Мара и её любовь. Часть I. Глава 7. Приворот

Мара и её любовь. Повесть в двух частях. Часть первая

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 7.
 . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Приворот.

          В начале апреля 1998 года Сергей и Настя с дочкой опять уехали, а в конце апреля Сергей погиб. На монастырском соборе устанавливали огромный тяжелый крест. Присутствовали представители властей, журналисты и фоторепортеры, собралось все духовенство и много народу, и местного, и приезжего, наблюдавшего за всей сложной операцией издали. Крест подняли в воздух на вертолете, а бригада монтажников должна была закрепить его над куполом. Погода стояла тихая, безветренная, на всю установку должно было уйти не более четверти часа. Однако неожиданно налетел довольно сильный порыв, девятиметровый крест начало болтать в воздухе…

В конце концов мастера справились с делом, крест прочно встал на свое место, и пострадал только один человек, которому вовсе и не обязательно было, собственно говоря, самому лезть на купол вместе с рабочими. Потом об этом много говорилось, писалось… совпадение нелепостей, трагическая случайность… и день, который задумывался, как праздник, оказался днем скорби.

Сергея похоронили рядом со стеной собора, его могила стала одной из достопримечательностей возрожденного монастыря… строитель, который разбился при воздвижении соборного креста… это ли забудется.       

          Мара узнала обо всем случившемся от матери, позвонившей ей в тот же день, и, бросив в Москве все свои дела, успела приехать на отпевание и похороны. Ее слегка удивило, что Настя хорошо держалась, даже мало плакала. Однако вскоре она поняла, что мать пребывает в таком глубоком шоке, что еще не скоро сможет осознать свою потерю в полной мере и достойно ее оплакать. Через несколько дней Настя разбудила Мару на рассвете.

- Я все поняла, - заявила она, трясясь при этом как в лихорадке. – Смерть, которая выпала Сергею… Это может показаться не случайным.
          В наше время часто говорят об искуплении. Если так рассуждать, если вспомнить, то получится, что, раз в нашей семье были богохульники, сбивавшие церковные кресты, то вот мой муж и погиб, восстанавливая церковный крест. Значит, ему нельзя было связываться со мной, жениться на мне и брать на себя то, что могло бы не иметь к нему отношения. 
          Да, сейчас любят говорить об искуплении, о покаянии, но все дело в том, что люди в жизни словно ходят по заколдованному кругу. То что-то ломают, то стараются воссоздать. А в результате вот такие нелепые потери.          
          Однако, Мара, правда в том, что мне в самом деле не надо было выходить за него и тем более рожать ему ребенка. Он бы еще долго искал свою половинку и еще долго только мечтал об отцовстве… и он бы тогда жил. У каждого человека есть свое предопределение, оно дается свыше. И если человек выполнил все, что ему написано на роду, нашел любовь и родил дочь, да еще и жил по совести, то ему незачем больше оставаться на земле, он может уйти.

- Мама, не вини себя, это неправильно. Ты же сама сказала, предопределение, судьба… Божья воля…

- Он был слишком хорош для этого мира, как и твой отец, - продолжала говорить Настя, будто не слыша ее. - И тоже ушел слишком рано. А я опять осталась с маленькой дочерью на руках… Но только я боюсь, Мара, я боюсь, что и мой час уже близок. Понимаешь, моя жизнь, она ведь тоже исчерпана. 

- Ну что ты говоришь такое, мама! Когда мой отец умер, ты растила меня. А после смерти Сергея ты будешь растить Сашеньку. Ты еще не старая женщина, у тебя хорошее здоровье, ты проживешь еще много лет, Сашенька станет большой на твоих глазах. То, что произошло, страшное горе, но ведь у тебя есть Сашенька, мама! И я тоже есть! Ты нам обеим нужна, а мы нужны тебе. Мы проживем как-нибудь все вместе, вот увидишь.

- Так-то оно так, - произнесла Настя, сидя на краю мариной постели и слегка покачиваясь, обняв себя руками за плечи. - Так-то оно так… Но мне кажется, что я права. Мне кажется, что мне надо подумать о будущем Сашеньки на тот случай, если меня не станет. Если скоро меня тоже не станет. Ты ведь обещала мне позаботиться о ней?
- Я обещала и не отказываюсь, но, мама…

- Надо все устроить, чтобы потом у тебя не было хлопот, и Сашенька никак не могла бы попасть в детский дом… сейчас такое время… детей не отдают бабушкам и дедушкам, потому что они слишком старые, а маленькую девочку могут не отдать взрослой сестре, потому что она сводная… но я всё улажу… да, надо заняться этим немедленно. Спи, Мара, еще рано, а я пойду подумаю обо всем этом.

Поцеловав дочь, Настя ушла, оставив Мару очень опечаленной и обеспокоенной. Мара видела, что мать не в себе, но испугалась, подумав, что, может быть, ее в этом состоянии посетили не пустые предчувствия.      

          После поминальных девяти дней мать и дочь, поклонившись в последний раз крестам Сергея, и соборному, и могильному, собрались и уехали в Москву, где снова, как и некогда, поселились вместе. На другой день по приезде Мара отправилась в свою коммуналку за необходимыми вещами и застала там Виталия. Теперь, когда его собутыльник последних месяцев, Гришка, по его же собственному определению «взялся за ум», Виталию квасить оказалось не с кем, и он просто спал в Мариной комнате от нечего делать. Впрочем, свою норму он уже выполнил: на полу возле стола стояла пустая бутылка.

Мара теперь точно знала, что Виталий действительно, забросив дела, играет на все попадающие ему в руки деньги в казино, причем в последнее время эти деньги были не заработанными, а заемными. Она проделала все то, что ей посоветовал Гришка: дала Виталию, как обычно, в долг (то есть якобы в долг, он ведь и не думал его выплачивать), а вечером нашла его в игорном зале. Но он был так занят, что не заметил ее, а она сама к нему не подошла. И после этого около двух месяцев она жила в недоумении относительно того, как же ей теперь быть, как поступить. И поэтому, когда ее горестная отлучка подошла к концу, она вернулась все к тому же разбитому корыту: комната в коммуналке, пьяный бездельник-любовник, полная беспросветность в будущем и все равно страх в душе перед разлукой с ним.

- Наконец-то ты вернулась, - продирая ото сна глаза, сказал Виталий. - Иди ко мне, я соскучился.
- Я не хочу, - ответила Мара, открывая шкаф и начиная вынимать свои вещи, чтобы уложить их в дорожную сумку.
- Как это ты не хочешь? – он потянулся к ней с постели и схватил за руку. - Иди сюда, говорю, я долго один не могу, а ты меня прямо на голодном пайке держишь. Уезжаешь куда-то зачем-то…
- Я не хочу! – крикнула Мара, вырываясь. - И не могу! У меня траур, если ты забыл.
- Траур? А, по муженьку твоей матушки-старушки! – они созванивались, и он был в курсе ее дел. - Да ну, что еще за предрассудки…
- Это не предрассудки.
- А чего это ты делаешь? Шкаф-то зачем потрошишь? Опять в отъезд собираешься, что ли? Лягушка-путешественница… Теперь-то куда?
- Я снова буду жить с мамой, я должна помочь ей с ребенком.
- И как только твоей матери пришло в голову рожать на старости лет!
- Она тебя не спросила, наверное.
- Какая-то ты сегодня дерганная, злая… Ладно, оставайся одна, если хочешь.

          Он изменил тон с заигрывающего на сухой и жесткий, встал с постели и принялся быстро одеваться, явно намереваясь уходить.
- Погоди, - сказала она. - Давай поговорим, обсудим все. У меня сейчас такое тяжелое время.

          Он молчал, со злым сопением затягивая брючный ремень.
- Виталий, Виталечка! Нам нужно поговорить. Сядь, успокойся.
- Я не вижу, о чем нам говорить, - прошипел он сквозь зубы.
- Мне нужно тебе сказать… Я кое-что узнала о тебе…
- Обо мне? Да на здоровье!
- Виталий, так нельзя, ты не должен так…

Но он уже рванулся к выходу, и Мара услыхала хлопок входной двери. Обида захлестнула ее с головой. Снова он не пожелал ее выслушать, не захотел понять! Снова все то же пренебрежение к тому, что она думает, переживает, чувствует. И это после того, как ей столько пришлось вынести, вытерпеть! И это сейчас, когда ее семья понесла новую утрату! «Нет, так не пойдет! Я тебя заставлю!»

Она схватила телефонную трубку и дрожащей рукой начала выискивать нужный номер… но вдруг одумалась и отбросила телефон в сторону. Что же она делает, хочет совершить ту же ошибку! Ведь в прошлую их ссору, которая произошла после смерти отчима, все было точно также. Он ушел, хлопнув дверью, а она принялась названивать ему, желая что-то объяснить… а он ее в конце концов так и не выслушал, и позднее они просто сошлись опять, по умолчанию на его условиях, и все осталось по-прежнему. Нет, все стало еще хуже. Это ведь не она, а он должен объясняться, это не она, а он должен наконец сделать шаг ей навстречу. Но он только вынуждает ее бежать за ним следом… и она бежит, словно собачонка… Нет, нет, с этим пора кончать. Так не может больше продолжаться.

И как же это она сразу не поняла, ведь главное уже состоялось: они расстались. Он может думать, что это он ее бросил, а она вольна утверждать, что он брошен ею. И кто из них более прав в своем заключении, как оно все произошло в действительности, не столь важно. Пусть кажется, что последнее слово осталось за ним, ведь он выскочил за дверь, не дав ей рта раскрыть. Главное не в этом, главное в том, что теперь они будут наконец врозь. У их отношений нет будущего, он ее никогда не любил, она его давно уже не любит, а жить так, как живет она, как он вынуждает ее жить, она больше не в состоянии.

И Маре вдруг стало легче, будто гора с плеч упала. С опостылевшим рабством покончено, она свободна. Наконец-то перед нею в темноте обступившей ее ночи забрезжил свет надежды, хотя это была другая надежда, не на счастье взаимной любви, о которой она так мечтала, а лишь на очищение от грехов, среди мерзостей которых, заблудившись на своем нелегком одиноком пути, она тонула, словно в гнилом болоте, все последние годы… ей уже было не до любви… Но ей и во сне не могло присниться, что однажды она сама захочет снова остаться в одиночестве…
   
Решив сжечь за собой мосты, Мара собрала домашнюю одежду Виталия, находившуюся в ее жилье, а также то свое белье, которое она покупала по его вкусу и которое одевала, ложась с ним спать, то есть для его удовольствия, и с огромным наслаждением выкинула все это барахло на помойку, не поленившись сходить для проведения данной операции во двор немедленно. Уложив наконец в сумку свои вещи, она прибралась в комнате и на кухне, освободила и отключила свой холодильник, и, пожалев, что не забрала у Виталия свой ключ, ведь он еще может придти сюда даже после ссоры, даже в ее отсутствие…  чтобы этого не допускать, ей придется поменять замок, ну что ж, так она и поступит в ближайшем будущем… - проделав все это, она уехала к матери и сестре.

          Но и теперь оставалась еще одна, последняя нить, которая продолжала связывать ее с любовником, и разорвать эту нить для Мары было также страшно, как расстаться с ним навсегда. И в то же время так же необходимо. 

Дело в том, что еще в те первые пять лет их связи, когда Мара любила Виталия со всем пылом и безумием, она, ужасно боясь разрыва их отношений, решила использовать все средства, чтобы удержать его во что бы то ни стало. Ей казалось, что ее личных стараний, направленных на достижение этой вожделенной цели, может оказаться недостаточно, и она, напрочь забыв о совете своей бабушки – твердить в отчаянных случаях молитвы богу, решилась обратиться за помощью к темным силам.

Надо сказать, что Мара верила в колдовство, деревенское воспитание даром не прошло. В среде деревенских жителей дольше, чем в городской среде, сохранялся старый жизненный уклад, приверженность к вере, пристрастие к суевериям. Бабушка научила Мару христианским молитвам, и от бабушки же она узнала приметы и приемы, нарушать которые не являлось безопасным и следование которым могло принести пользу.

Не стоило выметать из избы мусор на улицу после уборки, необходимо было сжигать вычесанные из косы волосы и остриженные с пальцев ногти, признавалось очень полезным окуривать жилые помещения зажженной полынью. С помощью воды, пролитой через железную дверную ручку, с человека, тем более с ребенка, легко снимался сглаз. Дом от недоброжелателей охраняла иголка, обмытая в святой воде и воткнутая за дверной косяк, а старый башмак и простейший наговор помогали избавиться от вскочившей на руке бородавки… и так далее.

Все эти простые бытовые вещи были доступны абсолютно всем сельчанам и широко практиковались. Но, кроме того, имелись вещи посерьезнее, делать которые дано было не всем. И обязательно на деревне во все времена проживала какая-нибудь женщина, которая либо слыла ведьмой и могла по личной злобе или на заказ сотворить что-нибудь такое нехорошее, что другим было не под силу, наслать порчу, например, - либо же это была знахарка, обладавшая навыками, которые позволяли ей помогать людям, лечить их от хворей и спасать тех, кого испортили ее антиподы… Итак, Мара знала, что колдовство, скорее всего, существует, но сама колдовать не умела, разве что бородавки сводить.

Вычитав в газете (а газеты к тому времени уже пестрели всевозможными объявлениями, в том числе и такими), что некая потомственная колдунья предлагает свои услуги всем желающим, она поехала по указанному адресу и заказала приворожить к ней Виталия, чтобы уж точно никуда от нее не делся. Маре было очень страшно, она сознавала, что готовится взять на душу тяжелый грех, ведь приворот все равно что порча, но уверила себя, что это необходимо для сохранения ее счастья.

Колдунья, старая цыганка, которую, возможно, в самом деле звали Земфирой, как об этом сообщало объявление, велела посетительнице положить привезенные сто долларов в стоявшую перед нею шкатулку, закрыла крышку, присваивая себе эти деньги, а потом повела себя странно: взяла девушку за руку, начала вглядываться в ее ладонь и бормотать что-то такое несуразное, что Мара наполовину забыла ее слова сразу же, а наполовину так их никогда и не поняла: про лунную ночь и хищного волка, про сорную траву и старую могилу…

- О свадьбе пока не думай, - сказала колдунья. - А вместе со своим мужчиной ты будешь долго, как тебе хочется.

          После этого она приказала ей возвращаться домой и приехать к ней снова завтра, не забыв захватить еще денег, но в два раза больше, чем сегодня.
- А как же приворот? – не понимая, что происходит, спросила Мара. Старуха сидела напротив нее за столом, прикрыв темные глаза и словно не слыша ее. - Завтра, - повторила она, медленно поднимая взгляд, и ее голос эхом отозвался у Мары в ушах.
 
Колдунья жила за городом, ехать к ней нужно было на электричке. На другой день, собравшись, достав из своей денежной шкатулки уже не сто, а двести долларов, благо они там были, чтобы положить их немного погодя в шкатулку цыганки, Мара, уже купив билет на поезд, стояла среди других отъезжающих на краю платформы, в еще более полной уверенности, чем прежде, что поступает правильно, что иначе ей нельзя… Правда, при этом страх продолжал мучить ее, она даже попыталась молиться, чтобы справиться со своим паническим состоянием, но это давалось ей очень нелегко, затверженные с детства слова забывались и путались… «Яко Ты, Господи, упование мое: Вышняго положил еси прибежище твое. Не приидет к тебе зло»… а между тем поезд уже показался вдали, быстро приближаясь к перрону…

- Не ходи туда! – вдруг истошно, высоким тонким голосом завопила какая-то женщина в толпе совсем близко от Мары. - Не ходи туда!

          И Мара словно проснулась.
- Что я делаю, зачем!
          И поезд тогда ушел по своему пути следования без нее.

          Оставшись на перроне одна, Мара сама не понимала, что произошло. Конечно, женщина прокричала свою краткую фразу не ей и не о ней, Маре даже показалось, что в толпе поодаль случилось какое-то замешательство, потому что у пассажиров под ногами путался разбаловавшийся ребенок… скорее всего, это пронзительное «не ходи туда» предназначалось ему… может, он, расшалившись, собирался сигануть с платформы на рельсы?.. но как же кстати прозвучал отчаянный призыв, какой важный он нес в себе посыл и смысл…

Мара так и не узнала, выполнила колдунья ее просьбу или нет. Пусть второй раз она у нее не появилась, но один-то раз побывала, и желание свое до нее донесла, и деньги заплатила. Насколько она могла понять, все-таки скорее нет, чем да. Она слышала, что при проведении приворота делают нечто подобное любовному напитку, добавляя в него кровь того, кто хочет приворожить, и напиток этот должен выпить тот, кого хотят приворожить. Никакого питья Мара от цыганки не получала и ничем Виталия соответственно не опаивала.

Можно было вообще усомниться в том, что цыганка являлась тем, за кого себя выдавала, то есть настоящей ведьмой. Умела ли она делать то, за что бралась, или просто применяла простейшую цыганскую магию, в основе которой лежит не проведение обрядов, а легкий гипноз, заставляющий клиента раскошеливаться, и только, - кто знает. Во всяком случае, Мара определенно испытала на себе действие этого гипноза, очнуться от которого ей помогла случайность, женский крик на железнодорожном перроне.

          Пережив страшное приключение и раздумав делать то, что собиралась, больше Мара к колдуньям не обращалась, мало того: впав в другую крайность, она побежала в церковь и, как сумела, покаялась в своем грешном умысле. Но спокойствие ей в душу так и не пришло. Сомнение осталось. Вдруг приворот все-таки был сделан? По каким-то другим правилам, каким-то неизвестным ей способом… именно поэтому ее связь с Виталием все длилась и длилась, хотя он не испытывал к ней настоящего любовного чувства, только похоть… но ведь так и бывает, когда происходит подобное насилие над желаниями человека: сердце полюбить заставить нельзя, а телесную страсть разбудить можно… и человек, особенно слабый человек, не имеющий силы для борьбы, против воли живет с тем, кто не мил, и тоскует от этого, и становится хуже и порочнее, и может заболеть, зачахнуть, спиться, задыхаясь в опутавших его тенетах…

Нельзя сказать, будто бы все годы, в продолжении которых сохранялась ее связь с любовником, Мара только и делала, что вспоминала свою поездку к колдунье. Но она и не забыла о том случае, причем иногда испытывала уверенность, что никакого приворота сделано не было, а иногда ей мерещилось обратное. Особенно в последнее время ей приходили в голову именно такие мысли. Не она ли виновна в том, как деградировал Виталий? Не она ли с ним это сделала? Не по ее ли вине он испортился?

Как же ей расстаться с ним теперь, отказавшись от своей за него ответственности, доведя его до такого состояния и после этого бросив? И вот ведь как бывает на поверку. Она хотела поймать в свои сети его, а запуталась в них сама. Однако в ней все равно зрело подспудное желание переломить течение своей жизни, ставшей не только не радостной, но уже просто невыносимой, освободиться наконец от груза прошлых ошибок, разойтись с прежде любимым ею, а теперь сделавшимся таким неприятным ей человеком, который, как бы она ни билась, как ни старалась, все равно остался для нее чужим, - и, если вправду имел место приворот, то сделать отворот!

          Обратный обряд, как об этом также слыхала Мара, был возможен, но чреват для нее неприятностями: согласно непреложным законам колдовства, за наведенную порчу отвечает заказчик, и, если ее снять с того, на кого ее наслали, то она вернется не к тому, кто ее настал, а к тому, кто этого пожелал. То есть Маре в этом случае придется расплачиваться дважды: сначала она потеряет то, что получила согласно своему желанию, хотя это и оказалось нестоящим приобретением, а потом по ней бумерангом ударит зло, которое она причинила другому человеку, привязав его к себе.

Подобная перспектива не могла не испугать, и в этом крылась еще одна, пусть и не самая важная причина поведения Мары, то есть почему она не смотря ни на что предпочитала плыть по течению, избегая резких телодвижений и оставляя все, как есть. Но, сколь веревочка не вейся, конца не избежать. Теперь, когда разрыв с Виталием все равно произошел, нужно было довести дело до полного завершения, даже ценой расплаты за прежний дурной поступок.

В принципе, это будет справедливо. Только бы не пострадали вместе с нею ее родные, мать и сестренка, ведь если с нею, Марой, случится что-то плохое, то это может отразиться и на них.

В  последней третьей тетрадке, в которой Мара набрасывала черновик возможного разговора с Виталием, заочно беседуя с ним, потому что очно это не получалось (кстати, однажды она попыталась вспомнить, что она сделала с этой тетрадью – тоже сожгла, выбросила на помойку вместе с одеждой любовника во время кардинальной чистки жизни и помещения… или тетрадь где-то еще валяется, целая и невредимая, неизвестно зачем… впрочем, это ведь уже не имело никакого значения), - так вот, там недаром значилось: «Я позволила себе любить, и не отступила, и прошла свой путь до конца. Хотела бы я еще сказать, что никому при этом не причинила вреда, кроме себя».   

          Решившись, Мара на этот раз газету с объявлениями покупать не стала, поскольку приобретенный за сто долларов жизненный опыт научил ее, как легко можно попасть в цепкие лапы какой-нибудь ловкой шарлатанки и вымогательницы. Она постановила действовать сама. Тем более, что однажды по случаю ею оказалась приобретена книжка, изданная репринтным способом и содержавшая практические советы по проведению некоторых магических обрядов (книжка так и называлась – «Практическая магия»).

Читать серые странички с то и дело попадавшимися в тексте твердыми знаками на конце слов было не очень удобно, но Мара справилась с задачей, изучила некоторые приведенные в книжке рецепты и теперь знала, что нужно делать. Следовало обзавестись четверговой солью, начисто вымыть и высушить сковородку – и действовать.

Купив в четверг пачку соли и, согласно условию, оговоренному в магическом рецепте, оставив сдачу продавщице, Мара принесла покупку домой. Было позднее утро, Настя как раз собиралась идти гулять с Сашенькой, а Мара в этот день была свободна до полудня, поскольку на работе ее ждала лишь вечерняя смена. Оставшись одна, Мара отправилась на кухню, сняла с себя все украшения, распустила волосы, насыпала на приготовленную заранее сковородку горсточку соли, поставила сковородку на газовую конфорку, зажгла огонь и, стоя у плиты, открыла свою книжку и принялась читать вслух:

Соль бела и чиста, очисть раба Божьего Виталия.
Сними с него все порченное, все наведенное, все сглаженное,
С едой съеденное, с питьем выпитое, с подкладом взятое.
Дурным глазом, злым словом посланное
Хоть девицею, хоть старухою…

Согласно правилу проведения обряда, соль нужно было прокаливать на сковороде до тех пор, пока она не начнет потрескивать, и все это время повторять заговор для снятия приворота. Как обычно у нее и водилось, подойдя близко к той границе, за которой начиналось тридевятое царство-государство, где властвовали сверхъестественные силы, Мара струсила и едва стояла на ногах, так как от страха у нее подгибались колени.

Она боялась даже взглянуть на сковородку, поскольку была уверена, что соль, конечно, потемнеет, показывая наличие приворота, и тогда сбудутся все ее худшие опасения: и относительно ее вины перед Виталием, и относительно ожидающей ее расплаты. Она все твердила и твердила заклинание, чутко прислушиваясь, не трещит ли соль, но слышала только тихое гудение пламени и стук собственного робкого сердца. От накаленной чугунной сковородки начал распространяться характерный запах, Маре показалось, что соль наконец затрещала… она бросила на нее взгляд… горсточка соли оставалась все такой же белоснежной, как и вначале. Не веря своим глазам, Мара вгляделась, стараясь уловить на ее поверхности хоть какие-то темные или желтоватые следы… нет, соль осталась чистой.

Мара почувствовала упадок сил. Она закрыла книжку, выключила плиту и присела на табурет. Не было на Виталии никакого приворота. Цыганка, взяв у Мары деньги, а затем подняв цену, все равно ничего не сделала… может быть, она и не умела этого, и ее искусством был один лишь обман, нацеленный на обогащение… или же, обладая даром гадалки, она увидела по руке пришедшей к ней женщины, что ее не ждет скорая разлука с предметом ее страсти, что никакая магия тут вообще не требуется, но ничего ей об этом не сказала, опять-таки из желания вытянуть из нее побольше денег…

Виталий жил с Марой не потому, что его заколдовали, а потому, что ему нужна была женщина, ласковая, покорная, наиболее беспроблемная… и ведь Мара была именно такой… да она вообще являлась для него находкой, слепая от своей любви, не старуха, не уродка, обеспеченная и жильем, и работой, позволяющая ему брать так много и так мало давать взамен… ничего ему не стоящая, ни в чем его не ущемляющая…

Ее приворот крылся в ее податливости и страстности, и это был самый лучший, самый действенный приворот, так что никакой другой и не требовался. Именно поэтому он не бросал ее и не собирался бросать никогда, лишь пугая ее подобной возможностью, гораздо менее выгодной ему, чем ей. Ей бы заставить его ревновать, раскрутить своими капризами на дорогие подарки, вынудить его умолять ее о близости, отказывая ему до тех пор, пока не дойдет до белого каления… тогда он относился бы к ней иначе, она стала бы ему дороже и в прямом, и в переносном смысле… а она его жалела, а она поступала с ним по совести, она не делала ничего такого, что могло бы его задеть или огорчить, ведь она его любила… 

И в том, что он не желал больше работать, прогорел со своим бизнесом, пустился во все тяжкие, проигрывая на зеленом сукне последние гроши, ее вины не было. Отнюдь. Это не она сделала его хуже, чем он был. Это он был хуже, чем она о нем думала. Хотя потакание дурным наклонностям и привычкам можно расценить как вину. Однако ведь речь шла не о ребенке, воспитание которого еще не закончилось, а о взрослом человеке, который должен отвечать за свои поступки сам, - и за причиняемое им другому человеку зло тем более.

В каких потемках блуждают порой люди.   

          Мысли о сделанном на любовника привороте, о наведенной на него тем самым порче, о своей ответственности за него в этом отношении являлись для Мары еще одним видом самообмана, заставлявшим ее идти неверной дорогой, удерживавшим ее от решительных действий… еще одним предлогом оттянуть расставание с Виталием…

Подумать только, она ведь таким образом сама причиняла себе вред, и немалый, и потрудилась над этим так, что, имея в виду достигнутый результат, ее превзошел бы здесь не каждый злодей. Как будто ей мало было имеющихся поводов для мучений, так она еще изобретала для себя дополнительные. Но по какой причине, почему? Она не могла жить, не мучаясь? Зачем, за что она казнила себя? Отрабатывала, сама того не понимая, наложенное на ее род проклятье?..

Или корни произошедшего следовало искать в другом? В страхе перед одиночеством? В страхе перед переменами? Люди нередко цепляются за прошлое из боязни будущего: с прошлым они знакомы хорошо, а про будущее ничего еще не знают, оно еще не состоялось. Неизвестность пугает.

С другой стороны, внутренний мир человека не всегда находится в соответствии с реальностью, часто человек рад принимать желаемое за действительное, ведь легче идти по мосту над пропастью, если пропасть затягивает туман и нельзя увидеть ее немыслимую глубину, и это работает, это помогает, способствуя тому, чтобы сохранять душевные силы… однако всему есть предел… ведь если туман затянул уже и самый мост, если не видно, куда ступаешь, падение в бездну становится слишком вероятным и единственное спасение – заставить себя наконец взглянуть правде в лицо…
          Может быть и так…

          Вообще подобные истории способны вызвать возмущение, даже брезгливое возмущение. Человек, пусть и очень одинокий, и очень несчастный, не должен забывать о самом главном, что у него есть – о своем человеческом достоинстве, иначе быть беде. Однако на самом деле все бывает не так, как должно быть, а так, как бывает. Увы, приниженное существование ведут многие люди, и ведут годами, причем практически добровольно.   
 
        …Но неужели же, если бы не очередная трагедия в семье, она так и не осмелилась бы на разрыв?! Какие силы приковали ее словно цепями к этому человеку… Мара вспомнила, как он говорил ей про себя некогда, словно бы объясняя этими словами то, что на самом деле следовало объяснять иначе: «Я такой человек». Он был плохой человек. Трудно, находясь рядом с кем-то, будучи с кем-то связан, глядя кому-то в глаза, целуя и обнимая кого-то, вынести ему подобный приговор. Трудно вообще признать, что плохие люди есть на свете, что зло существует в самом деле, - возможно потому, что, раз так, с этим следует бороться, а не сидеть сложа руки, дожидаясь, когда плохое станет хорошим, злое добрым, как будто этим страшным качествам в самом деле дано преображение в другую ипостась без приложения каких-либо усилий. Маре встретился плохой человек, и это стало ее большим личным несчастьем.

          Однажды в детстве Мара проснулась среди ночи и расплакалась, а когда мать подбежала к ней и принялась утешать, заплакала еще пуще. «Зачем я родилась», - твердила маленькая девочка, которую посетило предчувствие того, как много ей придется страдать в жизни: «Зачем я родилась!»
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Продолжение. Утрата: http://proza.ru/2023/01/10/958
Предыдущее. Жизнь-игра: http://proza.ru/2023/01/10/928

Содержание Части первой: http://proza.ru/2023/01/09/926