Однажды в Ташкенте городе хлебном

     Дымно в горенке - не продохнуть. Шумно в горенке - духу нет. Мало весь хуторок сбился в тесной горенке, встречают зольдата Андрона Путного. Росту в неохват, на башке пустой - шапка пальцем вверх, в центре звезда. Ваньча, обсосав хрящик рыбий, благодушно икает в бороденку дедки Ермила :
     - Твой ?
     Кивает носом долгим на винта, стоящего в углу, возле ухвата и костыля дедки. Андрон салится :
     - Мой.
     - Бьет ?
     - На тыщу аршин.
     Мечет пирожки с капустой на стол хлопотливая Марфа, еле оборачивается. Нет - нет да кинет глаз острый на сына, ишь, вымахал. Шипит змеем на Христинку, примостившуюся с книжонкой зряшной у затянутого рыбьим пузырем оконца.
     - Иди вон лучше с пса поганого шкуру сдери !
     Хлюпает носом отсыревшим дочь, жаль ей собачку. Утром прибил ее Андрон костылем дедки Ермила, размозжил голову продолговатую, окропив снежок алым с комочками мозга. Ваньча за задние лапы подвесил на воротах : пусть народ зрит, что за ради правды - убьем всех. Прислушивается к смутным речам за пьяным столом Христинка.
     - Буржуазия - тьфу и растереть, кабы вот не капитализма.
     - Англичанка то гадит.
     - А Бабченку, Бабченку - то пидараса ухойдакали не за грош ?
     - Га ! Хочу играть с Андреей Пришакариу !
     Ну и речи, ай да речи - непонятно, а гожа.
     - Есть кто жив ?
     Впирает в горенку комбед. В валенках, что о прошлом году со старухи помещицы содрали, тужурка в масле вологодском - никак, зорили маслобойку, потому вошебойку и мандаделку еще о той неделе пустили прахом. Садится комбед на лавку, ненароком сшибая Ваньку под стол. Трамбует веслом.
     - Нишкни, гнида. Подкулачник ! Ты кто таков есть, падло ?
     Вздымается Андрон медведем разъяренным. Не сказать, что жалкует Ваньчу, гиль человек, но родня через пса ухойдаканного, вместе, чай, перед отбывкой на фронт драли собаку под хвост в два ствола, разлагаясь в быту по обычаю по - чеченскому. Наотмашь пинает зольдат комбед под вздох, прыгает на голову, вминая косточки в пол нечистый, заблеванный Ваньчей еще вчерась.
    - Добей его, Федор !
    Из коридорки вбегает Меришор. Тащит кусок сосны. Весь хуторок знает, что угодил Меришор хером в сосну украинскую, птица мудрый дятел ему и посоветуй : ты, грит, стань, сука рваная, Фьёдором, и будет тебе счастье. Так что, мыслит Марфа, и не Меришор это вовсе, а Фьёдар.
    - Я не Федор.
    Отпирается от чести не по отцу Андрон, грозит Меришору винтом, дрыгая затвором. А с улки - новые гости. Чулпан Хаматовна, мертвая, Зухра с напильником, дедушка Бесмерген, тоже мертвый, но без напильника, Уг - Ломи и Айя. Так сказать, современные неандертальцы, журналисты и блогеры, не побоюсь этого слова. Тычет Христинка голой ногой Марфу поджопно.
    - Чего тебе слов бояться - то, Марфа ? Ты ж и говорить еще не научилась.
    Мычит Марфа. Бежит в сени, припадает к свиному корыту, жрет в три горла, чавкает. Вечер, б...дь, удался. За всю х...ню вечерок. И зольдата встренули по традициям, и войну обсудили, и винца вдоволь, и даже голые ляжки Христинки узрели. Ежели б еще не комбед, то и Меришор - Фьёдар стоил бы Уг - Ломи и Айи. А хули, первобытное мышление косматых неандертальцев, вся вина коих в жопорукости, бесталанности и прямо невежестве в основном вопросе : косматость не всякому личит, вот Пенелоп симпатичная красотуля - вумат, а волосы заместо мозгу у руссиш блогеров - не так штоп, понимаешь.