Утилизация

Вторник, 17.30



- Ждите специалистов с девяти до пятнадцати ноль ноль. Вам предварительно позвонят.

Врач поправил очки и продолжил уверенно тыкать в экран планшета.

- Заранее соберите что нужно: документы, одежду. Список я вам в мессенджер отправил. И заявку на возмещение расходов обязательно подайте, на Госуслугах форма есть, свои данные введёте, и в течение тридцати рабочих дней Центр утилизации вернёт вам деньги. Подпишите тут.

- Спасибо, - Надя приложила электронное кольцо к зелёной галочке на экране и с досадой отметила, что рука подрагивает. Планшет пискнул, документ сложился в виртуальный конвертик и улетел в цифровые дали.

- Не за что, - откликнулся врач. Его ассистент уже собрал датчики и упаковал реанимационный аппарат в пластиковый контейнер. Мужчины постояли ещё несколько секунд - "минута молчания", подумала Надя - и ушли. Хлопнула дверь. В комнате стало тихо.



Вторник, 17.40



Надя стояла столбом, боясь нарушить каменную тишину, будто та могла обрушиться на неё тяжёлыми глыбами и раздавить. Мать всхлипнула. Надя вздрогнула, посмотрела на её одутловатое лицо, мокрое от слёз.

- Ну а что ты хотела, а? Что ты хотела? Думала, я вечно тебя выхаживать буду, подгузники тебе менять? - Надя натянула подол платья, выпятила живот ещё больше. - У меня вот забота, мне о ней думать надо! И вообще, полгода прошло, по закону имею право!

Мать заворочалась, пытаясь приподняться, но парализованное тело не слушалось, только глаза стеклянными шариками катались в глазницах, следя за заметавшейся по комнате дочерью. Слёзы лились непрерывно, затекали в уши, оставляли на подушке мокрые следы. Мать скулила, шмыгала носом, и Наде хотелось убить её, удавить собственными руками, чтобы вместе с беспомощной матерью уничтожить чувство вины.

Она схватила смартфон, открыла список:

- Так, паспорт, полис, пенсионное...

Рванула дверцу шкафчика:

- Чёрт! - оторвала надломившийся ноготь, бросила на пол, пролистнула список контактов: - Алё, Мариночка, запиши меня на завтра. Да жесть, ноготь сломала. Время? Не знаю, сейчас... - и матери: - Вот во сколько они приедут? И там я сколько проторчу? Долго это будет всё?

Мать глядела с ужасом, раззявив рот. Хрип булькал у неё в горле, никак не превращаясь в крик.

- На послезавтра, Марин, да, на три, хорошо, пока, - Надя бросила телефон на пол, согнулась пополам, упала на колени. И завыла.



Вторник, 18.40



- Утилизация завтра. Да нормально. Врач сказал, инъекция будет. Раз и всё, даже не почувствует. Просто уснёт. Документы собираю, одежду погладить надо, платье её это синее. Туфли положить, на каблуке, наверное, белые возьму. Бельё, платок на голову, из Турции, помнишь, привозили? Я хорошо, таблетки выпью сейчас. Нет, не надо, сама справлюсь. А то тебе премию урежут, а нам ещё ремонт... ага. Ну пока. Я позвоню завтра, ага, пока.

Надя положила трубку, подолом платья вытерла лицо, встала, посмотрела на мать. Та лежала вытянувшись, не моргая глядя в потолок. "Умерла, что ли? Ещё не хватало, это же всё переоформлять" - подошла к кровати, тронула мать за руку. Мать моргнула, поджала губы, отвернулась.

Надя взяла пилочку, подпилила острый краешек сломанного ногтя, сразу горстью проглотила таблетки, назначенные гинекологом, и нарочито бодро принялась громыхать ящичками комода, перебирая вещи.

- Ну что поделаешь, мам, не лежать же тебе овощем вечно? Сама слышала, что врачи сказали: не восстановишься уже, паралич полный, необратимый. Ты, помнишь, говорила, что не хотела бы так существовать? Ну вот. И я мучиться перестану, сама понимаешь, как мне тяжело тягать тебя туда-сюда, рожать же скоро. Серёжа работает, от Верки помощи никакой, а на сиделку денег нет. Так же для всех будет лучше, правда?

Мать протестующе замычала в ответ. Надя обернулась, прищурилась, глядя на неё:

- Если ты ждёшь, что я передумаю, то нет. Ты заслужила вот это всё. Хлебай полной ложкой.

Отвернулась, достала конверт с документами, принялась перебирать пластиковые прямоугольники в поисках нужных. Слова лезли наружу вперемешку со злостью и давними заплесневелыми обидами. Теперь можно, даже нужно было их высказать. Пусть забирает с собой. Хватит терпеть. Подошла к матери, наклонилась над ней, заглянула в выцветшие бледно-карие глаза и, словно плевки, начала бросать ей в лицо слова:

- Ты же всю жизнь нас гнобила. Меня, отца, Верку. Указывала нам, как жить, что есть, с кем дружить. Орала по поводу и без, вечно недовольная была. Мы у тебя были тварями, дебилами, идиотами. Папу унижала. Хотя он был тряпка, конечно, хоть бы раз слово против сказал. И умер молча, будто чтобы тебе угодить. Верка молодец, я ей даже завидую: нашла в себе силы свалить из этого гадюшника, не то что я. Я-то всё надеялась, думала, ну мама же, не может она меня ненавидеть, наверняка любит. Только по-своему. Ну-ну. Ты даже парализованная умудрилась всю кровь у меня выпить. А тебе всё мало было. Сколько раз мне Серёжа говорил: давай сдадим в приют, она же нам жизни не даёт. Не могла я, совесть не позволяла. Больше не могу. Я всё решила. Верке, кстати, я сообщение отправила, так оно даже не прочитано ещё! Вот тебе ответочка. Каково это понимать, что ты никому не нужна? Что сдохнешь завтра и никто не пожалеет, а?

Мать заморгала часто-часто, слёзы снова побежали по лицу, скапливаясь в морщинках блестящими лужицами.

Надя отошла к шкафу, сняла с вешалки синее платье, помолчала пару секунд и решительно повесила его обратно.

- И не в синем платье ты поедешь, а вот в этом, бордовом.

Злорадно улыбнулась и достала отпариватель.

- Помню, как мы с Веркой это платье покупали. Мусор соседям выносили, домашки их детям тупым делали, чуть ли не год копили, дуры. У мамы же юбилей, старались, порадовать хотели. Думали, наденешь и скажешь: "Какие дочери у меня умницы!", и счастья у всех будут полные штаны. А нам этим платьем по мордам: идиотки, дебилки, что за тряпка старушечья! Помнишь? Двадцать лет прошло, а будто вчера было. Не зря я платье хранила, пригодится наконец.

Надя усмехнулась, оглянувшись на трясущиеся губы матери, повесила платье на спинку стула и спокойно спросила:

- Есть будешь?



Вторник, 20.05



- На голодный желудок помирать собралась? Дело твоё, - взяла чашку, унесла на кухню, вылила бульон в раковину. Налила себе супа, съела две ложки и едва успела добежать до туалета. Ошмётки варёных овощей завихрились в сливе, с шумом провалились в канализацию. "Тихо, тихо, девочка моя". Погладила напрягшийся живот, вытерла со лба испарину. Ещё не хватало родить преждевременно, хотя вряд ли, конечно, просто реакция на стресс. Тащит всё на себе: мать лежачую, ремонт этот бесконечный. Серёжа по командировкам мотается, чтоб заработать, Верка, как мать инсульт разбил, ни разу нос не показала. Ничего, завтра всё закончится. Она выдохнет. Выбросит старую мебель. В первую очередь кровать эту продавленную, провонявшую болячками и недовольством. Шмотьё её сама на помойку вынесет. Чтоб ни следа, ни духа материного тут не осталось. Обдерёт до бетона стены, пол и тот поменяет. Всю прошлую жизнь на помойку. Без жалости!

Завжикал телефон на кухонном столе. Верка.

- Ну привет, дорогая. У меня хорошо, спасибо. Ты приедешь завтра? Не знаю, позвонят с девяти до трёх. Нет, Серёжа в Москве, дня через три, не раньше. Отгул попроси, тебе положено два дня. Вера, ты молодец, конечно, но какого хрена я это всё одна тащу, а? Мне, между прочим, рожать через месяц, а я тут скачу, подмываю и уколы ставлю! А ты, деловая, хвостом махнула и всё? Да не нужны мне твои деньги! Мне помощь нужна, я с ума тут схожу, а рядом никого! Слушай, её же завтра не станет, тебе что, совсем наплевать, Вера? Ой, да пошла ты, сама разберусь!

Швырнула смартфон на стол, вошла в комнату к матери, поймала её затравленный взгляд:

- Не приедет Верка, навалить ей на тебя с высокой колокольни.

И принялась упаковывать собранные вещи в бумажный пакет.



Вторник, 23.25



Надя проснулась внезапно, будто её ударили. Открыла глаза, размяла затёкшую спину. В полумраке увидела, что мать не спит, смотрит на неё всё тем же умоляющим взглядом. Встала с кресла, потянулась, ребёнок в животе зашевелился, пнул под рёбра. Надя рассмеялась тихонько.

- Алиска проснулась, запрыгала как на батуте.

Села на край кровати, взяла неживую руку матери, приложила к своему животу.

- Чувствуешь? Прямо как солдат там марширует.

Мать заморгала, застонала, губы её зачмокали в безуспешной попытке что-то сказать. Снова потекли слёзы.

Надя раздражённо отбросила её руку, встала с кровати.

- Ты думаешь, мне легко? Думаешь, я всему этому радуюсь? Да вот ни хрена!

Прошлась по комнате, включила свет, задёрнула шторы, ушла на кухню, чтобы не видеть лица матери. Выпила чаю, вышла на балкон. Прикусила руку зубами и заплакала, подвывая бездомной дворняжкой.



Среда, 03.18



- Мам, мам, - Надя легонько потрясла мать за плечи. Та открыла глаза, удивлённо уставилась на дочь.

- Мам, давай поговорим. Не спится мне, в голову мысли всякие лезут. Пока не поздно, я должна тебе сказать...

Надя опустилась в кресло, взяла сухую материну руку в свои липкие от пота ладони, сжала. Мать проснулась окончательно, в глазах снова заплескался ужас.

- Слушай, - Надя начала говорить, с трудом проталкивая слова наружу. - Вот ты была беременна, мной сначала, потом Веркой. Разговаривала, наверное, с нами. Радовалась, когда мы пинались. Ты думала, как будешь нас воспитывать? Прям сидела и думала, как будешь нас изводить? Бить будешь ремнём? Маленьких таких, беспомощных? Или это потом как-то всё пришло? Я понять хочу, как это происходит, чтоб со мной такого не было.

Мать кривила губы, подбородок её трясся, из-под сжатых век сочились слёзы. "Сколько можно плакать?" - удивилась Надя. У неё самой слёзы уже закончились.

- Я не хочу быть такой, как ты. Каждый раз, когда мне захочется заорать на Алису, или ударить её, я буду вспоминать тебя. И себя. И Веру. И всё вот это дерьмо, что ты лила на наши головы. Я никогда не скажу своим детям, что они тупые, что они страшные и никому не нужны. Помнишь, как ты нам это говорила? Помнишь, конечно. Как ты себя при этом чувствовала, а? Думала, мы от этого лучше становимся? Или ты просто самоутверждалась?

Надя вглядывалась в лицо матери, будто хотела прочитать её мысли, найти нечто важное, сокровенное, что примирило бы её со всей этой нелепой и страшной ситуацией.

- Ааааа! - выхрипнула мать неожиданно. Надя отшатнулась и рассмеялась.

- Ты думаешь, что всё делала правильно, да? Что мы благодаря тебе нормальными выросли? Да вот фигушки. И знаешь, я рада, что у меня есть право распоряжаться твоей жизнью. И о своём решении я не жалею. Переживу. А ты покойся с миром.

Она улыбнулась матери, та зажмурилась и отвернулась.



Среда, 07.22



Ужасно болела голова. Полубессонная ночь давала о себе знать. Контрастный душ не принёс облегчения, живот неприятно тянуло. Надя сварила овсянку, но не смогла проглотить ни одной ложечки. Мать тоже есть не стала. Она лежала, закрыв глаза и ни на что не реагируя.

Надя устроилась в кресле у кровати, положила на колени смартфон. Жутко хотелось спать, но она боялась пропустить звонок из Центра утилизации, а потому просто пялилась в окно, считая пролетающих мимо голубей. Представила, что каждая птица - хорошее воспоминание. Ведь они тоже были. Были же?

Пара голубей уселась на подоконник. Хорошее не вспоминалось. Может, потом вспомнится?

Надя не заметила, как задремала, и от зажужжавшего на коленях телефона подпрыгнула как ужаленная.

- Алло, да, я Смирнова. В одиннадцать ноль ноль, поняла, жду, до свидания.



Среда, 09.18



- К одиннадцати приедут, надо это... всё подготовить. Ты в туалет хочешь, подгузник поменять? Или потом они сами, как думаешь? Давай волосы тебе помою, а? Хочешь? Мам?

Надя бегала по комнате, передвигая кресло с места на место, хватаясь то за пульт от телевизора, то за пакет с вещами. Время, всю ночь сочившееся по капле, вдруг неудержимым потоком хлынуло в квартиру. Неотвратимость конца, чудовищного в своей законности, обрушилась на Надю, сдавила виски колючим обручем. Мать закрутила головой по подушке, рот её молча раскрывался и закрывался, как у большой рыбы.

- Мам, - Надя взяла её искажённое страхом лицо в ладони. - Мам, всё будет хорошо. Всё будет хорошо. Это не больно, врач сказал, просто укол. Снотворное. Слышишь меня? Так надо, с этим уже ничего не поделаешь. Будь умницей, мам, я буду рядом, обещаю, я тебя не брошу, мам, я буду с тобой.

Мать уставилась на Надю блестящими глазами, заворочала языком, выпуская изо рта ниточки слюней, и с трудом выдавила:

- Лууу... бууу... Нааа... ааа…

Надя обтёрла её лицо, поцеловала в лоб:

- И я тебя тоже, мам. Я тебя тоже.



Среда, 10.02



Верка молча обняла ошарашенную Надю, прошла в комнату и села рядом с матерью.

- Привет, мам. Вот, я к тебе пришла. Давно не звонила, у меня новостей много. Мы с Владом заявление в ЗАГС подали, скоро распишемся. Квартиру присмотрели, в ипотеку хотим. Сразу трёшку возьмём, дети же потом, наверное… Меня повысили до начальника отдела, сижу теперь в своём кабинете, восемь человек в подчинении, вот. Как ты и хотела, выбилась в люди.

Верка замолчала. Смахнула слёзы. Взяла материнскую руку, стиснула:

- Не хочу поминать плохое, ты всё-таки мама моя. Наша, - оглянулась на Надю. - Хорошего тоже много было. Костюм Снежинки помнишь? В каком классе я тогда училась, во втором?

Мать закусила губу, кивнула.

- Ты его из бабушкиной кружевной скатерти сшила. Красивущий получился, все девчонки обзавидовались.

Верка и мать заулыбались, Надя подхватила:

- И я завидовала, только он на меня не налез! Зато у меня уже туфли были на каблуках. Помнишь, мам, как ты меня ходить в них учила? А у меня ноги заплетались, как макаронины!

Смешок инородным телом прокатился по комнате. В Надиной памяти запорхали голуби-воспоминания: про пряники с кремом, которые мама иногда пекла по выходным. Про свежую голубику, которую приносил папа в больших вёдрах. Они с мамой и Веркой дружно перебирали ягоду, ели свежую с сахаром, пачкая друг другу носы и щёки, варили варенье в эмалированном тазике. Про бездомного кота, которого разрешили оставить, а он потом всё равно сбежал...

Мать улыбалась, пока они с Веркой тараторили наперегонки, хохоча и плача. А ровно в одиннадцать ноль ноль раздался звонок в дверь.



Среда, 11.00



Лицо матери вытянулось, губы затряслись.

- Мам, мы с тобой, мам, - шептала Надя, пока Верка впускала в дом сотрудников Центра. - Мы с тобой поедем. Ты уснёшь, а мы рядом будем, ладно?

В комнату вошёл мужчина в строгом тёмно-сером костюме, деловито огляделся, потыкал в планшет:

- Готовы? Документы, вещи собрали?

- Да, да, - засуетилась Надя. Схватила пакет, сунула его мужчине и тут же выдернула обратно.

- Нет, подождите, я другое платье возьму. Тут не то платье, тут бордовое, мама его не любит, я синее отпарю быстренько. Пять минут буквально, хорошо? Вера, синее надо... платье... - стены поплыли в разные стороны, Надя схватилась за спинку стула и вместе с ним упала на разъехавшийся под ногами пол.



Среда, 20.24



- Вот, - Вера протянула Наде выписку, выданную Центром утилизации. - Всё прошло хорошо. Нас привезли в Центр, зачитали права. Батюшка пришёл со своим кадилом, но мама отказалась. Юрист рассказал, что и как будет, потом ей сделали укол. Она быстро умер... уснула. Потом на кремацию. Урну с прахом поставили в ячейку в Центре, тут вот указано, - Вера ткнула в бумажку. - Платье я синее взяла, как ты сказала.

Надя взяла выписку, пробежала глазами. Миронова Любовь Валерьевна... шестидесяти пяти лет... утилизирована в соответствии с ФЗ 1324-16/123U... по медицинским показаниям...

Вот и всё.

- А ты как? С Алисой всё хорошо?

Надя вытерла слёзы, улыбнулась.

- Да, подержат пару недель в кювезе и домой. Только я тут подумала... Любой назову. И Серёжа не против. Пусть Люба будет. Любовь.