Человек вне культуры - существо асоциальное. интер

«Человек вне культуры — существо асоциальное»
(интервью корреспонденту О. Непомнящих)


Человеческий интеллект — загадка мироздания. Нам трудно понять, как, напри-мер, древнегреческий философ Платон две с половиной тысячи лет назад мог учить фи-лософии и раскрывать секреты космоса, используя в качестве инструмента лишь соб-ственный ум. А между тем древнегреческие философы — при помощи метафизики, логи-ки, этики, эстетики, риторики — создавали системное знание о человеке и человечестве. Почему же сегодня гуманитарные науки не содержат и сотой доли того новационного посыла?
О том, действительно ли «гуманизм» («человековеденье») переживает кризис и как отра-жается он на обществе, — в беседе с доктором философских наук, известным писателем и публицистом Михаилом Колесовым. Завтра, 18 октября, ему исполнится 75 лет.
 
— Михаил Семенович, как вы относитесь к тому, что гуманитарные науки сего-дня обвиняют в том, что они якобы не приносят практической пользы, оторваны от со-временной жизни, от экономического и технического прогресса, их профессиональное изучение не гарантирует социальной востребованности и успешной карьеры?

— Я соглашусь с тем, что нынешнее время—это время глубокого кризиса гуманитарных наук и гуманитарной культуры в целом. Это проявляется, например, как в непонимании проблем повседневности, так и в неумении формулировать вопросы на долгосрочную перспективу. Сегодня мы не понимаем, в какое время живем, и какое будущее ждет наших потомков. Дело здесь в том, что гуманитарное знание составляет ядро культуры, конкретно—мировой культуры. Однажды именно гуманизм, выражавший человекозна-ние своего времени, предопределил  революционную смену больших культурно-исторических эпох. В начале научной деятельности меня заинтересовал именно этот ас-пект философии — философия культуры. Тогда она называлась «эстетикой» (как и у древнегреческих философов). Философия культуры вывела меня на проблему человека. В то время в Советском Союзе эта тема фактически не разрабатывалась. Я же (как и мой учитель — ленинградский профессор М.С. Каган) рассматривал человека, прежде всего, как субъект культуры. Поэтому защита моей докторской диссертации в родном Ленин-градском университете прошла при серьезном оппонировании. Основная идея диссерта-ции заключалась в том, что человек есть социальное существо, поскольку он является субъектом культуры. Это — две стороны одной медали. Нет человека без культуры, и нет культуры без человека.

— Позволю заметить, что вы утверждали это в советское время, когда существовало понятие «советский человек», то есть человек исключительный, новой формации.

— О советском человеке тогда много говорили, но мало его знали. К чему, мол, рассуж-дать? Мы и так знаем, что советский человек — это уникальное явление в мировой исто-рии… А между тем за рубежом весь ХХ век—это философия человека, философская ан-тропология. У нас же она была невостребованна, фактически под запретом. Конечно, бы-ли философы, которые в 70-е годы, так или иначе, включали проблему человека в свои работы. Но тогда это не поощрялось научной общественностью, так как идеологическая модель человека как исключительно субъекта общественных отношений была неоспори-мой. А между тем, когда рухнул Советский Союз, вместе с ним обнулилась советская культурная парадигма. Мы в 90-е годы оказались в культурном вакууме. Все вроде бы осталось: общество, экономика, политика, а культура ушла. И тут выяснилось, что чело-век вне культуры — существо асоциальное. Он оказался, как Робинзон Крузо, выброшен-ным на берег незнакомого острова, где навыки и знания его цивилизации не имеют смысла. Сегодня современные общественные институты образования и культуры пыта-ются воссоздать новую парадигму ценностей. Однако пока это им не удается, и мы про-должаем эксплуатировать советскую идеологическую матрицу. Но вырастает новое поко-ление с иными запросами и интересами. В результате уже сегодня мы наблюдаем сниже-ние гуманитарного уровня культуры. Аналогичные процессы происходили в Западной Европе в 60-е годы, когда выросло послевоенное поколение, отвергнувшее культурную парадигму своих отцов, так как оно оказалось в совершенно иной социальной ситуации. Это привело, в конечном итоге, к радикальной смене системы культурных ценностей, к так называемому постмодернизму. В нашем современном обществе мы можем отметить резкое отторжение классической культуры. К чему это приведет — покажет время.

—В ы говорите о внутреннем восприятии культуры личностью или о социальной состав-ляющей?

— Культура с точки зрения философии — это определенная парадигма ценностей, кото-рую человек воспринимает от общества и делает ее своей. А сделав ее своей, как бы воз-вращает ее обществу посредством своей деятельности. Так происходит обмен. Если этот канал связи прерывается, если человек от общества не получает культурную парадигму, то создать свою собственную культуру он не может. Точнее  —  его культура не будет со-циально востребованной, а значит — не будет фактически культурой. Но может оказаться востребованной другим обществом, в котором она и становится культурным феноменом. Например, античная культура была отвергнута (буквально уничтожена) европейским Средневековьем, но оказалась востребованной в эпоху Возрождения.

— Что, в таком случае, история с точки зрения философии?

— Совсем не то, что пишется в учебниках, где само понятие истории, мягко говоря, упрощено. Изучению этого вопроса была посвящена одна из моих книг: «Философия ис-тории России». Даже если ограничиться нашей, русской историей, можно заметить, что подается она как хронология. По принципу: в этом году произошло такое-то событие, правил такой-то царь и так далее. Зачем это нужно заучивать современному школьнику (в распоряжении которого находится компьютер) — ему непонятно. Какое это имеет отно-шение к формированию патриотизма — непонятно мне. История — это совсем другое. Почитайте Соловьева, Ключевского, Платонова—это поиск смысла прошлого, его значе-ние. Вот это и есть история. Мы даже сегодня воспринимаем русскую историю еще так, как двести лет назад ее изложил известный русский писатель Н.М. Карамзин. Между тем русский историк С.Ф. Платонов (ученик В.О. Ключевского) через сто лет после выхода «Истории государства российского» за свое понимание русской истории был отправлен в ГУЛАГ (затем в ссылку), где и погиб. У каждого образованного человека есть свое исто-рическое знание, которое формируется его временем. Вот, например, нас учили в школе, что Петр I — великий реформатор, поставивший Россию на европейский путь развития. На самом деле европеизация России произошла значительно позже, а Петр I (основатель крепостного права в России) после двадцатилетней войны со Швецией оставил Россию разоренной и государственную казну пустой. Его наследникам пришлось воссоздавать страну (и ее армию и флот) практически заново. Так что Россия стала признанной евро-пейской страной только при Екатерине Второй (кстати, после присоединения Крыма в 1783 году).

— Вас не обвиняли в вольнодумстве? Как вам работалось тогда? Конкретно для вас Со-ветский Союз плохой или хороший?

— Плохой или хороший — это не исторический, а идеологический вопрос. Для тех, кто считал преднамеренное убийство миллионов граждан своей страны целесообразным, Со-ветский Союз был «хорошим». Напротив, для тех, кто считал это преступлением против человечества, СССР был «плохим». И они никогда не убедят друг друга в обратном. Это вопрос не науки, а морали. Но интереснее понять, какое место Советский Союз занимает в истории России. Потому как этот период для тысячелетней русской истории был лишь ее эпизодом. Но с каким критерием оценок подходить к изучению этого периода? Этому посвящена моя книга «Советская Атлантида», которая сейчас переиздается в Москве. Со-временная философия истории исходит из того, что история — это эволюция идей, кото-рые имеют свойство воплощаться. Исторические события оцениваются с точки зрения того, какие новые идеи были воплощены или реализованы в стране, в этой культуре в определенный период времени. Как вы думаете, почему в Европе до сих пор высок культ Наполеона?

— Кстати, я неоднократно задавала себе этот вопрос. Очень интересно, что вы отве-тите.

— Наполеон «создал» современную Европу! Даже нынешние государства Латинской Америки были созданы благодаря Наполеону. Симон Боливар даже внешне стремился подражать французскому императору. Дело в том, что Наполеон Бонапарт внедрил новый тип государства, заложил основы нового законодательства, создал новое судопроизвод-ство, впервые воплотил разделение трех ветвей власти, выборность законодательной вла-сти. По сути, реализовал идеи своего соотечественника Монтескье. Тот же европейский семейный кодекс носит имя Наполеона. Он создал новый тип европейской армии, новую систему налогообложения и многое другое, что было принято впоследствии всеми евро-пейским странами. В том числе и Россией. Например, законодательные и другие соци-альные реформы Александра II. А памятника ему (Александру II) в России нет. Вроде как не за что…
Поделюсь одним наблюдением. В западной культуре, чествуя великих людей, отмечают даты не дня рождения, а дня смерти. Там считают, что когда человек родился, это ничего не значит. Интересен результат прожитых лет. Ради чего он жил? Такой же подход при-меняется и к истории.

— Мы посмотрели на историю с точки зрения философии. А что с культурой?

— Я придерживаюсь взгляда, что русская философская культура отличается от классиче-ской. Об этом у меня написана книга «О русской философской культуре». Философия в России была одно время даже запрещена. Ее не преподавали в университетах (возобнови-ли лишь во второй половине XIX века). Тогда философия ушла в публицистику, литера-туру и… в революцию. Такой блестящей публицистики в  XIX веке не было в Европе. Публицисты, как и многие наши писатели, были философски образованными людьми (по первоисточникам). Именно в публицистике, а писатели — в своих произведениях, они могли выражать свои философские идеи. Например, Николай Гоголь, Лев Толстой, Федор Достоевский писали под влиянием современных европейских философов, таких как Шо-пенгауэр, Ницше, Кьеркегор. Третье направление мыслящих людей ушло в политику, в революцию. Наши идеологические революционеры — они же, прежде всего, философы-идеалисты. Здесь родились теории русского анархизма, русского социализма и, наконец, марксизма-ленинизма.

— Как и почему вы ушли из науки в литературу?

— Отчасти — следуя этому историческому примеру. Во времена Советского Союза я за-нимался наукой. В 90-е годы уже не мог себе этого позволить. Развалилась страна, разо-рвались научные связи, гуманитарная наука вообще оказалась невостребованной. Тогда я решил заняться популяризацией философских идей, своих и других. Начал с публицисти-ки. За десять лет опубликовал в различных крымских периодических изданиях несколько десятков статей и очерков о том, что происходило в те годы в Крыму, о событиях, в кото-рые так или иначе я был вовлечен. Позже эти публикации вошли в книгу «Россия и Крым на рубеже двух эпох. Публицистика». Как публицист, я был отмечен в сборнике «Дух личности вечен. ЖЗЛК. 500 личностей Крыма» (2000 г.). Потом решил попробовать себя в беллетристике. Мой первый рассказ был опубликован в 1993 году в «Крымской газете». Когда я приехал в Севастополь, то познакомился с литераторами городского литератур-ного объединения имени А. Озерова, а впоследствии возглавлял его. Публиковался в ли-тературных сборниках Севастополя и Украины. Первая книга рассказов и повести «Меньшиковский дворец» получила литературную премию имени Льва Толстого. Затем была издана «Никарагуа. Hоra cero. роман-хроника» (о событиях Никарагуанской рево-люции, свидетелем которых я был в начале 80-х годов). В 2011 году меня приняли в Союз писателей России. В 2014 году в Москве вышла в свет книга «Крымский излом-1994. За-писки свидетеля». Вот как-то так я вошел в литературный мир.

— Как находите темы для творчества? Что вами движет?

— Перефразирую известное выражение и скажу так: все философы думают, что они лите-раторы, а литераторы думают, что они философы. Поначалу я писал о себе (точнее — о своем времени). Материала хватало в избытке. Мне повезло: каждый период моей био-графии непосредственно связан с важными событиями истории страны. Детство—это по-слевоенные годы. Юность — хрущевская «оттепель» и ранняя «брежневщина». Зрелость — поздняя «брежневщина» (эпоха застоя) и горбачевская перестройка. Поездки за грани-цу — тоже особый период. Именно мое время—главный герой моих произведений. Бы-вало, мои коллеги по литературному сообществу упрекали меня в том, что некоторые эпизоды моих рассказов излишне достоверны. Я пишу в современном стиле non-fiictiion, весьма популярном сейчас на Западе. Это литература факта. Это литература реальной жизни. И, к слову сказать, она нравится современной молодежи. В русской литературе немногие писатели осмеливались писать о себе (ранние Л. Толстой, М. Горький). Это считалось нелитературным. В Америке это направление началось с Хемингуэя, Фицдже-ральда и других писателей середины XX века. Хемингуэй брал сюжеты из своей жизни и превращал их в романы (которые романами можно назвать лишь условно). Но, как писа-тель, я себе поставил красную черту: не давать оценку современности.
 
— Неожиданное завершение нашего разговора!

— Я глубоко убежден, что ни писатель, ни историк, ни философ не могут дать адекват-ную оценку тому времени, в котором они сейчас живут. Здесь вероятность ошибки очень велика. Писателю нужна дистанция во времени. Иначе он уйдет с этим временем, потому что он принадлежит ему. Но именно писатель переживает прошлое как настоящее и убеждает в этом своего читателя.

— Как относитесь к популярному утверждению, что молодежь нынче не читает?

— Молодежь не читает, потому что для молодежи никто специально не пишет. Совре-менный писатель зачастую вообще не думает о читателе, он думает о гонораре. Суще-ствуют определенные технологии для того, чтобы книги определенных авторов продава-лись. Но это отнюдь не значит, что эти книги относятся к литературе.

— Как вы относитесь к преподаванию литературы в современных школах?

— Вопрос не о литературе, а о подаче литературного материала. Я помню, как моя дочь прочитала роман «Отцы и дети», но получила двойку. Учительница сказала, что ее пони-мание романа неправильное. Я думаю, что литературу каждый понимает по-своему. Она для того и предназначена. «Правильное» понимание—это советский рудимент, когда этот предмет преподавали идеологически. Многих таким образом отторгли от литературы. К слову, на Западе литературу преподают в университетах, когда человек становится взрос-лым.

— Сегодня мы столкнулись с феноменом: способные молодые люди не хотят получать высшее образование. Годы в вузе воспринимаются как бесполезная трата времени. Как прокомментируете?

— Происходит нарастание невостребованности образования вообще, тем более—гуманитарного. В мое время получить образование было престижно. Сегодня прагматич-ные молодые люди говорят так: «зачем мне знать то, из чего я не могу извлечь выгоду?» Время такое. Но дело не только в этом. Сейчас многочисленные вузы выпускают специа-листов, которые не могут найти работу. Аналогичная ситуация сложилась во многих ев-ропейских странах в 60-е годы и привела к «молодежной революции».
Современное образование в нашей стране карьеру человека не определяет. Образование как ценность не востребовано самим обществом. На первое место вышли навыки, как научить человека общаться с компьютером, водить машину. Знать устройство уже необя-зательно. Мотивировать современную молодежь можно только одним — карьерой. Моло-дой человек будет выкладываться, зная, что это обеспечит ему впоследствии профессио-нальный рост и материальное благополучие. Но, поймите, невостребованность — тот же самый запрет.