Вера Альбертовна и её счастливое лицо

Вера Альбертовна поселилась в нашем доме в крохотной двух комнатной квартирке
 с подругой и здоровенной овчаркой. Работала она в музыкальной школе преподавателем сольфеджио.
Летом носила белые кружевные, летящие одежды, зимой - красное пальто с пелеринкой, отороченной мехом и причёску с буклями, как в пушкинские времена.
И когда проходила мимо наших мам на скамеечке у подъезда, здоровалась таким едва уловимым жестом, чуть склонив голову.
Наши мамы умолкали на некоторое время, а потом можно было затыкать уши как они начинали её каждый раз "шестерить". И "не от мира сего", и "что о себе возомнила", и "ишь-ты, ишь-ты, а нас за людей не считает".
А Вера Альбертовна, ничего не подозревая, проплывала мимо,
загадочная и недосягаемая, как неопознанный летающий объект.

 Мы, все дети во дворе, Веру Альбертовну, как всё недосягаемое - обожали.
Мы за ней шпионили, придумывали про неё истории, кидали в её окно снежки, поджигали почтовый ящик, проявляли свой интерес, восторг, поклонение и любопытство, как могли. Вера Альбертовна оставалась
невозмутима, как Тихий океан или взглянувшая на тебя бездна.
 В нашем пролетарском районе такого ещё не было.

Подруга у неё была самая обыкновенная - и толстоватая, и
носом шмыгала, и очки носила, всё время большим пальцем некрасиво их поправляла
на переносице. Интереса она никакого не вызывала, разве что когда выходила на
 улицу с мольбертом порисовать. Но рисовала молча, на вопросы отвечала неохотно и неинтересно, а то ещё могла ни с того ни с сего расплакаться и убежать.
 А плакс у нас во дворе не любили.

 А вот собака у них была то что надо, весёлая, играть любила, не кусалась и откровенно нам радовалась.
И мы приходили к ним за собакой, выпрашивали её погулять.
Всё равно гуляли с ней мало и нехотя, а ей так хотелось побегать.
И нам собаку давали погулять с превеликим удовольствием!

А потом появился Он. Сперва приходил с цветами, потом провожать стал,
 а потом и вовсе поселился!
Однажды она вышла из дома в белом кружевном платье до пола, с цветами на голове и они с ним сели в разукрашенную летами и шарами машину, с куклой на бампере.
Она в тот день последний раз улыбнулась своей загадочной полу-улыбкой.

Подружка съехала от неё, а Вера Альбертовна стала прогуливаться вечерами с мужем и собакой, городо поглаживая свой всё увеличивающийся живот.
А кудри срезала и каблуки сняла, и надела вельветовый комбинезон.
 И стала похожа на Карлсона, персонаж из мультика.
И улыбаться стала - стоматологической улыбкой, так что "зубы в труднодоступных местах видно стало", так во дворе на лавочках стали говорить.

Вера Альбертовна стала обыкновенной счастливой тёткой! Как все!
Мы стояли и плакали прямо ей в улыбающееся лицо.
Она впервые была живая, доступная и понятная! А наша недосягаемая, неземная Вера
 Альбертовна навсегда, навсегда безвозвратно исчезла, растворилась, перестала быть.
И сама этого даже не поняла, не почувствовала, не догадалась.
Весь наш двор переживал, соседский мальчишка даже крикнул ей в лицо:"Ну и дура!" И убежал.
Больше за собакой погулять никто не приходил.
С ней гулял муж, или они оба счастливые вместе, взявшись за руки.
Глупо смеясь, как нам казалось, от какого-то неведомого нам и так
 "не идущего ей счастья".

Веру Альбертовну было больше не узнать.
Она стала счастливой и не скрывала этого!
 Она улыбалась нашим мамам на скамеечке, останавливалась перекинуться
с ними парой фраз, делилась рецептами, своими беременными переживаниями и когда
к лету совсем располнела, даже носила широкий сарафан одной из них...
Её сияющее пополневшее зарумянившееся лицо, довольный радостный вид, почему-то вызывали у нас, у детей, не то что неодобрение - раздражение и неприятие.
 Почему? Злые были?
Она была так романтично далека от нас и она была лучшее, что "жило" у нас во дворе.
А теперь она была как все и этого ей никто не прощал.

А вообще, в тот год в нашем дворе закончилось детство.