От истоков своих часть 2 Глава 21 Контузия

          Комбат, в звании майора, был большим приверженцем всех удовольствий, какие есть в этом мире. Он любил выпить, покурить хорошие сигареты, лучше всего трофейные, сладко покушать и, конечно, обожал женщин. Говорили, что он разведён, и теперь он плыл по волнам жизни, как большой белый пароход. Война как будто шла где-то далеко отсюда, не мешая майору брать от жизни всё, чего жаждала его неуёмная натура. У майора была спутница жизни, ППЖ, как здесь на фронте называли таких женщин. Совсем молоденькая медсестричка наблюдала якобы за здоровьем комбата, страдающим каким-то сердечным заболеванием. Она постоянно находилась при нём, так как ему могла в любую минуту потребоваться помощь. Спали они всегда вместе на широкой кровати, на перине и больших пуховых подушках, с белыми простынями. И всегда абсолютно голые, что неоднократно наблюдал Миша, доставляя комбату различные донесения и приказы. Впрочем, оба были не из стыдливых, и это их нисколько не смущало.
       Его командир не любил своё дело, не заботился о своих подчинённых, поручая всё это младшему командному составу. Зато, в случае каких-либо неудач, так снимал с них стружку, что искры летели. 
Он умел произвести выгодное впечатление на своё руководство, приписывая своему мудрому и прозорливому командованию успехи батальона. На самом деле, его действительно больше всего интересовало наличие самогона и вкусной еды. А добывать всё это приходилось Михаилу.
 Как-то ещё в самом начале службы Миши ординарцем майор подозвал его к себе и, глядя ему в самое нутро, грозно спросил:

          – Скажи-ка мне честно, приписал себе возраст?

Миша похолодел, растерялся.

          – Никак нет! – ответил он, предательски слегка дрогнувшим, голосом.

          – Не врать! – заорал комбат, – Я просил сказать честно! – повторил он криком.

          – Так точно. Приписал! – ответил по-строевому громко Миша.

          – То-то же, – смягчился комбат, – я сразу всё про тебя увидел. Меня, брат, не проведёшь. Помни это! Помни, кто тебя пытался от войны сберечь.

      Миша думал над этими словами часто. Он ещё не понимал, хорошо это или плохо, что живёт он вроде как в военных условиях, и вроде как без войны.
В бытовом плане ему жилось при таком командире неплохо.  Конечно, он знал, все новости в батальоне, знал, что идут бои и гибнут на полях битв бойцы. Миша чувствовал к себе снисходительно-презрительное отношение бойцов, и это обижало его. Знал о потерях, видел много раненых солдат, которых отправляли в госпитали. И ему тоже хотелось поучаствовать в боях, чтобы ощутить и себя бравым парнем, героем, а не «комбатской крысой», о которой иногда слышал он за своей спиной. Однако, что такое настоящая война, он узнал только спустя несколько месяцев.
     Как говорят: сколько верёвочке не виться, а конец ей будет. Так и получилось с Мишиным командиром. В одной крупной боевой операции часть, которой командовал известный комбат, потеряла больше половины боевой техники и живой силы. В батальон прибыла комиссия. Комбат за эти потери был разжалован в рядовые и списан в штрафбат. Он чудом избежал расстрела.

          – Окопались тут! – орал полковник-особист, зыркая в сторону совсем молодого ординарца, убирающего с тумбочки патефон с трофейными пластинками, – Под трибунал захотели, мать-перемать вашу! Развели, понимаешь, тут «малину». А за вас люди гибнут, мать-перемать, техника пропадает! – кричал он, брезгливо отпиннывая руки комбата, стоящего на коленях и пытающегося обнять сапоги полковника-особиста, – Встать, мразь! Пристрелю, падла, по закону военного времени!

          – Нет, нет! Только не трибунал! Я кровью искуплю, только дайте возможность. Я искуплю! – вопил разжалованный комбат, превратившись за несколько мгновений в безвольного, жалкого человечка.

На его место прислали другого командира, а Мишу переселили в обычную солдатскую землянку. У нового командира был свой ординарец. Однако Михаил быстро поладил с соседями. Парень он, в общем-то, был простой и добрый. Вот только в землянке пожить ему не удалось. Автоматчики всегда должны были находиться близ танка. Так что спали урывками, где придётся: в окопе или рядом с танком и так мало, что потом Миша вспоминал с трудом, спали ли они вообще. Кормили неплохо. Каша и тушёнка были почти всегда, но редко обедали все вместе. И никогда вместе с танкистами. Танкисты были отдельной кастой и с автоматчиками фамильярностей не допускали. Накануне боя они знакомились с экипажем танка, на этом их дружба и заканчивалась.
      Автоматчики рассаживались на броне танка от пяти до десяти человек. Задачей их было во время боя отсекать и добивать в окопах гитлеровцев. Первый бой для Миши был кромешным адом. Он увидел войну без прикрас во всём её мерзком облике.
 Ему, молоденькому пареньку, которому недавно исполнилось только семнадцать лет, совсем не хотелось умирать. А тут оказалось, что смерть везде, от неё просто невозможно укрыться.  Мише казалось: если ты уцелел в первую секунду, то в следующую она тебя обязательно настигнет. Он растерялся и был очень испуган.
      Первый бой для всех солдат самый страшный и самый бессознательный. Мозг просто не успевает осмыслить то, что происходит вокруг. А танковый бой это и вовсе нечто особенное. Лязг гусениц, гулкие звуки танковых выстрелов, рёв, вой пушечных снарядов. Всюду грохот, столбы дыма, огня. И в этом аду танк несётся по искорёженному пространству, изрытому снарядами. Он преодолевает воронки, оставленные бомбами и окопы, траншеи противника, зарываясь пушкой в землю. И снова выскакивает на поверхность, опрокидывая большой пласт земли прямо на автоматчиков вместе с пулями врага. Смотри и держись, что есть силы! До передовой линии обороны гитлеровцев остаётся несколько десятков метров: шестьдесят, тридцать. Танк сильно дёргается и на несколько секунд останавливается. Автоматчики спрыгивают на землю. Некоторые падают, подворачивают и даже иногда ломают ноги, ведь прыгать приходится с довольно большой высоты. Только несколько секунд на высадку. Танк, освободившись от людей, продолжает движение, а автоматчики бегут за ним вслед, открытые огню из всего оружия, задействованного в бою. К выстрелам пушек и танков, добавляется огонь миномётов и очереди пулемётов и автоматов.
Солдаты поливают огнём из автоматов ненавистных фашистов. Бойцы понимают, что сейчас есть только два варианта: убить как можно больше противника или умереть самому.
     Но самое страшное – рукопашная, где смерть ходит так близко, что чувствуешь её ледяное дыхание. В этих случаях Миша всегда действовал автоматически, твёрдо усвоив правило: лучшая защита - это нападение. Вот огромного роста фащист заносит руку с финкой над низкорослым Мишей. Ещё мгновение и от паренька ничего не останется. Миша наносит молниеносный удар ножом в живот и следом ещё и ещё. Прыжок в сторону и короткая очередь из автомата. Всё. Конец схватки. Разворот на сто восемьдесят градусов. Очередь по двум фашистам, только что убившим пожилого солдата. Главные мысли: «Уцелеть! Крутись, чтобы только уцелеть. А это значит убить этих гадов, сколько сможешь!» Эмоции будут потом. Сейчас быстрота и полное отключение мозгов, кроме единственной мысли: «Убить! Иначе убьют тебя!» Кровь, кровь. Трупы. Свои, немцы. Крики, стоны, мат и хрипы умирающих. Страшные, отвратительные звуки сражения. Действуй решительно и быстро! И всё это скорее закончится.
       После первого боя автоматчики долго приходили в себя. Каждого из них всё происшедшее потрясло до глубины души. Долго ещё дрожали руки и ноги, в ушах стоял гул недавнего боя, и душа сжималась от только что пережитого леденящего ужаса. Странно, страх исчезающий в минуты боя, настигал Михаила после него. Этот страх поселился в душе Миши навсегда. И потом, спустя много лет, Михаил не мог говорить о войне. Его горло моментально сжимали спазмы и глаза наполнялись слезами. Видно она показалась ему слишком страшной. Со временем он привык и уже не терялся в бою, как в начале. Он уже так не боялся, как в том, первом бою, но это всегда было ужасно и всегда потрясало.
       Советские танки с боями продвигались  вперёд к границе с Украиной, встречая на пути множество разрушений и убитых мирных жителей.  Попадались и полностью сожжённые селения, в которых всюду были только остовы печей с трубами, одиноко торчащие среди выжженной земли. Каково же было удивление солдат, если они встречали среди таких руин детей, вылезающих из подземелья, ставшего для них временным жильём. Иногда с ними были старики. И они как-то ещё жили здесь! Пяти, шестилетние дети сами обслуживали себя и своих младших братьев и сестёр. Сами добывали себе еду и готовили её на кострах, которые тоже разводили сами. Миша не мог избавиться от этих картин. Так и стояли в глазах эти ребятишки, оставшиеся среди сожжённых изб совершенно одни. Злость на врага и желание истреблять его были в эти дни во много раз сильнее.
Потрясённые бойцы делились с детьми своим провиантом: консервами, хлебом, сахаром, часто не в силах сдержать скупую солдатскую слезу. 
      Совсем другую картину наблюдали советские солдаты на Украине. Наверное, так совпало, что их танк проходил именно по таким деревням, где картина была прямо довоенная. Везде хаты целые, редко встретишь разбитую или сожжённую. У каждого скотины полон двор. Свиньи, коровы и волы, гуси, утки, куры. Словно война никогда не заглядывала сюда.  Не топтали эту землю немецкие сапоги. Это было удивительно и труднообъяснимо. Удивляло и гостеприимство в украинских сёлах. Вроде и рады хозяева, а вроде и не рады приходу армии-освободительницы.
А хозяйки хитры и прижимисты. Борщ варят в двух чугунках. Большой чугунок для не прошенных гостей. В нём одна трава, ни кусочка мяса или сала. А в другом, который поменьше, и мясо и сало, и борщ там самый настоящий. У советских солдат даже вроде азарта появилось, интересно стало: кому из них из какого чугунка хозяйка борща нальёт? Но все эти разговоры и обсуждения после боёв были. А бои шли за освобождение оккупированных территорий не шуточные.
      Это случилось под Шепетовкой. Была зима 1944 года. Михаил участвовал в боях к тому времени более девяти месяцев. Он закалился в боях и ощущал себя совершенно по-другому. Шёл бой на огромной территории. Гремели выстрелы танков, ползущих по полю, изрыгая огонь. Земля вздымалась от разрывов пушечных снарядов. Чёрный смрадный дым стлался по земле, закрывая пространство впереди. Горела земля, горели танки. Вой, свист, гул всё слилось в один, раздирающий ушные перепонки, звук.  Автоматчики были готовы к высадке. Вдруг танк на полном ходу содрогнулся от снаряда, пробившего его броню.  Мощный взрыв оторвал танк от земли. Огромной взрывной волной обжигающего огня автоматчиков подбросило в воздух и разметало вокруг горящего танка безжизненные тела. Последнее, что ощутил Михаил: состояние невесомости в раскалённом пространстве. Его тело отбросило далеко в кусты, сильно ударив о землю. Глухой удар и полный мрак…
      Он, единственный из группы автоматчиков, остался жив. Мишу в бессознательном состоянии, обгорелого, в крови, сочившейся из ушей и носа, с залитыми кровью ногами, подобрали на поле боя санитары.
Очнулся он только спустя несколько дней, в поезде, увозящем его в тыловой госпиталь. Что это был поезд, он догадался по мерному покачиванию вагонной полки, на которой лежал. Миша ничего не слышал и абсолютно ничего не видел. Он только чувствовал прикосновение тёплых рук, меняющих ему бельё. Ему давали вкусное какао и тёплое молоко, и он пил с жадностью и удовольствием.  Поезд прибыл в город Орск, в котором к тому времени уже работало семь госпиталей. По прибытию в госпиталь он сразу же получил действенную помощь и лечение. Однако его жизнь продолжалась в полной темноте, при отсутствии малейшего звука. Операции, таблетки, уколы, капельницы, лечение ожогов, время ожидания улучшения самочувствия. Проходили дни, ничего не менялось. А в голове огнём жгли навязчивые мысли:
"Неужели я навсегда останусь слепым и глухим?! Как это страшно! Мне только семнадцать!!!" – кричало всё внутри.

      Он старался сказать что-то, но ничего не получалось.  От полного бессилия слёзы сами текли по его щекам, которые он торопясь смахивал, надеясь, что никто не успел их заметить. Миша стойко переносил перевязки. Осколками мины ему посекло ноги. Он был согласен терпеть боль в несколько раз сильнее, лишь бы услышать голоса сестёр, ухаживающих за ним или увидеть хоть что-нибудь. Отчаяние постепенно овладело им и ему всё меньше хотелось жить. Михаил стал отказываться от еды, отворачиваясь к стене и не давая кормить себя.

          – Думаешь, что никчёмный ты теперь? Жить не хочешь? – бормотала пожилая санитарка, расправляя простыню под Мишей, – И как объяснить тебе, что всё хорошо будет? Молодой, руки, ноги целы. Остальное восстановится всё. Доктор у нас – золото! Не таких вытаскивал. Не горюй, парень! – говорила она отчаявшемуся бойцу, не слышащему ни одного её слова.

          – Там в углу палаты парнишка молоденький с контузией лежит. Хорошенький такой! Чуб каштановой волной, а глаза, кровью залиты. Но даже сейчас видно, что красивые. Только пока он не видит ничего и не слышит, – шептались молодые медсестрички.

          – Ишь, рты раскрыли! Мой он – поняли? Нечего на чужой каравай варежку разевать, – злобно вклинивалась в разговор одна из медсестёр Тамарка, – заканчивайте тут свои «охи и вздохи».

      Тамарка была звездой местного госпиталя. Женщина среднего роста и средней комплекции, обладательница шикарной, пышной копны рыжих волос и такой же шикарной груди. А ещё зеленовато-карих глаз, с озорными искорками в них. К тому же была она кокетливая и фигуристая. Как говорят: есть на что посмотреть и что потрогать Жеманная и напористая она почти всегда добивалась того, чего хотела.
А хотела Тамарка многого. Она просто обожала мужчин и не стеснялась ничего, если хотела завоевать благосклонность кого-либо из них. Руки её, если мужчина ей нравился, как бы случайно, задерживались под его простынёй чуть дольше обычного. И её откровенные, недвусмысленные взгляды тоже имели своё воздействие на выбранный объект. Но сейчас приходилось выжидать. Этот парнишка пока ещё ничего не видел и не слышал.
      Заканчивался первый месяц пребывания Михаила в госпитале.
Он лежал на койке с закрытыми повязкой глазами, совершенно безучастный ко всему. Его лица коснулась мягкая, прохладная ладонь. Чужие пальцы слегка надавили на глаза. С него сняли марлевую повязку, и Миша поднял веки. Вдруг он что-то увидел! В серой расплывчатой массе появилось белое пятно. Пока он не видел контуры пятна, но то, что оно было белым, он увидел явственно! Огромная радость отразилась на его лице. Он ликовал, он что-то видел! Ему хотелось рассмотреть это получше, но те же ладони надели на него повязку снова и прижали его руки к кровати, давая понять, что не следует сейчас трогать повязку. На следующий день повязку снова сняли на короткое время, теперь он более чётко увидел белое размытое пятно, догадываясь, что, вероятно, это врач или медсестра в халате. Поскольку пятно заметно двигалось. В течение недели Мише снимали повязку каждый день на минуту или чуть больше, ежедневно, буквально на секунды, увеличивая время. И через несколько дней он стал довольно сносно видеть. Правда, все фигуры и предметы были очень размыты, но шкаф от человека он отличить мог. Зрение Михаила медленно восстанавливалось.
 Спустя ещё две недели стал проявляться слух. Михаил пошёл на поправку. Его настроение значительно улучшилось, и теперь уже он не отказывался от еды. Одновременно глаза очищались от крови. И вскоре засияли прежней синевой.

          – Ой, девчонки! А глаза у Мишеньки, как омуты синие! Я ж говорила: красивые глаза! – шептала одна из медсестёр своим подругам.

          – Смотри Катька! Тамарка тебе твои «омуты» повыдерет. Не заглядывайся, тебя уж предупреждали, – сторонились этих разговоров другие девушки.

      А Тамара развила такую кипучую деятельность, на какую только была способна. Во время своего дежурства она ужом вилась возле Миши, пуская в ход весь арсенал своего обаяния: от обольстительного покачивания бёдрами и томных взглядов до волшебных манипуляций пальчиками под простынёй. Это было «представление» не только для медсестричек, но и для раненых, ждавших падения «неприступной крепости» и завидовавших осаждённому. Скорее всего, это уже на днях должно было произойти, но в самый разгар Тамаркиных действий неожиданно произошли некоторые события, изменившие планы Тамарки. В госпитале появились новенькие санитарочки, сразу же отвлекшие на себя внимание выздоравливающих бойцов. Правда, приходили они только по воскресеньям на подмену основному составу. Зато вечерами по выходным дням в госпитале всегда проводились танцы. И теперь, благодаря этим юным девушкам они наполнились особым очарованием.
       И Михаил переключил своё внимание с напористой Тамары, пользующейся среди мужчин не совсем лестными отзывами, на одну из молоденьких санитарочек. Маленькая, худенькая, с белокурыми волосами, собранными в две косы, с большими голубыми глазами и скромной, милой улыбкой она понравилась большинству выздоравливающих раненых. И трудно было уличить момент, чтобы успеть пригласить её на танец. К тому же у Миши болели ноги. Раны от осколков мины, ещё как следует, не затянулись. Он большую часть времени наблюдал, как предмет его обожания приглашали на танец другие, пока она сама не пригласила его на медленный белый танец.

Продолжение:... - http://proza.ru/2023/01/10/867