Корректор

   Перебирая в памяти прожитые годы, я с особым чувством радости и какого-то светлого, волнующего душу трепета вспоминаю свою работу корректором в типографии районной газеты «Приволжский колхозник». Фактически это было начало моей трудовой биографии, так как работу в школе лаборантом я даже не успел записать в свою трудовую книжку. Редактором и одновременно директором типографии был тогда Вениамин Лаврентьевич Волков, фронтовик, плотно сложенный, крепкий, с круглым, чистым, удивительно русским лицом человек.
   На всю жизнь запомнилась мне ознакомительная беседа с редактором. Поглаживая свои красивые, пышные волосы, он назидательно наставлял нового работника:
   – Читай материал и во всем сомневайся. Старайся оценить его критически. Проверяй каждое слово. В чём сомневаешься – спроси или посмотри в словарь. Запомни, что от твоего труда зависит жизнь всего коллектива редакции.
   Почувствовав, что я не совсем понимаю, как это от меня может зависеть жизнь всего коллектива, редактор понизил голос и почти шепотом с товарищеским откровением поведал мне такие вещи, о которых я до этой беседы не только не знал, но даже и не догадывался. Оказывается , простая замена или пропуск буквы в каком-то слове, особенно в заголовке, приводившая к искажению смысла слова, в былые времена стоила свободы, а то и жизни редактору, а уж корректору само собой. Вениамин Лаврентьевич приводил многочисленные примеры таких искажений слов, оговариваясь при этом, что это было не в их «Приволжском колхознике», а в какой-то другой газете, и этим настраивал меня соответствующим образом на определенный стиль в работе. Не один раз в дальнейшем я приходил к редактору со своими замечаниями по каким-то материалам. Иногда тот соглашался с ними и в материал вносилась правка, но большей частью говорил:
   – Ладно, ладно, не придирайся. Всё тут правильно.
   Редакция и типография располагались тогда на улице Советской в старинном двухэтажном здании, в подвальчике которого сейчас  разместился магазин «Бристоль». Рабочее место моё было на втором этаже здания, в комнатке перед редакторским кабинетом. Сидели мы здесь вдвоем с главным бухгалтером, невысокой симпатичной женщиной Ниной Сергеевной Скачковой, которая одновременно была и моим подчитчиком. Поначалу, видя, что Нина Сергеевна занята своими бумагами, я пытался один считывать гранки с оригиналом, но она сказала, чуть заикаясь:
   – Да ты не стесняйся, у меня все время работа. Давай-ка, почитаем вместе.
   И мы по ходу производства газеты считывали с ней все гранки, а потом то же самое в полосах.   Через маленький коридорчик от нас здесь же, на втором этаже, располагался наборный цех. Я сразу как-то прикипел к нему всем сердцем и старался бывать здесь не только в силу служебной необходимости, когда приносил материал на правку, но и все свободное время. Женщины в цехе работали шустрые, быстрые не только в своем деле, но и на язык.
   Было их четверо: опытные, уже в годах Татьяна Федоровна Соколова, Муза Александровна Патушина, Ольга Дормидонтовна Гусева, а также молоденькая темноволосая Рита Кочерова. От них можно было узнать все некрасовские новости, поговорить на любую тему, но больше всего я любил их рассказы  о жизни журналистского и типографского коллективов. Трудно сказать, сколько в этих рассказах было правды, сколько небылиц, а может даже сплетен, но слушать их было интересно. Постоянно измазанные типографской краской и улыбающиеся, они шутили, казалось, по любому поводу и без повода. А мне не запрещали хозяйничать и в наборных кассах, и у копировального станка. Скоро я изучил все имеющиеся в типографии шрифты, которых было тогда не так уж и много, и освоил набор.
Принесёшь иногда материал на правку, а женщины обедают, не хотят отрываться от селедки с хлебом.
   – Ну, я сам посапожничаю, – говорил им .
   – Давай, давай, сапожничай, а мы отдохнем, – хитро улыбалась Муза Александровна.
   Тогда я брал шило, подкладывал на набор лист чистой газетной бумаги, чтобы локти не испачкать краской, выковыривал шилом букву или слово с ошибкой, а на это место вставлял что необходимо. Относил затем гранку на копировальный станок и проверял, правильно ли исправил ошибку. Как давно все это было! И как все чётко запечатлелось  в памяти!
   Печатный цех находился внизу, на первом этаже. Почти всю площадь его занимала плоскопечатная машина, на которой печаталась газета. В те далекие пятидесятые годы было очень туго с электричеством. Но тогда это было оправдано, потому что только десять лет назад окончилась Великая Отечественная война, и страна возрождалась из руин. Все так привыкли за годы войны к керосиновой лампе, что даже не  обращали внимание на то, дали или не дали свет. Все дела крутились и вершились при лампе. Чтобы заставить без электричества работать печатную машину, в типографии ввели особую специальность – крутильщик. Крутильщиком в печатном цехе работал Лёня Абросимов. Лёню я очень хорошо знал: мы были одногодками и в начальной школе даже учились в одном классе. Вместе купались, загорали и бегали с удочками на Солоницу. Встретив Лёню в типографии, я несказанно обрадовался. Человек Лёня был приятный во всех отношениях: честный, отзывчивый и очень скромный. Позднее он стал учителем, но не сложилась у него личная жизнь, наверное, это и привело к трагической гибели еще в молодом возрасте (вечная ему память!).
   Лёня был универсальным работником, настоящим кладом для редакции. В газетный день он приходил на работу часам к пяти вечера, когда обе полосы газеты были вычитаны, выправлены и полностью готовы к печати. Лёня осторожно сносил тяжеленный набор по крутой лестнице со второго этажа в печатный цех. Не дай Бог споткнуться и рассыпать, тогда весь дневной труд коллектива пойдет насмарку, что, говорят, и бывало до Лёни не единожды. Он не ждал, когда придет печатник (а печатала газету обычно Рита Кочерова), сам исполнял все ее обязанности: заключал полосы в машину, приправлял клише, делал первый оттиск и относил его редактору.
Пока редактор читал полосы, почти все, кто находился в это время в редакции, собирались в печатном цехе. Проходило своего рода обсуждение свежего номера газеты. Кого-то хвалили за интересный, понравившийся всем материал, а кому-то и попадало за посредственную или совсем слабую публикацию.
   Было в газете всего две странички, и выглядела она по оформлению очень скромно. Из-за отсутствия финансовых и полиграфических возможностей крайне редко публиковались свои снимки (не больше пяти в месяц), материалы не выделялись ни шрифтом, ни форматом, ни линейками. Однако оформительское однообразие полностью компенсировалось высокой информационной насыщенностью. Газета очень широко освещала жизнь района и трудовые дела людей. Почти в каждом номере публиковались или очерк, или зарисовка, или корреспонденция сотрудника редакции Валентина Маковеева. Его очень редко видели непосредственно в редакции, за письменным столом. Валентин постоянно мотался по району на перекладных и часто из командировки привозил уже написанный материал.
   Нередко перед началом или в разгар какой-нибудь сельскохозяйственной кампании печатались рейдовые материалы, которые готовил сам редактор.
   Немало было активных селькоров. С их помощью готовились подборки «На чистую воду», «Сигналы читателей», «Стенгазеты сообщают» и другие. Почти каждую неделю в газете выступали инструктор райкома по зоне МТС Н.К. Гундорова и главный агроном МТС Н.Максимычева. Было что почитать и было о чем поспорить.
   Уходить домой мне не хотелось, и я оставался помогать Лёне. Весь тираж (1800 экземпляров) мы откручивали часа за три, если печать шла без брака. Если же появлялся брак, да еще по вине наборщиков, -- случались частые остановки. Рита поднималась в наборный цех то за пробельным материалом, то за какой-нибудь буквой. А мы с Лёней сидели у огромного махового колеса печатной машины с рукояткой, до зеркального блеска отполированной нашими ладонями, и незлобно поругивали наборщиц, а сами в душе радовались появившемуся перерыву и отдыху в работе.
   К завершению печатания тиража на улице была уже глухая ночь. Рита обычно просила проводить ее до дома. Нам это было не в тягость. С шутками и смехом бежали втроем через весь заснувший темный поселок на ее улицу где-то у Головина. Мы были молоды и в свои восемнадцать лет не чувствовали никакой усталости. Энергия вскипала и выплескивалась из нас через край. Радовались жизни и были очень счастливы, что нам доверена такая нужная людям  и такая ответственная работа.
   В те времена редакция не получала информацию о жизни страны по почте. Ее редакционные работники принимали сами с помощью приемника. Официальные материалы, международные, политические, экономические и прочие обзоры, разнообразные новости, в том числе из союзных республик, выступления руководителей страны и братских партий – все передавалось для редакций районных газет по радио на определенной волне под медленную диктовку и в основном ночью. Для приема в редакции составлялся график. Записывали обычно все, что передавалось. Бывало, диктовка шла всю ночь и оканчивалась под утро, тогда прямо в редакции и оставались ночевать, прикорнув на стареньком, продавленном диванчике.
   Кстати сказать, ночных бдений тогда было очень много. В районном центре, словно по инерции еще с военных лет, в ряде учреждений сотрудники дежурили по ночам. Работники редакции привлекались на дежурство в приемной райисполкома. Просидеть целую ночь в темном здании у молчащего телефона при керосиновой лампе было очень тяжко. Коротали это время кто как мог. Меня обычно одолевал азарт стихотворчества.  Помню, как одну из ночей сидел и писал обо всем, что видел вокруг: темном окне, молчащем телефоне, шипящей лампе, скрипучем стуле, на котором сидел, огромном столе с дыркой в клеёнке и прочем другом.

     Ночь. Сижу один. Лишь лампа
     Распроклятая шипит.
     Время медленно бежит,
     И уж сплю почти я сам-то.

     Ночь. Сижу один. Часы
     Надоедливо тиктают.
     У меня скоро растают
     Все запасы колбасы.

   Вот в таком духе исписал целый лист газетной бумаги и засунул его в дырку под клеёнку стола, не подписавшись. Несмотря на это, меня легко вычислили. И к следующему дежурству я получил привет такого содержания: «Тов. Прокофьев, спасибо за стихи. Но зачем же рвать стол?». Пришлось мне оправдываться, что стол был порван еще до меня. И тоже в стихах. До сих пор я не знаю, кто вел со мной эту переписку. Да я и не допытывался до этого. Тогда мне интересно и радостно было просто писать.
   К своей работе, помня наставления редактора, я старался относиться сверхсерьёзно. Но раз все-таки проштрафился. Я уже не помню, как это случилось, но однажды газета вышла с ошибкой в слове «винегрет». Первым об этом я узнал от М.П.Бутыленкова, который рано утром позвонил мне и укоризненно указал на ошибку. А после этого вызвал редактор.
   – Ну-ка принеси словарь, – грозно сказал он. – Найди слово «винегрет». Нашел?
   – Нашел.
   – Вот тебе лист бумаги. Напиши при мне это слово тридцать раз.
Вот так Вениамин Лаврентьевич воспитывал молодого работника и отчитывал за промах.
   От него же набирался я и азов журналистской этики. В заречной части поселка было очень много молодежи, а места для досуга и занятий спортом мы  не имели. Это заставило объединиться  и своими силами построить спортивную площадку около дамбы возводимого через Солоницу моста. Обо всем этом я написал заметку и послал в областную газету «Северный рабочий». Заметку опубликовали. Я ходил довольный, ожидая похвалы от редактора. А получилось наоборот.
   – Это ты? – спросил редактор меня, указав пальцем в газету, лежащую перед ним на столе.
   – Да!
   – Так вот запомни. Прежде чем что-то куда-то посылать, предложи сначала своей газете. Своей, – весомо и твердо как бы подчеркнул он.
   Поработал я корректором всего год. После этого поступил в Галичское педучилище. Получил специальность учителя начальной школы. Учил детей. А затем жизненные пути все-таки привели меня в журналистику. Был заместителем редактора и редактором районной газеты, начальником отдела печати в областном управлении, заведовал сектором печати в обкоме партии. Но где бы я ни работал в дальнейшем – первое, такое малюсенькое соприкосновение с журналистикой каким-то светлым, тёплым лучиком освещало всю мою последующую жизнь. Глубоко благодарен за это и первому своему редактору, и всему коллективу, делавшему тогда некрасовскую районку.