Глава 4. Загораются ночные фонари

*** N.N.N.

Он вышел из автомобиля наперекор себе, приехав сюда, но не желая из него выходить. Ватными ногами он побрел по тротуару, вымощенному серыми, мощными широкими плитами. В некоторых местах они были неровные и выглядывали друг над другом. Иногда слегка повисали. Хотя закат был ясен и ветер свеж, красота внешнего мира для него исчезла. Она будто существовала в какой-то полутьме. Ватные ноги вели его неведомо куда против воли потерявшего себя разума. Полуживые, они переняли на себя инициативу, и он был не в силах им противиться. Он шел, отбросив все мысли, кроме одной — раз он приехал сюда, раз он вышел, то должен дойти, ибо в противном случае видимая бессмысленность его появления станет окончательной, так и не разрешив себя до конца. Он жаждал зацепиться за последние крохи этого смысла... либо убедиться окончательно, что его больше нет. Этого можно было добиться никак не словами, но только действием.

Он обладал свойственной ему чертой характера, которую люди находили в нем неприятной. Неизвестно, одарен ли был он ею с рождения или приобрел ее в результате счастливой случайности, память о которой пропала, но которой его щедро наградила жизнь. Он уважал ее в себе и, хотя во многих кругах среди его знакомых она была непопулярна, он, на первых порах с ее непопулярностью, все же неволей, ведомый внутренней силой, отстаивал ее. Этой чертой было стремление к правде — желание подойти к любому вопросу так, чтобы его можно было разрешить раз и навсегда. Если можно так выразиться, это было особой формой невроза. Не желая причинить обиду, он всегда сначала соглашался на внушаемую ему ложь, а потом перечеркивал ее при первом импульсе праведного гнева, который всегда наступал с задержкой. Именно за эту «правду с опозданием» его, можно сказать, не жаловали.

Он прошел всего несколько шагов навстречу зданию, напротив которого оставил автомобиль. Эти шаги дались ему труднее, чем весь ранее проделанный путь. Он встал около первого этажа с двумя длинными и высокими витринами. За ними располагался широкий вестибюль, украшенный дорогой мебелью, столами и стульями с резными, кудрявыми ручками. Внутри зал был отделан беломраморной плитой с черными пятнышками. Эти пятна так же украшали внутренний интерьер, как плесень украшает сыр, от чего он становится только более съедобным. Этой плитой были отделаны все стены, пол и потолок. Кое-где пятна образовывали собой толстые архипелаги, а где-то лишь маленькие, еле заметные островки. Так же был отделан и главный стол, за которым стояла женщина в деловом костюме. Тут и там она принимала телефонные звонки.

Он понимал, что приехал слишком рано. Он встал около входа, огражденного выпирающей черной рамкой из дерева. Дерево было покрашено в черный цвет. Временами он поглядывал в вестибюль через стекло в надежде увидеть, что оттуда выйдут двое. Они не ждали его и не знали, что он приедет. Он предчувствовал, что встреча будет для них большой неожиданностью. Знал, что, по всей вероятности, они не захотят видеть его. Он приехал сюда ради них. От нервного состояния не получалось стоять спокойно, и он похаживал из стороны в сторону, проигрывая эту встречу в уме. Так прошло около часа времени, пока темнота в небе не подобралась вплотную к горизонту.

В вестибюле открылись двери лифта, и оттуда вынырнули две тоненькие женские фигуры. Скорым шагом они легко пропорхали мимо стола, около которого сидела секретарша, в сторону выхода. В этот момент у него в груди сжалось сердце. Он почувствовал, что будто против своей воли уже проваливался сквозь землю. Ноги отнялись, язык тоже. Он не был в состоянии ничего сделать или сказать. Он предчувствовал, что все вот-вот случится и, скорее всего, только еще сильнее ранит его.

На выходе они свернули налево и прошли мимо него, не заметив его присутствия. Они уходили все дальше и дальше. Ему пришлось собрать последние остатки стремительно распадающихся сил, чтобы проглотить ком, застрявший в горле, и начать говорить. Он сделал попытку крикнуть, но вместо этого сказал им вслед тихим, молящим голосом, словно выпрашивая милость:

— Вера!..

Девушки недоброжелательно обернулись. Они увидели, что сзади них стоит молодой человек в полусогнутой позе, словно в страхе ожидающий удара. Это было ему не к лицу, поскольку он был высокого роста и крупного телосложения — такого, что далеко не каждый бы осмелился чем-то ему нагрубить. Не будь на нем тонких брюк качественного покроя, чистых туфель и белоснежной рубашки, они бы приняли его за нищего и брезгливо ушли восвояси. Но они остановились и еще около минуты смотрели на него. Воцарилась напряженная тишина.

Вера посмотрела на молодого человека с презрительной ухмылкой. В выражении ее лица угадывалось чувство какого-то злорадного триумфа. Так стоящий победитель смотрит на жертву, проигравшую ему в рукопашной схватке, уже лежащую на земле без сил, но еще ползущую в сторону врага, чтобы взять тщетный реванш. Потом у нее на лице появилось выражение злой загадки, словно она оказалась невинно обманутой. Сначала Вера повернулась головой к спутнице, потом снова к нему.

— Вы сговорились? — последовал возмущенный вопрос.
— Нет, — ответили молодой человек и ее подруга одновременно. Ее спутница отрицательно кивала, старательно отводя от себя подозрения, в которых она и так не была виновна. Но все же кивала она долго.

После этого Вера наградила молодого человека еще более презрительной усмешкой и властно подошла в его сторону. Она не отрывала от него глаз, как индийский фокусник, дрессирующий змея. Казалось, этим она хотела еще больше обезоружить его, хотя он и так был перед ней наг. В ее взгляде сквозил ненасытный садистский интерес, будто желавший раздеть человека, с позорным видом уже стоящего раздетым у всех на глазах. Но чтобы раздеть его дальше, тут уже требовалось содрать с него кожу. Этим взглядом она соблюдала дистанцию и отдавала немой приказ, в котором говорилось, что раз он пришел безнадежно мучаться, то пусть мучается, раз ему так хочется.

— Зачем ты пришел, Гоша? — спросила она безучастно, словно обращаясь в стоявшую позади него пустоту.
— Я хочу все исправить, — ответил он тихо. Глаза его бегали из стороны в сторону. Он не хотел смотреть на нее, потому что ощущал себя в ее глазах неодушевленным предметом.
— Что ты хочешь исправить? — спросила Вера в ответ риторическим тоном. В глазах ее блестели искры равнодушной злобы. Она входила во вкус.
— Все, Вера! Исправить все! Все, что пошло между нами не так!.. — сказал он вдруг неожиданно громким для себя голосом, найдя силы из неизвестного источника, который заработал и скоро погаснет, но стал давать энергию на короткий промежуток времени.

Этот безутешный крик, похожий на вопль тонущего, ненадолго всплывшего из-под воды, казалось, никак не подействовал на нее. Разве что презрительная улыбка теперь обрела черты едва ли не дьявольского оскала. «Как горох об стену», — начал было думать он, но силой остановил себя на половине мысли, чтобы не добавлять в напряженный разговор презрения, которого и так с избытком хватало. «Нет, — думал он, — так быть не должно. Я не могу позволить себе этого, хотя очень хочется, хотя злоба одолевает изо всех сил». Он приложил усилия, чтобы успокоиться. Но в глазах Веры это, судя по всему, не играло никакую роль. Она видела в этом его ничтожество и жалость. Он чувствовал, как с каждым его словом между ними нарастает мертвая дистанция, напоминающая выжженную землю, усеянную пеплом войны.

— Нам нечего исправлять, — холодно отрезала она.

Так судья озвучивает смертный приговор преступнику в жестоком правонарушении, в котором тот изначально не был виноват, но который из-за холода голоса засомневался даже в собственной невиновности. С надеждой, что этим актом самопожертвования, отказавшись от собственной правоты, он пробудит в этом голосе тепло, сострадание и жизнь. Впрочем, надежда эта не оправдалась.

— Я смогу! Я что-нибудь придумаю...
— Что же ты придумаешь?
— Я пойду на любые твои условия...
— На какие же?

Он понимал, что Вера задает эти вопросы не с целью решить проблему. Проблема как таковая ее не интересовала. Ей лишь хотелось еще ненадолго полить горючего в огонь ее самолюбия, которое было не раз уязвлено им за время их последних ссор. Она не могла устоять от соблазна продлить это наслаждение еще на несколько минут. Тем более при том условии, когда это горючее он сам ей добровольно давал. Но, как говорится: «В бочке меда — ложка дегтя». Или, по словам Шекспира, «избыток вкуса убивает вкус». Сладости тоже есть предел, и он интуитивно ощущал, что этот предел близится. Вот-вот она насытится, и ему больше нечего будет ей предложить.

В этот момент Вера повернулась к своей подруге и, казалось, что-то вспомнила. Та показывала ей пальцем на циферблат часов, висевших у нее на руке. После того, как на ее лице промелькнул миг легкого озарения, она канцелярским тоном сказала ему:

— Извини, мне пора идти, — и двинулась навстречу своей спутнице.

Ее подруга попыталась произвести нелепый жест и помахала ему, как бы с намеком, что можно еще будет увидеться. Как-нибудь потом. Но не факт, что будет гарантировано присутствие Веры. Столь же нелепо она и улыбнулась ему, словно не находилась при этом разговоре и только что явилась в Зеленодар через портал из какого-то потустороннего мира. Его всегда удивляло, что она может демонстрировать такую непонятную веселую отстраненность от чувств ее близкой подруги в присутствии последней. И что ту это никак не возмущало. Это походило на какой-то сон, похожий на сюжеты романов Франца Кафки, где мясник мог заживо резать свою жертву, а рядом с ним мог стоять ее близкий друг, что-то мило рассказывать и смеяться. Но при этом он бы делал вид, что резни не происходит, и не бросился бы жертве помогать.

Они развернулись и пошли. Уже почти стемнело. На улице загорелись столбы дорожных ламп, выстраивая перспективу из мерцающих в них фонарей. Пожалуй, это было единственное чудо, способное на тот момент заворожить его и отвлечь от тяжести, мертвым грузом легшей на его душу. Так и произошло. Пару секунд, растянувшихся в целую вечность, он наблюдал, как загорается один фонарь за другим. Ему представилось, что это звезды спустились с небес и принесли городу щедрый дар в виде небесных огней. Что никакому Прометею не нужно красть их. Что это право самих людей смотреть на них и восхищаться. Но люди вокруг проходили так механически и так упирались взглядом в землю, что ему казалось, что некая внешняя сила отняла у них способность воспринимать это чудо. И поэтому чудо как таковое тоже постепенно переставало существовать.

Вернувшись к реальности, он заметил, как две девушки свернули за поворот и исчезли. И вместе с ними, казалось ему, исчез здесь и он сам, и место, где он повис душой, но где раньше незыблемо стоял на собственных ногах.

09.01.2023.