Трактовка трагедии Леонида Андреева Анатэма

                Татьяна Альбрехт

Как режиссеры Серебряного века трактовали и ставили трагедию Леонида Андреева «Анатэма»

16.06.2020

И. Репин. Портрет Леонида Андреева. 1904 год

В 1909 году Леонид Андреев написал пьесу «Анатэма». У этой трагедии интереснейшая, очень яркая, хоть и короткая сценическая судьба. Пьеса стала чрезвычайно популярной практически сразу после выхода в печати, за очень короткое время, прежде чем лично премьер-министр П. А. Столыпин запретил ее к постановке, «Анатэму» успели поставить три театра, три мастера. И каждый из них прочел трагедию Андреева по-своему. Каждая постановка стала настоящим событием и оставила след в истории театра.

Я очень люблю «Анатему», считаю ее одним из лучших произведений Леонида Андреева. Конечно, мне хотелось бы сегодня увидеть пьесу на сцене. Правда, чрезвычайно трудный вопрос: какой режиссер поставил бы ее адекватно тексту и кто смог бы сыграть Анатэму.

Тогда - в 1909 к трагедии обратились В. И. Немирович-Данченко в Московском художественном театре, А. А. Санин в Новом драматическом театре в Петербурге и А. Я. Таиров в Драматическом театре Н. Михайловского Риге.

Александр Акимович Санин (Шенберг)

Леонид Андреев видел две постановки из трех – в Московском Художественном и в Новом драматическом театрах. В Ригу писатель не успел до запрета спектакля. Андреев с похвалой отозвался о постановке Санина (которую Евреинов разругал в пух и прах и вообще приняли холодно), посчитав ее наиболее близкой к тексту пьесы. К сожалению, информации об этом спектакле осталось мало. Так что конкретизировать авторские похвалы сегодня чрезвычайно трудно. Можно попытаться сделать это на контрасте со спектаклем Художественного театра, о котором как раз очень много материала, и который Андреев не принял. Точнее, писателю не понравился не спектакль как таковой – мастерство художественников он оспаривать не пытался. Писатель не принял трактовку его произведения, предложенную режиссером, не принял образы, кроме образа Анатэмы в исполнении В. И. Качалова, и то заметил, что это - не его герой, а исключительно качаловский (эта роль стала одной из лучших в биографии великого артиста).

Василий Иванович Качалов

Это особенно парадоксально, если учесть, что в Художественный театр, чьим искренним поклонников Андреев был всегда, он принес пьесу лично, буквально, как только закончил, еще до резолюции цензоров. Видимо, верил, что именно художнественники смогут передать авторский замысел в полной мере. Но...

Как же так вышло?

Попробуем разобраться.

Что такое Андреевская трагедия «Анатэма»?

Это вольный, дерзкий парафраз Книги Иова, драма в равной мере символическая и психологическая, горькое размышление о человеческой природе, вере, истине, Боге...

Василий Иванович Качалов в роли Анатэмы в одноименном спектакле Московского Художественного театра. 1909 год
Как же поняли ее в Художественном театре?

Чтобы не быть голословной, процитирую самого Немировича-данченко, его беседу с артистами перед началом репетиций:

«Я нахожу, что наш театр за последние годы отстал от своего назначения – идейности.
От идейных пьес – в лучшем смысле… Мы стали ужасными октябристами.
Мы очень отстали от идей свободы, в смысле – от сочувствия страданиям человечества.
И отстали ошибочно. Может быть, в погоне за изящными формами, но это тоже ошибочно…
“Анатэма” увлекает меня, прежде всего, большим революционным взмахом.
Это есть вопль мировой нищеты. В беседе с Андреевым я почувствовал, что он не очень оценил это сам, но это так.
Вся пьеса есть вопль к небу всех голодных, несчастных, именно голодных. Жаждут чуда, спасения, а все чудо в одном слове: “справедливость”.
В самом начале уже слышатся эти ноты, а с первой картины уже все идет среди умирающих от голода. И не потому они жаждут чуда, что они невежественны, а потому, что они изверились тысячелетиями, что вся вера только в чудо…».
Владимир Иванович Немирович-Данченко
Признаться, когда я в архиве еще студенткой читала стенограмму этой беседы, была, мягко говоря, очень удивлена.

Я, конечно, понимаю, что каждый вычитывает в произведении то, что ближе ему самому, можно и «Курочку Рябу» разобрать по Фрейду. Но...

Немирович, тонкий, умнейший, чувствительный к нюансам, к оттенкам, умеющий образно мыслить Немирович демонстрирует такое упрощенное, плоское, я бы сказала, тупиковое понимание сложной и многоплановой пьесы!

Почему? При чем тут октябристы? Где он взял «революционный взмах»? Откуда разговор о справедливости?

Если «вопль голодных», «вопль мировой нищеты» еще хоть как-то можно соотнести с бытописанием еврейского местечка во второй картине пьесы, то как это вяжется с дальнейшим сюжетом? И особенно, как это вяжется с прологом и эпилогом?

Ведь не справедливости пришел искать Анатэма к Вратам Вечности, но истины. Он хочет узнать ИМЯ Того, Кто за Вратами, жаждет хоть одним глазком, хотя бы в щель заглянуть за грань умопостигаемого мира. И не ради справедливости, но из одного желания одержать победу над Оберегающим Входы, ради познания имени Того, Кто за Вратами метнет Анатэма печальную жизнь Давида Лейзера в гордое небо, дабы дрогнули основы высоких небес, и нет ему дела до страданий человеческих. Более того, Анатэма делает людей марионетками в своих руках, назначенными исполнить его жестокий замысел.

Всилий Иванович Качалов в роли Анатэмы и Александр Лелнидович Вишневский в роли Давида Лейзера в спектакле Московского Художественного театра. 1909 год

Что же революционного сделал Давид Лейзер, «дарящий радость»? Разве поднял восстание против несправедливости мира, разве вопросил гневно у того, кто за Вратами «За что, Господи?»?

Нет, он всего лишь раздал свое богатство нищим. Он не хотел ни строить дворца, где соберет все бедняков земли, ни утвердить себя на троне нового царства, ни обрести чудесной силы, чтобы воскрешать мертвецов.

И какой «революционный взмах» увидел Немирович-Данченко в том, что люди побили камнями своего благодетеля? Что не утолил он голода голодных, не дал зрения слепым, не вернул жизни безвинно умершим, но произвел «раздоры, и спор, и кровопролитие жестокое», ибо «поднялись люди друг на друга и во имя Давида производят насилия, убийства и грабеж»?

Удивительно, что в беседе с актерами В. И. Немирович-Данченко обходит своим вниманием два центральных образа пьесы. Он увлеченно говорит о быте, возвышающем страдании, пролитии слез над нищетой.

Но если это хоть как-то может быть отнесено к образу Лейзера, то ни коим образом не относится к Анатэме.

Кто же такой Анатэма в понимании режиссера? Какое место он занимает в постановке, носящей его имя? Как вписывается Преданный Заклятью в социальную трагедию, в «вопль мировой нищеты»?

В моем представлении – никак. Во всяком случае, тот Анатэма, которого я вижу в тексте пьесы. Либо этот образ должен был быть невероятно снижен и приземлен, опошлен до банального провокатора (но это противоречит всем отзывам об исполнении Качаловым роли). Либо, напротив – поднят на недосягаемую высоту всезнающего и страдающего Сатаны – антипода, равного Тому, Кто за Вратами, который по-своему видит счастье и судьбу рода человеческого.

Но как же тогда нужно было сыграть пролог и эпилог, чтобы связалось это – несвязуемое?..

По-моему, понять «Анатэму», как социальную драму, немыслимо.

При всем уважении к В. И. Немировичу-Данченко я не могу себе представить, как эта мысль пришла ему в голову. Эпилогом, прологом, каждым словом бесед Анатэмы и Лейзера, каждым выкриком возмущенной толпы и мольбой просителя пьеса опровергает эту трактовку, как и попытку найти в ней «революционный взмах».

Нет, если по гамбургскому счету, можно представить, как режиссер пришел к такой трактовке.

Но тогда становится грустно: получается, и ему - тонкому мастеру, способному подниматься до высоты проклятых вопросов Достоевского, зачем-то нужна была «революционность», причем настолько, что он искал ее там, где ее быть не может. И в увлеченности социальным пафосом и неким «революционным взмахом» не видел иных оттенков и смыслов пьесы.

Практически все критики отметили, что режиссер увлекся бытописанием и социальной стороной, упростил, огрубил образ Давида Лейзера, который виделся им «библейским патриархом нового времени».

Не эту ли ошибку совершали все наши интеллигенты, «сочувствующие тяжелой доле народа», когда видели источником всех бед только социальную несправедливость и неравенство?

Удивительно, что такая трактовка пьесы возникла в 1909 году, после первой революции, после смуты, насилия, убийств, грабежей, после того, как «страдающий народ» проявил отнюдь не самые лучшие свои качества.

Неужели в глазах режиссера «вопль голодных» оправдывал жестокость толпы, описанную в пьесе, оправдывал убийство Давида? В этом он видел «революционный взмах»?

Впечатление такое, что Немирович не прочел в пьесе ни пролога, ни эпилога, или ни слова не понял из них. Но этого же не может быть.

Тогда откуда такое прочтение?

К. С. Малевич. Василий Качалов в спектакле Московского Художественного театра по пьесе Л. Андреева "Анатэма". 1909 г. Единственный пробный оттиск гг. Коллекция С. Григорьянца

С таким же успехом можно и саму «Книгу Иова» объявить революционной и социальной, можно объявить революционером-социалистом Христа, опираясь не его стычки с книжниками и фарисеями и слова о них.

А бедный дьявол Анатэма, получается, режиссеру был совсем не интересен.

Может, потому Качалову так и удалась эта роль, что Немирович не приставал к нему со своими трактовками? Ведь в его трактовке Анатэме незачем быть дьяволом, достаточно оставаться мелким бесом или просто провокатором вроде Азефа...

Я, наверно, жестко пишу...

Но я в который раз думаю: почему с точки зрения многих наших мечтавших о революции интеллигентов было все настолько просто? Почему социальная несправедливость виделась им главным и едва ли не единственным бедствием? Зачем им нужен был революционный размах? Почему они - такие умные, образованные, широко мыслящие, много видевшие, считали, что можно разом все изменить, исправить, решить все проблемы?

Впечатление такое, что власть и общество накануне революции вели себя как перессорившиеся дети: вместо того, чтобы вместе пытаться справляться с проблемами, искать пути выхода из кризиса, они предъявляли друг другу старые счеты и пытались выяснить, кто же виноват. По-моему, это самый безнадежный, тупиковый путь...

Впрочем, он и ни привел ни к чему, кроме краха...

Любопытно, что же думал тот же Немирович-Данченко о своих «революционных размахах» и великих надеждах потом, работая в условиях цензуры и контроля столь жестких, какие ему и не снились до революции.

Александр Яковлевич Таиров
Таиров понял пьесу, как «трагедию разума».

Интересно, что его трактовка в корне противоположна трактовке Немировича, и как мне кажется, гораздо ближе к автору.

Вот выдержки из его беседы с актерами (сама отыскала автограф в фондах РГАЛИ, расшифровала его (таировский почерк - это нечто немыслимое)):

«Если попытаться в этом подзаголовке [«трагедия»] выразить сжато сущность всей пьесы, то к слову “трагедия” нужно бы добавить еще одно – “разума”. “Трагедия разума” - вот в двух коротких словах сущность нового произведения Андреева. Трагедия разума, ищущего, стремящегося найти Высшую истину, познать ее, и обреченного не узнать ее никогда, всегда искать ее тщетно, без результата, без надежды.
“Лицо мое открыто, но ты его не видишь. Моя речь громка, но ты ее не слышишь. Мои веления ясны, но ты их не знаешь, Анатэма”.
Так говорит Анатэме Некто, Ограждающий Входы. И в этих словах ключ к пониманию пьесы.
<…>
В пьесе небытовой элемент перевешивает бытовой, который дан только вскользь, намеками. Сущность пьесы чисто духовная, отвлеченная, для которой совершенно несущественны всякие бытовые подробности. Наоборот, бытовые подробности могут отвлечь внимание зрителя от внутреннего к внешнему и затемнить тем самым идею пьесы. Пьесу нужно ставить схематично, без бытовых деталей, как в обстановке, так и в исполнении.
<…>
В пьесе Леонид Андреев проявляет совершенно особое отношение к Дьяволу, отношение, делающее его Анатэму не похожим ни на один из до него созданных образов Сатаны. Анатэма Андреева – не могучий, уверенный в себе Князь Тьмы. Нет, его Анатэма несчастный, стремящийся к истине, страстно жаждущий и ищущий ее, его Анатэма не может быть правдивым, ибо нет предела сомнениям его, - он сам всего боится, - мрачный и злой шут он тоскует о величии, а, принужденный к смеху, ненавидит смех. Он хочет заглянуть хоть в щель заповедных ворот, он тоскует по истине и желая узнать ее, ползает на брюхе, как собака. Он настолько несчастен в своем незнании, что не мило ему его бессмертие “Я устал искать, - говорит он, - я устал жить и мучиться бесплодно в погоне за ускользающим вечно. Дай мне смерть, - молит несчастный Анатэма, - но не терзай неведением меня”.

Вот каков Анатэма Андреева. В этом его своеобразие и оригинальность, новое освещение. Это не Дьявол – владыка, нет, это несчастный Дьявол, восстающий на бога потому, что невыносима для него жизнь без знания, без истины. Это Дьявол, способный в нас пробудить сочувствие и жалость, ибо не его вина, что, преданный заклятью. Он лишен сердца, что единственным его орудием в погоне за истиной является вечно сомневающийся неугомонный разум.

Такой Дьявол жив почти в каждом из нас, людей ХХ века, разъеденных анализом и рефлексом. Это Дьявол нашего времени, Дьявол, родственный нам и по исканиям, и по мучению относительно безысходности их. Но в нашей душе жив Давид, ибо еще не совсем угасла в нас незнакомая Анатэме способность верить и гореть!..
Не кажется ли вам, господа, что Анатэма и Лейзер – это две стороны души человека, - одновременно живущие почти в каждом из нас, ибо кто из нас не страдал в борьбе между верой от сердца и невозможностью подтвердить эту веру доводами разума? И кому из нас чужд это вечный, <мировой> раскол, с такой потрясающей силой и правдой, с такой яркостью и талантом рассказанный и отображенный в новой пьесе Андреева».
Прочитав это (здесь лишь выдержки, беседа достаточно длинная), изумляешься еще больше сознательно или бессознательно поверхностному прочтению художественников, попытавшихся превратить глубокую философско-религиозную трагедию в местечковую социальную драму.

Декорация пролога и эпилога в спектакле "Анатэма" Московского Художественного театра. 1909 год

(Материал из Интернет-сайта)