Выставка

            В среду позвонил Семеныч и пригласил на открытие выставки своих работ в «Художественной галерее» или, как ее иногда называли, в «Галерее Ху». Андрей пообещал прийти, хотя ему не очень-то и хотелось тащиться со своего поселка в такую даль. Дней пять тому назад он заходил в гости к Семенычу, который жил в самом конце улицы, круто спускающейся к набережной. Вроде бы центр города, но дома стояли как на подбор убогие – отбитая штукатурка, покосившиеся заборчики с выломанными досками. Сквозь дырки проглядывали мусор, камни и щебенка, чуть ли не доверху, наполнявшие дворики. Ходить здесь в гололед было небезопасно. Можно было так удариться башкой о какое-нибудь дерево или промерзшую асфальтовую скользоту, что вся, годами копившаяся в коре головного мозга дурь – враз выскочит, а без нее, пожалуй, не очень-то весело будет жить на  этом свете…

            Чтобы попасть к Семенычу, нужно было дойти до крайнего дома, открыть железную проржавевшую калитку со следами ободранной зеленой краски, пройти немного во двор и дальше подняться на второй этаж. Подниматься следовало, порядочно согнувшись, чтобы не врезаться головой в балку, по крутой деревянной лестнице, давно немытой и некрашеной, скрипучей, пропахшей кошками…

              На площадке второго этажа в разбитое и наполовину заложенное кирпичами оконце виднелась крыша сарая, какое-то хилое деревце, торчала проволока и куски поломанного шифера. К Семенычу нужно было налево. А чуть выше над ним, под самой крышей, жила какая-то звездобратия, которая время от времени устраивала гульки и изрядно шумела, выясняя свои, ей только ведомые расклады.

             Постучавшись в дверь, Андрей постоял с минуту, но никто не спешил открывать. Пришлось колотить посильнее. Наконец, за дверью раздалось: «Иду, иду» и появился хозяин: худой, изможденный, с мешками под голубыми глазами, с половиной зубов, густыми рыжеватыми от табака усами и, несмотря на свои 64 года, с сохранившейся густой шевелюрой. В пальцах – вечная дешевая сигарета, а под ногами его сразу же завертелась маленькая, молодая, но уже народившая недавно трех котят, кошка Нюрка. «Привет, – сказал Семеныч, улыбаясь, а дед ничего не слышал, заходи».

             В комнате, на деревянном, но почти земляном на вид полу, стоял большой мольберт. Рядом горкой валялись выдавленные тюбики, раскуроченные банки из-под пива, приспособленные под краски. Справа – стенка с самодельными полками, плотно забитая книгами в разной степени разлохмаченности. На подоконнике примостился большой гипсовый аполлонистый бюст, который кто-то выставил рядом с мусорными баками, а Семеныч приволок его к себе.

             Возле побеленной печки с форсункой располагался покрытый вытертым покрывалом топчан. На него, поближе к теплой печке, Андрей любил упасть, изображая всю свою немощь и усталость. На круглом столе, заваленном листками с набросками и стопками книг, виднелся недопитый пузырь недорого пива, стакан, хлеб, сахар в пакете, ложка и прочая, и прочая обычная житейско-холостяцкая мелочь.

             Ремонта в этой хате не было уже лет двадцать, а то и поболе. Да его и не предвиделось из-за крайней бедности хозяина и каких-то, почти параноидальных, опасений, что бывшая жена может покуситься на эту, как говорится, не то, что убитую, а уже наполовину похороненную под всяким ненужным и пыльным барахлом квартиру.

             Все было как всегда. Андрей листал целлофановые файлы с графическими работами, выискивая новые, и, прикидывая, как бы купить что-нибудь подешевле. Обычная старая как мир «игра» между бедным художником и прижимистым, и тоже совсем небогатым приятелем-покупателем. В конце концов, Семеныч получил деньги на пиво и сигареты, а Андрей – пару понравившихся ему картинок. Дома у него давно уже скопилось их достаточно, чтобы самому организовать небольшую выставку, но, какая-то, присущая наверно каждому коллекционеру жадность, а может просто стремление заполнить свою скучную жизнь хотя бы небольшими, но приятными событиями – заставляла его вновь и вновь тратить деньги на эти разноцветные листочки.

                Семеныч традиционно убеждал: «Если оформить эти работы – будут смотреться по-другому, ты увидишь, как они зазвучат». Андрей кивал головой и внутренне соглашался, но, каждый раз придя домой, просто складывал вновь купленные картинки в папку. Ни денег на паспарту, ни желания что-либо делать с ними – у него не было…

                В тот вечер Семеныч сказал, что скоро будет выставка его работ. Для этого надо сдать заведующему галереей 6 тысяч на фуршет для гостей-посетителей. Андрей предложил свои услуги: «Может мы сами все организуем, и дешевле будет, и стол побогаче», подумав при этом, что мог бы еще добавить пару бутылок коньяка из своих запасов. Однако Семеныч отказался, сославшись на то, что не хочет нарушать уже установленный порядок.

               И вот, спустя 10 дней, выставка была готова, но идти на нее Андрею не очень-то хотелось. Все работы он и до того видел-перевидел, а, выслушивать стоя минут 40 традиционные хвалебные речи в адрес "выставленца", несмотря на то, что был согласен со всем тем хорошим, что о нем говорили, – всегда было для него утомительно. Но прийти надо было, чтобы не обидеть старого приятеля, а врать ему, что очень занят на работе – язык не поворачивался. Была в этих мероприятиях какая-то фальшь. «Слов много, а денег – ни копья. Лучше бы сбросились, да дали Семенычу денег», думал, в таких случаях, он. Денег никогда и никто не давал…

               Подойдя к галерее, Андрей увидел несколько курящих на улице, плохо одетых и давно нестриженых художников. Некоторых он знал, с другими даже здоровкался за руку, хотя, если бы их спросили, кто этот человек, вряд ли они могли бы вспомнить его имя, или чем он по жизни зарабатывает на хлеб с маслом.

                Народу в зале было уже порядочно. В основном, там были приятели Семеныча – разной степени изношенности деды. Была и молодая художественная поросль, часто стремно одетая, и с надеждой в глазах со временем стать очень знаменитыми, а вовсе не такими же бедными и старыми, как виновник торжества.
 
                Была и пара-тройка вечных, как Андрей их про себя называл «люмпен-журналистов». Из тех, кто все про всех знает, а главное чует, где и когда будет какое-нибудь мероприятие, предусматривающее бесплатную выпивку и закуски. В общем, небольшой летучий отряд, вечно паразитирующих халявщиков, достаточно наглых, беспардонных, развязных и фамильярных до тошноты. Никто из них, разумеется, никогда не писал ни про художников, ни про их выставки. Стоило им чуть подпить, и они тут же выбирали момент, чтобы незаметно стащить со стола непочатые бутылки с виной или водкой.

                На выставках бывает еще несколько людей, которые как будто специально голодают перед тем, как прийти на нее. Обычно, очутившись, в конце концов, возле фуршетных столов, они запихивают в рот один за другим бутерброды, запивая всем, что есть, без разбору, мешая водку, вино, сок, минералку…

                Странно, но Андрей, прощая такое поведение мужчинам – с неприязнью относился к женщинам, когда отмечал у них эту манеру. Как правило, это были некрасивые, с жирными, обвисшими задами, плохо одетые и грубо накрашенные тетки, – какие-то знакомые или псевдознакомые художников. Иногда, приходили полубомжихи, неизвестно. каким ветром занесенные в теплое помещение. Последние, обычно, вели себя гораздо скромнее, как бы извиняясь за то, как они выглядят, и за то, что на выставке их интересует только стол с закусками и выпивкой.

               Только что закончились хвалебные речи. Говорили о таланте художника, о том, как удивительно он что-то там «передал и воплотил», и какой это "для всех нас праздник». Семеныч, такой торжественный, в своем лучшем, но крайне незамысловатом пиджаке и старых джинсах, благодарственно низко кланялся и принимал поздравления. К этому времени выражения лиц у многих стало приблизительно одинаковое: чего-то ждущее, нетерпеливое, заставляющее косить глаза, и бороться, против идущих изнутри, голодных импульсов. Наконец, свершилось, путь был свободен! Народ немедля потянулся к столам с едой.
Андрей, бегло пройдя по залу и, поручкавшись со знакомыми, тоже подошел к фуршету. Закусок было мало, выпивки тоже, зато все было на каких-то разноцветных пластиковых тарелочках с зубочистками и салфетками.

               Зав галереи или, как его называли, «галерейщик» – молодой парень – может быть чуть за 30 – симпатичный «субчик-голубчик», обвешанный какими-то цепями, с перстнями на пальцах и позументами на вязаной кофте, время от времени что-то подносил к столам. Но на 6 тысяч здесь и подавно не было. «Вор, скотина натуральная, обмануть нищего художника, это какую же совесть надо иметь» – с ненавистью подумал Андрей, безо всякого удовольствия поедая худосочный бутер с сыром. «Где красная рыба, где шоколадные конфеты и колбаса?». Конечно, он не считал себя святым в их отношениях с Семенычем, выманивая понравившиеся ему работы, но до такой низости и подлости ему было еще далеко. «Как ты думаешь, на какую сумму стол накрыт?», – автоматически спросил он у одного из люмпен-журналистов. Тот, наливая себе полную рюмку водки, спокойно и со знанием дела ответил: «Максимум тысячи на полторы».

               Андрей стоял рядом с «галерейщиком» и, незаметно рассматривая его, пытался вникнуть-понять, почему человек позволяет себе такие вещи. У него и раньше часто возникало наивное, не по возрасту, недоумение по поводу того, как люди могут красть у других людей, «кидать на деньги», или избивать совершенно незнакомых им безобидных прохожих. Те, кого показывали по телевизору в криминальных передачах, пойманные и изобличенные, часто со следами физического «раскаивания-раскалывания» на физиономиях, – обычно прятали свои глаза, не знали, куда деть руки. Лица их были неинтересными и однозначными, иногда, просто уродливыми и тупыми. Да и одеты были соответственно – в каких-нибудь цветных измятых рубашках и спортивных штанах.
 
                Здесь же, перед ним сидел совершенно спокойно в романтически-элегическом настроении красивый, разодетый парень, и, казалось, был глубоко погружен в свои такие приятные нарциссические голубые грезы.
 
                Утоля первый голод, Андрей прошелся по залу, рассматривая знакомые уже ему работы, с вечными для Семеныча темами: лодки, рыбы, матери с младенцами, музыкальные инструменты. Приобретя, наконец, свою автономию от старой папки с файлами, и оформленные даже в самые простецкие рамочки, они и в самом деле, теперь, выглядели по иному: значительнее, глубже, интереснее, вызвали желание рассмотреть все детали и понять, что это значит.
 
                «Конечно, – с неприязнью подумал Андрей, – лучшие работы, как всегда, заберет себе галерея – в счет уплаты за выставку». Таковы были правила. Невдалеке, у одной из картин, Андрей увидел как Семеныча комплиментят какие-то его приятельницы, которые не прочь были выпросить у него понравившиеся им работы. Была еще одна дама, которая, когда-то морально поддержала художника в трудную для него минуту развода с бывшей женой, и много лет пользовалась этим, чтобы получать картинки-подарки ко дню своего рождения или покупать за бесценок живопись.

                Возле стола с закусками с важным видом стоял один знакомый Андрея – называвший себя «арт-дилером», а на самом деле – жучара еще тот, шныряющий по мастерским художников и скупающий по дешевке их этюды, с тем, чтобы потом загнать втридорога. Одно время они приятельствовали, но Андрея постоянно раздражало, что когда тот предлагал ему какую-нибудь работу и расхваливал ее изо всех сил, при вопросе, сколько она стоит, залезал к себе в портфель, доставал какие-то свои списки-таблицы, в которых стояла (чтобы не забыть) слева цена его покупки, а справа – цена продажи. Это, в конце концов, однажды вызвало у Андрея такое отвращение, что он не выдержал и сказал фразу, мягкий перевод которой звучал приблизительно так: «слушай мы ведь с тобой вроде друзья, а ты все время пытаешься нажиться на мне». Последовала недолгая «дискуссия», в результате которой они года полтора не общались...
 
                Пестрая и шустрая братия с бокалами в руках и закусками на тарелочках радостно шастала по залу и разговаривала друг с другом. Андрей поболтал с люмпен-журналистами, как обычно, с удовольствием рассказывающими о своих поездках на какие-то форумы-шморумы, о том, как там было классно, какой там был шикарный стол, и как они там «нажрались». Затем он приблизился к еще одному своему знакомому и перекинулся с ним парой ничего незначащих фраз.
Подошел счастливый Семеныч и спросил: «Ну как вы тут, все в порядке?». «Да, все нормально» – ответил Андрей. Наверно так оно и было…

                После окончания выставки он пошел провожать подвыпившего Семеныча. На самом крутом спуске, тот внезапно остановился, глядя на дерево: «Посмотри, какое необыкновенное сочетание: ветки, небо, облака и свет, свет, какой свет!». Это был обычный «приход» Семеныча. Ничто не ускользало от его всё примечающего взгляда художника. «Я вот думаю, сколько моих друзей уже ушло, и если Бог мне дал возможность жить, то надо что-то делать. Работать, надо работать, чтобы хоть что-то осталось от тебя, чтобы не потеряться. Так ведь Андрюха?». «Да, ты прав», автоматически ответил Андрей и, с какой-то обреченностью, подумал, что от него-то уж точно ничего не останется.

                А что вообще остается от обычного человека, необремененного способностями или талантом? Дети? У него не было ни детей, ни жены. Родители, не без помощи врачей, рано умерли, оставив печаль и чувство вины, что был для них плохим сыном и не смог хоть как-то продлить их жизнь, спасти, облегчить уход. Работа? Андрей работал программистом, подрабатывая, «ваял» народу сайты, и прекрасно осознавал: то, что он делает, уж точно не принадлежит Вечности…
                Что он может оставить этому миру, равнодушно взирающему на уход разочаровавшегося старого и приход нового, полного каких-то наивных надежд поколения? У многих людей нищая, неинтересная жизнь. Им мешает лень, бытовые заботы, пьянство, невозможность сосредоточиться на чем-то главном, да и неспособность определить это главное. Как там сказал Семеныч? «Чтобы не потеряться». Хорошо бы. По ассоциации откуда-то всплыла фраза: «потерянное поколение». А может, на самом деле, все поколения потеряны? Рождаемся, чтобы потерять и потеряться. А приобретаем то, что вовсе не радует. Так называемый «жизненный опыт»: осознание своей бездарности, ощущение, что ты ничего не успел и сожаление о напрасно растраченных лучших годах.

                Вот Семеныч – это человечище! Тот всегда ощущает, что он художник, и что должен везде работать. Андрей вспомнил, как однажды пригласил его на концерт симфонической музыки в местную филармонию. Ну, сиди себе спокойненько в мягком кресле, чуманей, расслабляйся, так нет же! Тот все время что-то черкал в блокнотике, пытаясь схватить карандашом особую манеру дирижера, который, казалось, не дирижировал, а насылал проклятья на музыкантов. Пожалуй, если бы его палочка была подлиннее и поострее, то он мог бы с легкостью пронзить их толстые щеки или хорошенько постучать по плешивым головам. Глядя на него, так и хотелось вставить закадровый голос: «Играйте, играйте же бездари, чтоб вас на части разорвало! Ну, давай же, будь ты неладен со своей трубой! Да проснитесь вы, наконец, скрипачи! Вот тебе, вот тебе, я насылаю на тебя порчу и сглаз, тормоз ты косорукий, а не виолончелист, будешь теперь знать!».

                Все это движение и чувство Семеныч схватывал слету несколькими карандашными набросками. С удивлением наблюдая тогда за ним, Андрей одновременно был погружен в свои мысли о каких-то суетных мелочах, о том, что не ужинал и с неудовольствием вспомнил о ценах в филармоническом буфете. «Да, действительно, почему там все так безумно дорого» – с раздражением думал он. Все знают, что симфоническая музыка вызывает нестерпимое желание что-то съесть. Но разве это честно продавать бутерброд по цене обеда в столовой, а чашку кофе – по цене бутылки недорого вина? Какие же твари бессовестные!»

                Вот и сейчас, шагая рядом с художником, Андрей не обращал внимания на то, что их окружало и так восхищало Семеныча, а думал о себе и о деньгах. «Всюду плати деньги, и надо иметь эти деньги, надо быть хотя бы прилично одетым. В 43 года уже стыдно ходить на концерты и выставки в измятых джинсах, старых туфлях и выглядеть неухоженным лузером-растрепой. Да, кстати, надо потребовать с заказчиков денег за ту работу, что закончил неделю тому назад. Могут и «забыть». Надо позвонить и сказать им, что…».

                «Ну, вот и дошли, спасибо, что проводил, удачно тебе добраться до дому, заходи еще на неделе», прерывая «оптимистический» поток его мыслей-воспоминаний, прощаясь, сказал Семеныч.
«Обязательно заскочу, а ты не ленись, работай» – ответил Андрей.
На прощание он обнял Семеныча и направился вверх по улице к остановке своего автобуса. Вроде бы и огни городских фонарей исправно горели, и витрины многочисленных магазинов испускали свет, но все равно был темно, и нужно было внимательно смотреть под ноги, чтобы не упасть.

                Андрей шел и думал, что кроме этого старика, свято верящего в свое предназначение, в высокое искусство и, часто, горько жалующегося на то, что не имеет денег вовремя заплатить за «коммуналку», купить холст и краски, – в его жизни не было и не будет таких людей – по-настоящему добрых, честных, наивных, готовых «работать за идею» для всего человечества. Людей, над которыми другие, более обеспеченные, хорошо одетые и обутые, часто посмеиваются. У них вызывает презрение пропахшее кошками старое драповое пальто, вытертые джинсы, пиджак из секонд-хенда.

               При этом одни из них вовсе не прочь получить какую-нибудь работу в подарок от нищего художника, другие – попытаться, при случае, обмануть его, выдурить или присвоить плоды его стараний. Конечно, есть глупая надежда, что в глубине души, (ну, правда, очень уж в глубине), они, все же, невольно, уважают его за эту, малопонятную им, обрекающую на тяжелый труд и нищенскую жизнь, веру…