Вишни. Роман. Ч. 1. Примиусье. Глава 16

XVI
– Иван Михайлович, можно у вас спросить, – догоняя районного бургомистра, идущего морозным утром в управу, Вася, сбиваясь с дыхания от быстрого бега и желания догнать начальника районной управы раньше, чем тот ступит на ступени у входа в контору, кричал ему вдогонку со спины.
– А почему, не «пан бургомистр»? Меня так сейчас принято величать или забыл? – остановившись в 5-6 шагах от конторы и повернувшись к оторопевшему парню, бургомистр «сменил гнев на милость», – ладно, не напрягайся по стойке «смирно», а вот, если бы мы говорили уже за той дверью, тогда мной сказанное – обязательно было бы, таков порядок.
– Извините, пан бургомистр! Я же привык к вам так обращаться, ещё до вой…
– Ладно-ладно, я тебе по этому поводу уже всё разъяснил. Что стряслось?
– Дядя Ваня, меня батя за кормилица оставил, а я уже не знаю, что делать. На работы сейчас не берут. А как до весны дотянуть? Вот, если бы вы мне дали специальный пропуск для того, чтобы я прошёл по сёлам и смог бы выменять на продукты кое-какие вещи, без которых мы обойдёмся, а без жратвы… сами понимаете.
– Да, понимаю! Чего-же не понят, понятней не бывает. Каждый второй и третий голодает, а каждый первый, не считая тех, кто на службе у новой власти, ну, как я, тем полегче, однако будет. А, что сам хочешь пойти, зима же, морозы? Как бы не сгинуть где-нибудь в степи.
– Думал с Машуткой пойти. Люди увидят – дети, разжалобятся и глядишь – уважат, обменяют товар на еду.
– А мать-то в курсе, отпустит? – недоверчиво спросил Иван Михайлович.
– Да, отпускает, я спрашивал. Кое-что из батиных припасов возьмём, от Лиды вещи тёплые остались, она писала, чтобы мы продали, если нужно, ну и что мамка найдёт.
– Как-же всё это добро понесёте? Сестру твою, хоть саму неси…
– Так у нас сани добрые есть, папаша нам сам мастерил, мы все втроём с кургана к речке съезжали. Полозья стальной лентой подбиты, широкие, сани добрые и я сам, семнадцатый год пошёл, силёнка есть. Так, что, дядя Ваня?! Простите! Иван Михайлович, край нужно. Тогда мы до весны точно «ноги не протянем». А весной уж…
Бургомистр смотрел сверху вниз на разгорячённого парня и думал: «Добрый наследник растёт у Петра Леонидовича!», – похлопал Васю по плечу и спросил:
– От отца нет известий? Жив-ли?!
– Да, посчитай больше, чем полгода ничего нет от него, фронт-то, где…
– Понятно! Да в том-то и дело, что фронт не так-то и далече. Вот оттого я и не решаюсь. Как объявит комендатура у нас прифронтовую зону и что тогда? Ладно, пойду я вам на уступку, тем более что ты и правда работник, весь в отца. Хвалили тебя бригадиры, где ты трудился, хвалили, «хваткий» – говорят. Ну, заходи!
Вася заулыбался и, чинно пропустив начальника, последовал следом. В конторе Иван Михайлович подвёл к двери с надписью «Паспортный отдел», повернулся к Васе:
– Вы в какую сторону собирались идти и каким маршрутом?
Вася объяснил, что собирается пройти до станции Успенской, заходя по пути в села, которые совпадали с маршрутом, Алексеевка, Александровка, Самарское…
Бургомистр открыл дверь, где его приветствовал, приподнявшись со стула, находившийся уже на своём рабочем месте, Савелий Петрович – начальник отдела. Иван Михайлович разъяснил, какой документ нужно выписать парню, с указанием маршрута следования и когда дело дошло до дат, повернулся к Василию и спросил:
– Думаю, что 10 дней вам с лихвой хватит, если нигде себе зазнобу не найдёшь… Хотя, ты же не сам.
– Да, хватит! Спасибо, пан бургомистр! – умышленно громко ответил Вася.
Бургомистр только заулыбался, но на это ничего не сказал, а выходя только заметил Васе:
– Петрович бумагу напишет, придёшь ко мне, подписью с печатью заверю.
На выходе из конторы управы, Вася почти лоб в лоб столкнулся с полицаем Мокрый, который шел с опущенной головой, явно в плохом настроении и таком же неважном самочувствии, причиной которого было, без сомнение то, что вечером проводил обход, где его хозяева, чтобы задобрить угощали «от души» тем, что исстари являлось показателем гостеприимства и средством для поднятия настроение. Конечно же, речь идёт о самогоне и это был неопровержимый факт, так как, столкнувшись на ступенях, Мокрый резко вскинул голову и чего-то буркнул, а вместе с этим выпустил «змея Горяныча» из глубин «души», располагавшейся у него, не как у всех – в груди, а пониже – в брюхе.
Духан был убойный. И узнав Васю, он счёл за должное, чтобы «отыграться» за неудачу, которая постигла его при предыдущем визите в дом тех, из которых ему сильно влетело от «народного заступника», как про себя Костя стал называть казака Митьку.
– Смотри, куда прёшь! – заорал полицай на Васю и при этом резко оттолкнул его в сторону, – не видишь, власть идёт!
И ступив на верхнюю ступень крыльца, резко закинул голову назад, придержав и поправив шапку, зашагал на планёрку, где все полицаи отчитывались по своим, вверенным им, территориальным участкам, о происшествиях и других важных событиях, произошедших за ночь.
«Встреться ты мне где-нибудь в укромном уголочке, я-бы тебе башку отвернул, пёс цеповой, шавка немецкая!» – мысленно обложил «власть» Вася. Сейчас цапаться ему с этой самой, называемой себя «властью» совсем не резон. Это могло сорвать то важное дело, к которому он готовился долго и вот уже завтра сможет притворять планы в жизнь.

Вася явился домой сияющий:
– Мам, собирай нас в дорогу. Бумаги готовы. Завтра с утра и пойдём. Радуйся, Дюймовочка, надышишься свежим воздухом. А-то совсем из смуглянки в «белянку» скоро превратишься. Только сразу говорю, или безоговорочно меня слушаешься, или вовсе никуда не пойдёшь. Также, мам?!
– Так-так, Вася! Маша, слушай во всём Васю, не противоречь, да ещё в чужом краю. Соберу, сейчас начну укладывать. И денежек, что остались в дорогу вам положу, и покушать, что есть на перекус, пока не разживётесь, даст Бог. Я Богу за вас каждый день буду молиться, пусть вам помогает и бережёт вас.
– Вася, Маша носит и тебе крестик повяжу…
Вася в другой раз бы стал возмущаться и то, что он комсомолец, и то, что бога нет, и кто его видел…, но не сейчас. Сейчас Вася вспомнил слова раненного бойца Макара «…пусть матери повяжут нательный крест. Верите вы в Бога или нет, но Он меня спасал и не раз, поверьте мне…». Кому другому, то навряд-ли, а этот фронтовик, прошедший через ад, внушал доверие, и Вася поверил его словам и потому не стал матери противоречить, а коротко ответил:
– Хорошо, ма! Повяжешь!
– Я ещё золотые серёжки завернула в платочек, ты, Вася подумай, куда лучше припрятать, чтоб всегда с тобой были. В узлах ненадёжно.
– Может, на Дюймовочку повесим, сразу жениха найдёт…
– Дурак! – Маша налетела на Васю с кулаками и хоть её удары для него были просто, как «указанием на его злой язык», который нужно было удерживать за зубами, не более того, но ярость, с которой она колотила брата по спине была не в шутку.
– Ну, ладно вам! Если вы и дальше так будете друг к другу, то…
– Да я пошутил, ма! Я за неё, ты же знаешь, любого…
– Вот потому и не доводите до этого. Где нужно – промолчите, где нужно и враньё – не грех, если для благого дела. Будьте умницами, не расстраивайте мать! – заключила в итоге Варвара Максимовна, подойдя к детям и обняв обоих со слезами на глазах.

Снег под валенками скрипел, иней от дыхания оседал на ресницы и ворсистых краях шапок. Вася, распределив обязанности, впрягся в санки, перебросив их поводок, сделанный отцом из вожжей, благодаря чему он не врезался через пальто в тело и чтобы руки всегда были свободны, он уже сам соорудил что-то, похожее на лошадиную сбрую, переброшенную через плечи и распределяющие нагрузку от саней и на грудь, и на плечи. Маша должна была идти за санями, следить, чтобы увязанные узлы не растерялись и там, где будет Васе тяжело, подталкивала сани сзади.
На посту у развилки дорог, прямо на север – на Ротовку и дальше в сторону с. Куйбышево, а та, что на северо-запад дорога шла в сторону х. Степанов, с. Алексеевку и Александровку, а дорога направо путников не интересовала, она вела в сторону г. Таганрога и к указанному в пропуске подробному маршруту отношения не имела.
На посту дежурили казаки. Вася по требованию предъявил документ и отвечал на все вопросы, которые задавал постовой. Отрылась дверь дежурного помещения поста, где размещалась отдыхающая смена и старший поста. Вышел казак, который по всему виду был старшим, он спросил у проверяющего:
– В чём проблемы, Степан?
Вася сразу повернулся в сторону старшего на посту, так как узнал его по голосу – это был уже знакомый, недавний гость, посетивший их в тот вечер, после того, как Василий убегал от него и Мокрого, «спалившись» при развешивании листовок, Дмитрий, друг Лиды, как он представился.
– Проверяю разрешительные документы, господин урядчик! – ответил казак по имени Степан, как его окликнул урядник Дмитрий, слегка напрягшись перед подошедшим старшим на посту.
Подойдя ближе и убедившись, что это и есть те, о ком и подумал он, услышав голоса, попросил постового казака:
– Разреши посмотреть документы.
Казак молча передал пропуск и «аусвайсы» старшему.
– Свободен! – приказал Дмитрий постовому и указав на место у шлагбаума.
Повернувшись и убедившись, что их никто не услышит тихо начал говорить Васе:
– Вы постарайтесь уложиться, уладив свои дела не за 10 дней, а пораньше. Что-то мне подсказывает интуиция, что через неделю фронт будет здесь, вдоль Миуса. За дальше не знаю, уж очень старательно и долго немец укрепления сооружал.
– Да, я знаю. Осенью гоняли нас на гору, камень там под ДОТы долбили, –– подтвердил опасения Дмитрия Вася.
– И лучше, если вы будете возвращаться… сейчас посчитаю. Сегодня – 12 февраля. 18-го и 20-го я должен быть здесь. В крайнем случае, если меня не будет, а возникнут по какой-либо причине проблемы, то смело не меня ссылайтесь. Запомните, я – Дмитрий Котельников, казачий урядник. Вася, береги сестру!
– Спасибо, Митя! – тихо, чтобы не услышал постовой, но от души поблагодарил Вася, несостоявшегося зятя, с лёгким поклоном.
Казачий урядник, отдав документ Васе, улыбнулся и подмигнув укутанной в полушалок сестре Васи, Машеньке, приказал постовому открыть шлагбаум и скомандовал:
– Пропустить!
Вася нажал на лямки упряжи, Маша подтолкнула сани, и они двинулись, хоть и по намеченному маршруту, но в неизвестность. Маша исподтишка пару раз оглянулась назад и видела, как этот высокий казак, который приходил к ним пару недель назад, пристально смотрел им вслед.
«Кажется, что и человек он всё же хороший, – подумала Маша, – а вот предателем оказался. Неужели Лида не могла распознать тогда его сущность, увидеть в нем того, кем он станет?..».
Что представляло собой с. Ротовка перед началом войны, кто помнит и что оно стало представлять сейчас – это несопоставимо. И причина тому не частично разрушенные или сгоревшие дома. Таковых в Матвеевом Кургане было в разы больше, не в количественном сравнении, а в процентном.
До войны село было процветающим, в нем большей частью проживали немцы, приехавшие сюда осваивать земли Примиусья по приглашению русской императрицы Екатерины II. Немцы, умеющие трудиться и применять в производствах всё передовое, жили во многом лучше и зажиточнее местных жителей. В 1941 в результате депортации они были вывезены в Сибирь и Казахстан. Что случилось с их домами?
Кто успел, смог «улучшить» свои жилищные условия за счёт выселенных соседей, но не недвижимостью, а той редкой утварью, которая не попала в опись. В большинстве случаев, имущество подлежало описи и было конфисковано в пользу государства.
Без малого полдня вынужденные путники-менялы перемещались по селу, где их встречали во дворах редкие собаки и закрытые ставни домов, иногда это был и немецкий говор. Но это был характерный говор не хозяев, а тех, кто пришёл из той-же Германии, но не с добрыми намерениями, как те, кто обжил эти добротные плодородные земли Примиусья, ставшие им более полутора веков назад родными, где родилось не одно поколение немцев-колонистов – это были незваные гости, явление которых ставило другие цели.
Хорошо, что среди этих «квартирантов» не было представителей действующей армии, а больше служб обеспечения Вермахта. Это были в основном служащие подразделений RAD, перед которыми ставились задачи, кроме строительных и ремонтных, выполнение в том числе, охранных, полицейских и анти-партизанских функций.
Вася неплохо уже разбирался в знаках различия на военной форме немцев и мог отличить, если встречались те, которые относились к организациям СД или гестапо. Но, как быто ни было, менять у них «шило на мыло» не имело резона, а могло только накликать неприятность.
И всё же Васе с сестрой удалось сменять у пожилой женщины, назвавшейся просто Семёновной материнский полушалок и валенки, которые отец покупал старшей дочери, Лиде, а та вскорости уехала в Ростов, и они ей не понадобились. Торг был короток и сердобольная женщина, которой по душе пришлись эти, в принципе дети, а, как для неё, так внуки, как и те трое, что на печи сидели. Вот для старшенькой и пришлись почти впору валенки. Где и как она сохранила зерно, которое и стало «мерилом» торга на видавшем виде рычажном безмене или, как его иначе называли, кантаре, только Бог и знает.
– Детки, дала бы вам муки, но мужиков в доме уже сколь нету, потому… Сейчас, обождите, – худощавая, но быстрая на ногах женщина, сделав отмашку рукой, а другой придерживая у шеи незастёгнутый на пуговицы ватник, засеменила по натоптанной в глубоком снегу, посреди двора, тропе.
Вынесла, улыбаясь неполный глечик с молоком и краюху хлеба:
– Перекусите, детки, путь-то не легкий ваш.
– Спасибо, но мы…
– Потом спасибо скажите, попейте. Вот утрешнее осталось. Благо, коровку сберегли, она наша кормилица, иначе… – бабушка Семёновна всплакнула, вытирая освободившейся от глечика натруженной рукой, уголком платка слёзы с глаз, видавших и счастье, но больше трудностей, лишений и горя.
– Сыновья мои на фронте все трое. Дочка на Украину замуж вышла, на шахтах живёт. А вот внуки, двое старшего сына, а один среднего, со мной. Вот на среднего похоронку ещё в 41-м получила, в Харьковской области погиб, на старшего – весной 42-го… Не теряю надежду на то, что меньший вернется живой и здоровый, давно правда писем нет. И невестка старшая от бомбежки не успела укрыться, дети сиротами остались. Благо, что вторая невестка помогает мне справляться и с детьми и коровку, худо-бедно, а сохранили.
– Бабушка, спасибо вам и низким поклон! – расчувствовавшись и от души поблагодарил Вася Семёновну, передавая от Маши пустой кувшинчик из-под молока, – очень вкусно. Давно мы такого не пили. Спасибо!
– Храни вас, бог! – ответила хозяюшка, перекрестив вслед уходящих в войну детей.
Да, именно в войну, так как до мирного времени было, ох, как далеко и никто не мог точно сказать, сколько ещё на людей свалится горя, страданий и скитаний, и все ли смогут всё это перенести, пережить, выдержать, чтобы жить и радоваться этой жизни.
Конечно, можно было где-то срезать и укоротить путь, но не сейчас, не зимой и с таким глубоким снежным покровом, какой случился в эту зиму. Поэтому пришлось протопать по селу добрых полкилометра, чтобы возвратиться до развилки и свернуть на дорогу в сторону с. Авило-Успенка, где первым по маршруту был хутор Степанов.
Хутор располагался на высоком косогоре кряжа, который тянулся, как и русло реки Миус, в долине от сёл Петрополье, Кульбаково и Большая Кирсановка. Перейдя по мосту через реку, пройдя проверку на полицейском посту, путники с трудом преодолели подъем от моста вверх, где влево располагалось с. Алексеевка, а вправо хутор Степанов в несколько дворов, а чуть далее более крупный посёлок Надежда Новая.
Когда «санный обоз», состоящий из «упряжи» в составе одного «коренного», упёртого парня Василия и «толкача», маленькой, но тоже с характером, девчонки Маши, замедлял ход, когда, скользя на подъёме, кто-то из них падал, полицаи, наблюдающие эту картину, дружно ржали. А Василий матерился про себя и скрипя зубами, лишь глубже в снег загонял ноги, как ездовой в тремя лошади и сильнее наклонял туловище вперёд, налегая на вожжи. Когда сани совсем останавливались и даже грозились скатиться вниз, Вася командовал Маше, чтобы по команде на «раз-два», рывками сорвать их и продолжить подъём.
Когда подъём был преодолён, Вася, буквально упал вперёд, лицом в снег и пролежал так неподвижно с пол минуты. Потом повернул голову к Маше, которая присела на край саней и внимательно смотрела на своего брата, конечно же переживая за него и жалея думала: «Почему я – девчонка? Почему такая малая ещё и так мало силёнок у меня? Господи, помоги нам!..».
– Ну, ты как, Дюймовочка?!
– Я, хорошо! А ты, Василёк?!
Вася улыбнулся, ему было приятно, что сестренка назвало его так нежно и сомневаться в том, что она любит своего брата, сомневаться не приходилось.
– Главный подъём мы совершили. Дальше будет полегче. А ты. Молодчина! Как я пойду на фронт, ты будешь у меня «вторым номером», как Анка-пулемётчица, – Вася шутил, но шутка не была, как раньше он это делал, колко и обидно, шутка была доброй и приятной похвалой.
– У тебя, с тобой? Буду! – гордо почти во весь голос так, что пришлось оглянуться, не услышат ли полицаи, для которых интерес к подросткам, преодолевшим трудное препятствие, пропал и они окружили разбитый невдалеке от сторожки костёр, о чём-то громко и с хохотом обсуждая.
Медленно опускался вечер и путникам, помимо с решением главного вопроса об обмене вещей на продовольствие, нужно было и решить вопрос с ночлегом. Обойдя в х. Степанов несколько дворов и не определившись с ночлегом, Вася с сестрой решили попытать счастье в посёлке и зайдя на центральную улицу, свернули с неё на ту, что ближе к реке.
Этот посёлок был немецко-лютеранским поселением, как и с. Ротовка, в котором Вася с Машей уже побывали ранее. Поселение с названием Ней-Гоффнунг, организованное в 1878 году, состояло из переселенцев колонии Рибенсдорф. Если до войны в посёлке проживало около 400 человек колонистов, то теперь картина была подобной той, что наши менялы наблюдали уже в предыдущем селе.
Так получилось, что хозяйка во второй от крайней хаты согласилась приютить их на ночлег, не видя в принципе-то, в добродушных детях, не от хорошей жизни ушедших из дому в зиму, угрозы для себя, её не было никакой, но лишь предупредила, что с продуктами у них туго, помочь не сможет, чтоб не рассчитывали на то.
Хата была не большая и не маленькая, сложенная из самана по «типовому проекту», распространённому в довоенные годы в этих краях. В хате, кроме гостеприимной хозяйки, проживали старики, свёкор и свекруха, как потом выяснилось и дочь хозяйки лет восьми.
Хозяйка представилась, как тётя Сима. Определила, что спать Маша может с её дочерью Катей на одной койке. Старики «по штатному расписанию» направлялись на печь, где в холодные зимние ночи греть бока – это величайшее счастье.
– Ну, а ты, как зовут-то тебя? Вася? Вот, Вася, выбирай или на лавке в прихожей, если не свалишься в ночи, или, если беспокойный, то сразу я тебе чего-нибудь на полу постелю.
– Хорошо, тётя Сима, я на лавке умещусь, – ответил с благодарность Вася, – спасибо за заботу!
Но когда пришло время, как свёкор Серафимы, дед Савелий его назвал – «время червячка заморить», невестка посмотрела на прижавшихся на лавке друг к другу «пришельцев» и скомандовала:
– Снимайте одёжку! У нас, слава Богу, лес «под носом», не то, что у вас, в Кургане, натоплено. Снимайте и к столу.
Вася и Маша в один голос стали отнекиваться, но хозяйка не обращала на то никакого внимания. Взяла сначала Машу за рукав кофты и усадила на скамью рядом с Катей, дочкой хозяйки, рыжеволосой и курносой девочкой, а Васе просто указала место напротив.
Подойдя к печи, Серафима убрала заслонку, взяла ухват из-за запечка и, нагнувшись «ушла» головой в окно шестка, а затем медленно отступив, вынула из пода топки, со слабо тлеющих углей дров парующий казан со снедью. По запаху, быстро распространившемся по хате, можно было понять, что это не борщ, но что-то тушёное, с характерным запахом капусты, который забивал другие запахи.
Освободив казан от ухвата, хозяйка взяла рушник, сложила его вдвое и взяв теперь казан руками через полотенце, водрузила его на середину стола. Расставила всем едокам миски, взяла деревянный черпак, открыла крышку казана и сама, оказавшись окутанной паром, начала раскладывать в миски картошку и капустные листы. Затем разломила на небольшие куски пресную пышку, положила каждому рядом с мисками.
Старики, прежде чем приступить к трапезе прочли молитву и перекрестились по обычаю. Катя сидела молча и внимательно изучала гостей. Ели молча, фыркая на горячую картошку.
Под конец ужина, хозяйка спросила:
– Если не секрет, каким товаром вы богаты? Дело в том, чтобы вы зря время не тратили и не выслушивали от некоторых граждан нелицеприятные высказывания (у нас такие имеются чистюли), я подскажу к кому можно и даже нужно зайти.
Вася охотно поделился тем богатством, которое собрано у них в узлах. Потом подумав, добавил, что есть ещё немного денег и сережки мамины.
– А, что сейчас деньги? Они ничего не стоят. Пуд муки стоит 1000 рублей! У кого могут быть такие денжищи?! Тем более, когда полтора года война идёт и ни где-нибудь, а у нас… Месяц нужно ежедневно на немцев горбатиться, чтобы заработать на ведро картошки. Благо, что мы сумели правдами и неправдами посадить и убрать картошку, и огороды к Миусу выходят. Так я ночами ведрами поливала… Да вы ешьте, я не в упрёк. Знаю, что у вас там труднее, чем у нас. Тем более и вокзал, и нефтебазу, и элеватор бомбили не раз, да и домов сколь пострадало. Потому знаю, что у меня сестра в Кургане живёт, домик разбило. Я её к себе звала – отказалась, говорит, буду восстанавливать. Муж придёт с фронта, а я дом не сохранила, да и самой на месте нет. Вот как…
Подумав, вспоминав видимо и подняв голову хозяйка продолжила:
– Запоминайте! Людей сделала жадными война. Они же не были такими, простые колхозники в основном, готовые с любым поделиться горбухой хлеба, но материнский инстинкт сохранения, даже не себя, а детей – он руководит действиями. Даже, когда вам отказывают и даже гонят от калитки, вы не спешите, сделайте паузу, не настаивайте на своем, найдите нужное слово, чтобы разжалобить материнское сердце или отцовское, но лучше всё же вести разговор и торг с хозяйкой. Моё же сердце вы могли растревожить, хоть и, грешным делом, хотела вас отправить дальше искать пристанище. А, если бы не нашли и замерзли?! До конца бы жизни меня этот грех терзал и в петлю тянул. Любая хозяйка – она, как экономка лучше всех знает всё и про всё в доме. Ну и запомните, я буду называть хаты, в которые вообще не стоит заходить и злить хозяев, которым впору переходить на службу в Вермахт фашистский или того лучше, в гестапо. И запомните хорошо те, где вам, как я думаю должны помощь, а главное, что у них есть то, ради чего мы странствуете. Второе дело, нуждаются ли они в том, что у вас есть им предложить, это факт.
Катя потянула новую знакомую Машу в свой угол. Она так была рада новой знакомой и ей не терпелось с ней наговориться. Вася остался сидеть с хозяйкой за столом, когда она прибралась со стола, после ужина.
– Утро вечера мудренее! – в заключение сказала Серафима, – если потребность будет «до ветру», то в ту дверь, там хлев и я свет в лампе оставлю, только фитиль притушу чуток, сходите на край короба рештака. Знаешь, что такое рештак? Туалет для коровы.
Вася засмущался, но ответил:
– Хорошо! Я знаю, не в городе же жил. Спасибо вам за всё. Мы вас что должны за угощение и ночлег?
Серафима перестала улыбаться, долго смотрела в глаза Васи, а потом, видимо растрогавшись до того, что слеза накатилась, опустила голову вниз и тихо ответила:
– Вы, главное, дети, живы оставайтесь, не расстройте мать обратным… – поднялась и пошла в свою комнату, где в святом углу горела лампадка под иконами.
Через входную дверь в прихожую падала тень от молящейся женщины, образованная светом масляной лампадки. Вася лежал в полутьме, а в его голове одна мысль сменяла другую, что пулемётная лента в известном ему ещё по фильмах о революции и, главное, по фильму «Чапаев», вспомнив который, Вася и предлагал сестрёнке стать для него «вторым номером», как Анка-пулемётчица.
Дед Савелий храпел, бабуля, видимо толкала его в бок и тот менял «мелодию» и шумно переворачивался на лежанке печи. Катя с Машей тихо шушукались в своём углу. Но самое таинственное происходило в красном углу хаты, где хозяйка, помолившись, предалась обряду переодевания.
Видеть, как переодевается мать, хоть невзначай и приходилось, но Вася всегда быстро и со стеснением отворачивался и это было результатом воспитания и понимания того, что можно и что табу в любых случаях. Возможно, и были исключения, если человек болен и ему необходима помощь, но ему с этим, к счастью, сталкиваться не приходилось. Часто, дома, залетая в комнату он мог застать старшую или меньшую сестру за таким обрядом, но молниеносно получал тем, что попадало в руки сестёр и от того, пригибаясь, и закрывая голову, быстро удалялся, даже не поняв, «а, что это было».
Здесь было совсем другое. Он не видел совсем весь силуэт молодой женщины, но даже по, не совсем естественной, удлинённой тени силуэта её красивой фигуры без одежд, а красоту не портила даже тень, Вася мог судить о том, какая же она, должно быть, привлекательна для мужчин и красива, как лицом, так и телом и душой, что она уже это доказала.
Вася по-настоящему ещё ни разу не влюблялся, хотя у него были девочки, симпатизирующие ему и в школе, и помимо, но не более того. Большинство его ровесниц были чаще всего даже выше его, и он рядом с ними выглядел нелепо. Больше всего по параметрам подходили ему девочки возраста сестренки Маши и её подружки, но до войны им было не более 13-ти, в лучшем случае, четырнадцати лет. В них ещё присутствовала угловатость форм и детские интересы.
Другое дело, когда он увидел «кино», игру светотеней, что было в разы интересней и загадочнее, чем увидеть, скажем, как переодеваются девушки где-то на берегу Миуса, под защитой насаждений кустарника, но из ветвей-то развесистой вербы это «бесплатное кино» было менее интересным. В крайнем случае, сейчас Вася находился под сильным впечатлением. Юноша взрослел и на смену детским играм, приходило всё возрастающее влечение к противоположному полу и это было так естественно, как приём пищи или сон.

Предыдущая глава – http://proza.ru/2023/01/08/531