Сердце аристократа. Часть 15

" Обещай, что никогда и никому не будешь мстить..."

Стоя под навесом у окон таверны, гражданка Мертенс вспомнила просьбу умирающего Диксона Харта. В голове немного шумело, в висках пульсировала кровь. Сказывались два выпитых полных бокала вина. Прислонившись спиной к каменной стене, она вытащила из кармана жакета газетный листок, вновь перечитала строки, которые так запали ей в сознание. И улыбнулась тихо, одними уголками губ.
- Прости, Дик, - прошептала Ламбертина. - Я не могу обещать тебе этого.

Фрагменты двух последних лет ее жизни связывались в единое полотно, которое сознание молодой женщины вновь развернуло перед ней.

Похороны мужа там, в Англии. Косой дождь, бьющий по черной крышке гроба и стекающий вместе со слезами по ее лицу... и белые цветы, брошенные ею в темный отверстый зев могилы. Попытка жизни в чужой стране в небольшом особняке, доставшемся от мужа. Англия так и не стала Ламбертине ближе. И, оставшись совсем одна, она в полной мере ощутила это. Жизнь в чужой стране и свою тоску по родине. Когда грусть и одиночество стали невыносимы, решение к Ламбертине пришло почти сразу. Продать небольшой, но уютный особняк оказалось довольно легко. Благодаря наплыву эмигрантов из революционной Франции, ей не пришлось долго искать покупателей. Пожилая пара дворян де Тристе купила дом Хартов по очень выгодной для Ламбертины цене. Пересчитывая пачку ассигнаций и, глядя в бесцветные, рыбьи, окруженные морщинами глаза Мориса де Тристе, Ламбертина с наносным сочувствием выслушивала его подробный рассказ о гонениях супругов в революционной стране. О взбесившейся черни, убийствах людей высших сословий, разрушении церквей и разграблении родовых замков. Обо всех тех ужасах, которые творил восставший народ. Но в глубине ее души не было сострадания. Душа словно омертвела после смерти мужа. И пока еще смутно, но Ламбертина догадывалась, что могло бы ее хоть немного оживить. И от этой догадки ощущала и безотчетный страх, и какое-то странное восторженное опьянение.
Когда до отъезда оставались считанные дни, Ламбертина получила письмо от брата. Мартин писал о смерти их отца. Шестидесятилетний Пьер Мертенс неудачно упал с лошади, сильно ударился и, получив кровоизлияние в мозг, скончался через два дня от апоплексического удара.

Ламбертина стояла рядом с новым деревянным крестом на маленьком кладбище деревушки Офланс.
Рядом стоял старший брат Робер, которого она поначалу даже не узнала. Брат остепенился, отпустил бородку и стал похож на настоящего зажиточного фермера.
- А отец ведь давно простил тебя, Ламбер, - произнес Робер, ковыряя землю носком башмака. - Порой, когда выпивал, жалел даже, что так с тобой обошелся.
- И я его простила, -  ответила Ламбертина. - Я не держу на него зло. Царствие ему небесное.
Она поглядела на чуть покосившуюся табличку, дотронулась ладонью до гладкой поверхности креста.
"Вот и свиделись, отец", - с грустью подумала она.
- А ты так изменилась, сестренка, - продолжал брат, посмотрев на нее с долей определенного восхищения. - Ты стала такой...
- Какой же?
- Какой-то другой, что ли. Независимой.
- Не мудрено, Робер. Мы не виделись почти девять лет, - улыбнулась Ламбертина.

Постояв на могиле отца еще немного, они вернулись в их прежний старый дом. С тех пор, как их брат Мартин уехал из деревни, в доме жил Робер вместе с молодой женой Манон и двумя детишками, которыми обзавелся за последние семь лет. Его шестилетний сын Жан-Пьер с интересом таращил глаза на Ламбертину, когда вся семья села обедать за длинный деревянный стол. Манон, рыжая, худенькая и очень шустрая, поставила на стол вино, сыр  и несколько больших пшеничных лепешек.
- Напекла вот, в честь твоего приезда, - благодушно сказал Робер. - Хозяюшка моя.
Манон приветливо улыбнулась Ламбертине и, услышав плач из соседней комнаты, где в люльке лежала полугодовалая дочь, поспешила туда.
- Манон твоя очень славная, - тихо сказала Ламбертина брату, откусывая лепешку. - Я так рада за тебя, что у тебя теперь семья.  Ну а что же Мартин? Ты сказал, он уехал жить в Париж?
Робер грустно вздохнул и кивнул головой:
- Ты же знаешь нашего Мартина. Ему всегда не нравилось в нашей деревне. Скукота ему здесь, как он говорил. Да и обучил его кюре чтению да письму на нашу с отцом голову. А тут эта революция еще случилась, Ламбер... будь она неладна. Ну и начал Мартин наш какую-то ерунду говорить. Свобода эта, братство... равенство. Я уж говорю ему: "Ты что ж, раньше несвободен что ли был? Что тебе раньше то не нравилось? Жили же как-то, не помирали, все спокойно было. А сейчас - раздрай один по стране пошел".
У нас-то в деревне потише еще, хоть замок де Лоуви и у нас погромили, не без этого. А что они в Париже творят каждый божий день, в вертепе этом. А, сестренка? А Мартин наш еще какую-то книжку нашел, то ли дал ему кто, не знаю. С этими идеями вредоносными, каждый божий день читал ее. И речи стали у него все про республику эту, да про угнетателей, про новый мир. Что новую жизнь надо строить. Республика какая-то, свобода или смерть, мол. Я и говорю ему: "Мартин, ты и помирай. А я еще пожить хочу. Тем более, что два малых у меня, мне их поднять ещё надо." Так он что надумал, Ламбер... в один день как-то собрался, деньги забрал все с выручки зерна, что вместе продавали, вещи в узел повязал и говорит:
"Не могу я тут с вами больше сидеть, в дыре этой. Душно мне тут. Поеду в Париж, хочу революцию и свободу вблизи посмотреть".
- Так и сказал? - Ламбертина нахмурила красивые брови и плеснула немного сладкого домашнего вина в глиняную кружку.
- Так и сказал сестренка. И уехал в тот же день. Я уж говорю ему: "Пиши брат. Я читать то не умею, а Манон моя чуток может, по слогам"
Он ласково дотронулся до плеча жены, тихо присевшей рядом.
- А когда Мартин уехал? - спросила Ламбертина.
- Да вот уж, месяца три прошло. И ни строчки не получили от него пока. Жив ли...
- Дай Бог, чтобы был жив, - ответила Ламбертина. - Я бы тоже хотела с ним повидаться.
Она замолчала и погладила по голове маленького Жан-Пьера, подошедшего к ней вплотную.
- У вас-то тихо все здесь, в Офлансе, Робер? - поинтересовалась молодая женщина, отщипывая кусок от лепешки. - Церковь не трогали? Монастырь, где я жила? Слышала, по всей Франции священников преследуют.
- Не трогали пока, сестренка... - ответил Робер. - А вот замок де Лоуви пострадал. Хотя... - он смолк и взглянул на сестру нерешительно, - может, не хочешь ты про них вообще слышать? И про негодяя этого?

- Нет, нет, Робер, рассказывай... - молодая женщина плеснула в кружку еще вина и выпила быстро, в два больших глотка. - Что стало с их замком?
- Да как началась революция, да волнения по стране, собрались тут наши - из Офланса, да еще из соседних двух деревень, человек сорок набралось. Выпили, конечно, не без этого. Кто вилы взял, кто ножи для разделки скота, кто просто камни, палки, да и двинулись к их замку. Обиженных то много у нас на этих мерзавцев было - что на папашу, что на сынка его. Папаша налогами душил, хоть и бельгиец. У него же и с той стороны, с Бельгии владения обширные, да и над Офлансом нашим была власть. Всё мало земли ему было, дьяволу.
- Я знаю... - тихо ответила Ламбертина.
- Папаша то старый поборами нас совсем задушил, - продолжал Робер, уже немного захмелевший.- А молодой Лоуви, сынок его, тоже сколько зла причинил девчонкам нашим. Да, кому я это говорю... - он осекся, увидев, как дрогнули у Ламбертины губы. - Прости, сестренка. Может, и не рассказывать мне дальше?
- Нет, нет, Робер, говори, - повторила Ламбертина, - удалось в замок-то попасть?
Робер удовлетворенно кивнул:
- Удалось. Не сразу, конечно. Ворота они закрывать стали, да наши успели прорваться. А там... там слуг то всего ничего было. Конюх их старый оставался - верный пес де Лоуви, да еще пара людей. Остальные слуги, говорят, ушли от них еще с начала революции. Конюх сопротивляться стал:
"Убирайтесь от моих господ" - говорит. Ну, тут Жак наш Кривой - помнишь его? - пырнул его вилами, недолго думая, да и все... полетела душа в небо. Еще двух слуг убили и стали в замке отца с сыном - господ де Лоуви искать. Молодого Лоуви не нашли нигде, убег раньше, видимо. А старый хрыч наверху оказался, в башне. Полезли наверх, стали дверь ломать топорами. А когда открыли, то глядят - окно распахнуто, старика нигде нет. К окну подошли, вниз поглядели, а старый хрыч внизу, на камнях лежит. Голова разбита. Так сам себя и прикончил. Ну, нашего Жака Кривого это не остановило. Отрезал старому де Лоуви башку, да надел на пику и бегал с ней тут до вечера. Вечером костер развели большой, праздник был. Вокруг костра хоровод водили, песни пели, танцевали. Веселье аж до утра продолжалось, сестренка.

Ламбертина, не отрываясь, внимательно слушала рассказ брата.

- А что с молодым де Лоуви? - спросила она, - ты говоришь, ему удалось сбежать?
- Искали всюду его, сестра. Весь замок обшарили, как сквозь землю провалился. Потом говорили уже, что, может, в Бельгию сбежал. Или куда подальше за границу. А, может, и во Франции околачивается под чужим именем. Кто его, мерзавца, знает...

Продолжение: http://proza.ru/2023/01/16/58