Баллада о Санкт-Петербурге

               


                Неотразимый в притяжении магнитном,
                неприложимо-чуждый суете людской,
                в мундире строгом, похоронном и гранитном
                спит этот самый странный город над рекой.

                Весь воплощение линейной перспективы,
                так и не легшей на российскую судьбу,
                он телом – жизни европейской негативы,
                а духом – Пушкин, ясно мыслящий в гробу.

                То, что ему живые люди неприятны,
                уже сомненьям никаким не подлежит,
                но значит ли, что действует закон обратный –
                и только к умершим его душа лежит?

                А что – пусть в виде исключенья, но бывает :
                вдруг голос внутренний куда-то позовет,
                и человек квартиру в городе снимает
                чужом – но за всю жизнь и дня в ней не живет?

                Не это ли с Санкт-Петербургом и случилось :
                там неживым как будто все жилье сдано,
                да, видно, ими до сих пор не заселилось,
                точно жильцам в догадку, от кого оно.

                Любые чересчур возвышенные чувства
                несовместимы с человеческим теплом :
                здесь скрыта сердцевина всякого искусства,
                и гений славы мир приветствует крылом.
               
                Крыла того вдруг ниоткуда дуновенье –
                величия пьянящая с безбожьем смесь –
                то самое и вызывает вдохновенье,
                которое на нас находит только здесь.

                Как странно, что поэты – все, без исключенья –
                любви предпочитают слово о любви :
                никто не замечает темного значенья,
                в мятежной мерно токающей их крови.

                Вот с ним как раз отчаянно схлестнулась вера –
                так борются за «нынче» «завтра» и «вчера» –
                насчет того, чей это город : Люцифера
                иль Пушкина-поэта и царя-Петра.