Как Нин-Ванна смеялась

Нину Ивановну  у себя в деревне уважали.
Да и по всем окрестным сёлам. Звали просто Нин-Ванна.
Была она страховой агент. Ходила страховала жизнь, несчастные случаи, дома, какая
есть страховая собственность. Работала в свободном графике. Лишь бы план выполнялся.
 
Идёт пешком через лес или полем, десять, двадцать километров, а то и больше за день намотает.
А дома ещё скотина, корова, куры-утки, поросята, у деда пчёлы да ещё огород.
На сенокос съезжалась вся семья - дочери, зятья, внуки.
Всех накормить, баню натопить, намыться-настираться.
Встанет Нин-Ванна до зари, темно ещё:"Ой, пора. Корову доить."
Днём присядет, глаза закрываются от усталости:"Что ж я сижу-то? Скотину покормить и на работу бежать, времени-то уже!"
Готовила "ведрами", стирала лето-осень - в реке полоскала, а то и зимой в
 проруби.
 
Не старая была ещё, чуть за шестьдесят - занемогла, заболела.
То в одной больнице полежит, то в другой, то в третьей, то в область дочки её повезут. Не могут какого-то одного диагноза поставить.
Врачи каждый своё говорит, каждый от "своего" полечит,
а Нин-Ванна на поправку так не идёт.
И на "убыль" вроде не торопится и на выздоравливающую мало похожа.
Ходит по больничным коридорам, в окно ждёт-высматривает, когда к ней кто-нибудь придёт.

Дочки-внучки придут, молчат-сидят. Поговорить не о чем:"Корову доили? " -
 "Доили, мам, доили." - "Дед мед согнал?" - "Согнал, мам, согнал." -
"Дед, не похудел?" - "Не похудел, мам. О себе думай."
И молчат. Как будто больше ни о чём, никогда и не говорили.
Взрослые люди, прожившие всю жизнь вместе.
А о чём друг с другом за всю жизнь поговорили?
Когда нет надобности ни о картошке, ни о сенокосе, ни о стирке говорить?
Смотрят друг на друга как незнакомки, как первый раз увидели.
"Мам, может поешь?" А мама только слезу смахнёт.
"Поела уже". Внучки пришли, бойкие старшеклассницы.
Сидят, притихли, смеются в кулачок, толкаются, на часики смотрят
с нетерпением. Нин-Ванна не наглядится на внучек - жизнь, радость, веселье едва сдерживаются больничными стенами.
"Ну, расскажите про женихов, что ли" Девчонки переглядываются, хихикают.
"Ба, ты чё, какие женихи. Нету пока." И "усвистели" домой.

Для внучек, сколько помнили себя, Нин-Ванна сразу "баушкой" была.
В платочке, гулька на голове, платье выцветшее штапельное.
А ведь ей пятидесяти не было тогда.
"И с ними не успела ни о чём поговорить." Обнаружила Нин-Ванна.
Некогда всё, дела-дела. Маленькие были вроде о чем говорить?
А подросли уже и сами не расскажут. Расстраивалась Нин-Ванна.
 Не так она жизнь прожила, не так.
 
Пока здорова была, казалось правильно всё делает - чтоб чисто
в доме, чтоб сыты все, да и все вроде так живут.
А заболела - и чисто, и сыты, и без неё всё. Справились.
Значит можно было не "выкручивать" себя так до последнего?
Вспоминала она как полоскала в ледяной реке бельё, как пни на участке корчевали, как брёвна таскала молодая ещё, только-только третью дочь родила, с подола молоко капало. Зачем, думала теперь она, зачем я с собой так?
Кому это надо было? И ведь убери все дела - не знаю даже что за люди рядом со мной всю жизнь живут?
 
Лежала Нин-Ванна, или гуляла по больничному садику, или телевизор в кои веки смотрела и думала всё про своё.
За всю жизнь столько не отдыхала и не раздумывала о себе и о своих близких.
А болезнь приобрела странный характер.
Как будто подстроилась под Нин-Ванну - только наметится улучшение и она опять о домашних делах переживать начинает, ей снова хуже.
Только про выписку забывает, домой не рвётся - сразу улучшение.

И тут приехала ещё одна её дочь, с медицинским образованием.
Та тоже особенно в размышления матери не вдавалась.
"Потащила" её сразу к профессору, тот быстренько поставил "свой" диагноз и
наметили немедленную операцию.
Дочь всё время твердила:"Вот бы раньше, вот бы раньше..."
Плакала и смотрела прощально. Нина Ивановна сказала ей тогда:
"Не приходи. Не оплакивай меня при жизни."
Дочь поглядела тогда, как не узнавала мать.
Это было последнее, что она от матери слышала.

В палате с Нин-Ванной женщина лежала, когда дочь ушла, сказала:
"От близких-то родственников подальше надо держаться, если что серьёзное.
От расстройства и переживания скорей закопают".
К ней никто из родственников не приходил.

Утром Нин-Ванну в палате не нашли. Ушла. Прямо в больничном халате.
И домой больше не вернулась. Говорят видели её.
То на дальней пасеке, то в одной деревне, где она страховала,
то в другой. В курточке секонд-хендной, в джинсиках, кроссовках,
с короткой стрижкой, рюкзачок за плечом. Вроде она, говорят.
Спросили её:"Нин-Ванна, ты это?"
А она в ответ, говорят, засмеялась как-то странно:
"Нет, милый, это не я."

 А никто никогда не слышал, чтоб Нин-Ванна смеялась.