, чтобы отдохнуть душой над справедливым решением этого сложного и по сути неразрешимого вопроса, мы смотрим фильм, где герой : грабитель банка и в остальном хороший человек, не только ушел от правосудия, но еше и умудрился по-своему наказать тех, кто верно служат общественному Закону, зато серьезно нарушили законы человеческого сердца, – 
     мы рассуждаем так : в конце концов грабитель убил того, кто несомненно убил бы его самого, если бы успел, да и деньги, которые он награбил, по совести заработаны банком не совсем честным путем, плюс к тому неординарная, пусть и не послужившая на благо общества, отвага необходимая для схватки со всем полицейским аппаратом страны, всегда стояшим на страже банков, такая отвага не может не вызывать наши симпатии, –
     короче говоря, такой грабитель банка нами внутренне в значительной мере оправдан, –
     зато если бы бандит, выбегая из банка, застрелил бы на всякий случай еще и женщину с детьми, просто стоявшую у него на пути, наше отношение к нему кардинально бы изменилось, –
     как уже сказано, в этом тонком деле, как и в рассказе, все решают подробности, и они же – художественные детали.


                3.
 

     И потому, например, в нашем внутреннем, идущем от сердца, а стало быть максимально справедливом оправдании или осуждении знаменитого нашумевшего убийства осетином Виталием Калоевым швейцарского авиадиспетчера Петера Нильсена, по недосмотру коего 1 июля 2002 года разбился пассажирский самолет, на борту которого находились жена и двое детей Калоева, тоже решающую роль играют подробности, а точнее, одна-единственная подробность, –
     придя вечером 24 февраля 2004 в загородный дом Нильсена (в пригороде Цюриха), зарезал ли его Калоев сразу и без предупреждения, как утверждал прокурор, или, как объяснил сам Калоев, он сначала показал авиадиспетчеру фотографию с останками жертв, потребовав от виновного всего лишь искреннего извинения, а тот фотографию раздраженно бросил на землю, да еще и растоптал ногой, и лишь после этого оскорбленный Калоев схватился за нож, – 
     однако беда вся в том, что мы никогда не узнаем, что было на сердце убийцы : все-таки, отправившись в дальний путь из Москвы в Цюрих, неужели бы он примирился с извинениями Нильсена? а закон кровной мести? да и не высмеяли бы его его соплеменниками, если бы он пощадил убийцу? вот она, та самая «критическая точка» художественного оправдания преступления, –
     мы не можем утверждать, что оно, это художественное оправдание, вообще имело место, как не можем мы, по совести, утверждать, что бессмертные художественные персонажи существуют на самом деле, а художник, как утверждал даже великий Лев Толстой, всего лишь вспомнил и записал историю их жизни, – 
     и потому Уголовный кодекс железной рукой отодвигает оправдание сердцем, –
     и потому чем старше мы становимся, тем меньше значит для нас литература, и шире – искусство, хотя до конца мы его параллельный мир не покидаем, –
     наша земноводная природа не позволяет нам это сделать.


                4.


                Черт безусловно в детали –
                точно в шкатулке – сидит,
                и сквозь замочную створцу
                тайно за миром следит.

                А людям только и нужно
                в шкатулке его держать :
                многих недоразумений
                можно б тогда избежать.

                Этика с юриспруденцией
                без принудительных мер
                вдруг примиряются в сердце :
                да вот вам тому пример.

                Лайнер в полуночном небе
                от точки к точке летел –
                как ангел, неся в пространстве
                столько же душ, сколько тел.

                Чуть больше семи десятков
                числилось их на борту.
                И каждый лелеял в сердце
                какую-нибудь мечту.

                Тем управляли полетом –
                пошел двадцать первый век –
                всесильный, как бог,компьютер :
                и слабый с ним человек.

                Имел он датское имя
                и два радара в ту ночь,
                работал и за коллегу :
                того заболела дочь.
               
                Оставил он без присмотра
                на пару минут радар –
                тогда по мечтам смертельный
                и был нанесен удар.

                Два самолета столкнулись,
                в который раз доказав,
                что у души и у тела
                довольно разный состав.

                Куда улетели души
                людям узнать не дано, –
                было б в останках хоть тело
                найдено, погребено...

                Драконом расправил крылья
                тут же вопрос о вине :
                неразрешимый и страшный,
                как будто в кошмарном сне.

                Действительно, кто ответит
                за гибель всех тех людей?
                Из них девятнадцать взрослых
                и пятьдесят два – детей.

                Решить вопрос этот сложный,
                отбросив судебный иск, 
                один осетин задумал :
                на свой уже страх и риск.

                В той авиакатастрофе –
                иной как за всю войну –
                дочь потерял он и сына,
                а также свою жену.

                Он только хотел извинений
                от фирмы швейцарской той,
                что авиалоцманов держит.
                Ответ получил такой :

                «У лоцмана накопился               
                в ту ночь недостаток сна,
                один за двоих работал :
                какая же здесь вина?

                Денежной компенсацией
                скрасим мы вам седину».            
                Правда, что Запад не любит
                свою признавать вину.

                А дальше тот сын кавказский
                от детективов в Москве
                узнал, где живет тот лоцман.
                И в дверь постучал – к вдове.

                То есть когда открывала
                дверь осетину, она
                была, но уже недолго,
                ему все еще жена.

                Это спустя минут десять
                стал он от ран неживой :
                простой перочинный ножик
                вдруг сделал ее вдовой.

                Если двенадцать ранений
                ножиком тем нанести,
                то человек самый сильный
                сойдет с земного пути.

                А гость показал лишь фото
                детей и жены в гробах.
                Его отшвырнул хозяин.
                И стал ругаться впотьмах.

                Убил он семью вторично
                как бы поступком своим.
                И вот тогда-то в аффекте
                гость и расправился с ним.

                Если ж он сразу зарезал –
                сказано будь не в укор –
                без проволочек излишних,
                как утверждал прокурор,

                то и тогда все понятно :
                святое ведь дело – месть!
                герой лишь моей баллады
                тогда он уже не есть.