На перепутье

   К экзаменам на аттестат зрелости мы с Валеркой готовились вместе. С утра запирались в светелке на чердаке казаковского дома и штудировали тему за темой, делали выписки из учебников и лекций, выстраивая конспекты будущих ответов на билеты. Такая методика дала очень приличные результаты: по всем предметам получили только хорошие и отличные оценки.
   Отшумел выпускной вечер с поздравлениями и напутствиями в будущую жизнь. До сих пор, как самую великую драгоценность, я беру в руки маленький томик стихотворений М.В.Ломоносова с дарственной надписью моего самого любимого учителя Михаила Петровича Бутыленкова:  «Игорю Прокофьеву за примерное поведение, активное участие во внеклассной работе и отличные успехи по русскому языку и литературе. 25 июня 1955 года».
   – Быть тебе учителем русского языка, – не раз говорил мне Михаил Петрович. Жизнь, наверное, сложилась бы совсем по другому, если бы я прислушался к совету своего учителя и подал документы на филологический факультет пединститута. Но поступать я решил на факультет иностранных языков, так как немецкий язык за все годы обучения в школе тоже «шел» у меня только на «отлично». И молодая учительница немецкого языка София Николаевна Антонова, в которую все школьники были влюблены, предрекала мне на этом поприще хорошее будущее.
   И вот мы в Ярославле: я, Женя, Валя Дементьева. Приехали поступать в вузы. Женя с Валей устроились жить на квартире у Валиного брата, а я в общежитии на набережной Которосли. Все меня опьяняло: безграничная свобода, новые друзья, а главное – влюбленность в Женю. В комнате общежития нас оказалось пятеро. Трое ребят, уже отслуживших в армии и познавших жизнь, были значительно старше меня и поступали на исторический факультет. В моей памяти они остались постоянно лежащими на постелях с книжками в руках. С ними у меня было мало общих интересов. Ближе мы сошлись с парнем из Рыбинска. Был он моего возраста, черноволосый, кудрявый, небольшого роста, внешне чем-то похожий на Пушкина. Наум, как звали парня, самозабвенно был влюблен в Есенина. И куда бы мы ни пошли с ним: то ли в столовку перекусить, то ли на набережную Которосли, он не переставая декламировал мне своего любимца. Стихотворение «Собаке Качалова» я тогда выучил наизусть с его слов, так как слышал не один раз. В школе Михаил Петрович познакомил нас с этим поэтом только обзорно, на внеклассных занятиях, так как в программу он не входил. А этот парень из Рыбинска заставил и меня полюбить сочную красоту есенинского языка и образов, певучий ритм его стиха, русскую удаль  и бесшабашную веселость его  «Москвы кабацкой». Позднее, когда я уже стал работать в санаторно-лесной школе, с концертами самодеятельности мы не однажды ходили в село Минское, и я со сцены тоже читал Есенина. Его раннее стихотворение «В деревне» («Пахнет кислыми драчёнами у порога в дёжке квас…») деревенские слушатели всегда встречали очень восторженно.
   При первом поступлении в институт меня, без сомнения, подвели излишняя самоуверенность и вот эта безграничная свобода. Вечерами я не мог усидеть в общежитии. Штудировать еще раз то, что только что не однажды перечитывал и переписывал перед выпускными экзаменами в школе так не хотелось. Я собирался и шагал пешком почти через весь город на проспект Шмидта, где жила Женя. И мы до ночи бродили с ней по Ярославлю. Расставались только тогда, когда я чувствовал, что едва успею добежать до общежития. Порядки там в те времена были строжайшие: в двенадцать часов ночи двери запирались, и, как ни старайся, попасть в общежитие было невозможно.
   Однажды я не рассчитал  время и оказался у закрытых дверей общежития почти в час ночи. Даже не стал стучать. Ночь была такая светлая и теплая, что я нарвал лопухов, разостлал их перед окнами общежития и мгновенно заснул на них.
Юности свойственна переоценка своих способностей. Это как раз и случилось со  мной. Набрал я тогда 18 очков по четырем экзаменам, а проходной балл оказался 20 очков. Все решила тройка по немецкому языку. На последнем экзамене преподаватель предложил мне перейти на географический факультет. Надо было сдать еще географию, которую я совсем не любил.
   – Нет. Через год приеду опять поступать на иняз, – ответил я тогда.
Такая самоуверенность и упёртость (ничуть не упрямство!) не раз мне потом мешали в жизни. Но не зря говорят: что заложено в генах – уже навсегда.
   Первая жизненная неудача ничуть меня не расстроила. Я возвратился в Некрасовское, умудренный первым, пусть неудачным, но настоящим опытом поступления в высшее учебное заведение страны. Вскоре приехала и Женя, которая тоже не прошла по конкурсу на свой физмат. Потом появился и Валера, который тоже не поступил в Костроме на исторический факультет. Друг мой решил пойти на завод учеником токаря, а я с помощью Таисии Павловны стал лаборантом в химическом кабинете родной школы.