Я и мой Муз. Глава 3. Самое страшное

Страшное начиналось, когда он диктовал, что писать.  Он всегда был не особо церемонным, но в такие моменты это переходило всякие границы разумного.

Муз ходил по комнате, курил и говорил. Говорил не слишком быстро, но почти без пауз, как на экзаменационном диктанте или изложении. Я боялась не успеть записать каждое слово, боялась запутаться или забыть мысль, пока ее записываю. Порой вообще теряла нить повествования.

Но Муз был неумолим, разговорчив и требовал немедленного подчинения.

- Ты, наверное, думаешь, что я профессиональная секретарша? -  возмущалась я.
- Норм, в Доте писать успеваешь во время катки и это успеешь. Хотела быть писателем, пиши давай.
- Откуда ж ты такой взялся на мою голову?
- Сама выпросила, -  огрызнулся Муз.
- Ничего такого я не просила, - возмутилась я.
- Да ладно? «Нет идей, нет вдохновения, не знаю что писать», -  довольно похоже передразнил он.
- Но я ж не думала, что... – я не договорила
- Музом окажусь я?  Да, многие мечты при ближайшем рассмотрении выглядят несколько иначе, чем в воображении. Так  и не думай дальше, просто пиши.
- Мечтала волшебный пинок? Держи!

С этими словами он меня пнул. Ногой. По мягкому месту. Не сильно больно, но я была под впечатлением от такой непосредственности.

Пинок показался мне абсолютно обычным, но подействовал. Похоже, реально волшебный.

***
С писательством и поэзией у меня связано очень много страхов и боязней.
Страшным в творчестве для меня долгое время было вообще сказать о том, что пишу. Трудно объяснить почему. Отчасти, потому что мне хотелось производить впечатление умной, серьезной девушки. А «какие-то стихи» в этот образ по моим представлениям почему-то не вписывались.

Отчасти потому что была очень ранима, болезненно воспринимала любую критику в свой адрес, любые косые взгляды или пренебрежительные высказывания. Отчасти потому, что в семье меня с детства настраивали на серьезную профессию, а писательство к таковым не относилось.

Мне казалось, что стихи недостаточно хороши, чтобы их кому-то показывать.
Преследовал своеобразный синдром самозванца. Боязнь, что это никому не надо, у которой были основания. Мало кому из друзей и близких поначалу было интересно читать то, что пишу. Кое-кто обесценивал мое творчество или игнорировал его существование.

Поэтому я долго с осторожностью относилась к тому, что кто-то восхищался моими произведениями. Это казалось неискренним, как будто говорили, чтобы подбодрить или получить мое расположение, не более.

Я боялась еще много чего. Что будут смеяться над тем, что пишу. Что сочтут слишком личным. Что кто-то обидится на то, что стал прообразом героя. Что кто-то обидится на то, что не стал прообразом героя. Что напишу что-то, о чем не стоит говорить на широкую публику и это разрушит отношения. Что кто-то, прочитав, поймет мои истинные мысли, цели, чувства и это оттолкнет человека. Что кто-то подумает, что написано о нем, хотя это не так.

Да, я слишком много думала о том, что может произойти, вместо того, чтобы просто писать. Слишком зависела от мнения окружающих и слишком боялась одиночества, которое испытывала почти всегда.

Самым страшным было то, что куча проектов, книг, стихов лежала незаконченной. Книг, например, начато пятнадцать. И эта первая, которую я решила довести до конца. Очень много всего бросала на полпути. Поэтому в какой-то момент стала бояться даже начинать, потому что переживала, что не смогу завершить.
Этот страх полностью парализовал способность к творчеству на довольно долгий период. Пока я не решилась с ним справиться и, что называется, «шагнуть в то, чего боишься».

Помогло. Волшебный пинок сработал.

***
- Вот видишь, можешь ведь успеть, когда захочешь, - довольно улыбался Муз.
- Ты хотел сказать, когда ты захочешь? – засмеялась я в ответ.
- Я могу только усиливать то, что есть в тебе. Создавать или разрушать что-то можешь только ты сама, - на редкость серьезно сказал Муз Васильевич.

Я задумалась о том, что могу и хочу создавать. А он по обыкновению исчез в неподходящий момент, оставив меня наедине с этими мыслями.