Время 90-летия настоящих буйных

 
«Пьем за яростных, за непохожих...»

Этот текст написан  в конце марта 2019 года, почти четыре года назад. Позже был написано: «Борис Грушин. Настоящих буйных мало... » http://proza.ru/2021/12/09/2028, «Спор с Богом и трехцветный флаг над Ленинградом» http://proza.ru/2022/09/17/1642, «Невероятное, но очевидное. Помня В. Колбановского» http://proza.ru/2022/08/05/181 и ряд других рассказов о российских социологах, заявивших себя ярко в исследованиях и в гражданском поведении. В основе их профессиональной деятельности и общественной позиции ярко просматриваются ценности «оттепельного» периода нашей истории. Предстоит понять, как трансформировалась эта «буйность» в следующих поколениях отечественных социологов.

                ******

Мне давно хотелось коснуться вопросов создания социально-психологического образа отдельных социологов и социологических поколений. Работа в этом направлении поможет найти какие-то пока нераскрытые грани поколенческого подхода к истории нашей науки как истории формирования и смены поколений.
2019 год – «юбилейный». Четырем известным ученым, представляющим первое поколение российской социологии, исполняется 90 лет: Б.А.Грушину, Г. В. Осипову, Г. П. Шедровицкому и В.А. Ядову. Не могу не назвать здесь и одного социолога из второго поколения – Б.М. Фирсова.
Год назад исполнилось 90 лет А.Г. Здравомыслову и И.С.Кону.
Два года назад – Т.И. Заславской.
Через год – 90-летие социолога первого поколения – Ю.А. Левады и второго – А.В. Баранова.
Я назвал имена лишь десяти человек.


Но даже если кратко обозначить их дела, их публикации, получится увесистый том по истории советской / российской социологии.
Я знал или знаю всех названных людей, за исключением Щедровицкого. Работал с ними (с некоторыми – десятилетиями), общался с ними в формальной и неформальной обстановках, у половины – бывал дома, с большинством проводил интервью, писал о них, переехав в Америку поддерживал с ними переписку. Что объединяет всех этих людей, каждый из которых – уникальная личность? Они - «настоящие буйные». И поэтому общими усилиями, продвигаясь то вместе, то врозь, они «пробили социологию», придали ей статус самостоятельной науки. И стали «вожаками».
Политическая оттепель создала в СССР предпосылки для обращения представителей разных поколений советских обществоведов к возможностям социологии. О ее существовании в дореволюционной и отчасти постреволюционной России самые старшие помнили на протяжении четверти века, но предпочитали молчать. 30-летние узнавали о ней из зарубежной литературы, книг, издававшихся в стране до наложенного на социологию «вето», и редких отечественных публикаций, появлявшихся после смерти Сталина и разоблачения его культа.


Вот здесь на арене истории и должны были появиться новые люди, обладавшие двумя уникальными для той эпохи качествами: во-первых, более смотрящими вперед, чем назад; во-вторых, профессионально готовыми к самостоятельному овладению теорией, методологией и методами современной по тому времени социологии. По сути, речь шла о новых типах личности, которые были бы способны услышать пробивавшиеся из толщи социальных отношений вызовы, перевести их на язык науки, приступить к поиску ответов на эти вызовы и доказать обществу, что эта новая наука необходима ему.
Поскольку я характеризую определенный набор личностных качеств присущих первопроходцам современной российской социологии словами Владимира Высоцкого: «настоящие буйные», «вожаки», я постараюсь раскрыть их смысл словами из его баллады «Идет охота на волков». Речь идет о затравленном, ставшим живой мишенью животном, с молоком матери впитавшим – «нельзя за флажки», который сегодня «из повиновения вышел», «сегодня не так, как вчера».


Чаще всего мы обращаем внимание на рациональные основы движения человека в социологию, науку вообще: прочитанные книги, беседы с учителями и родителями, ранний интерес к каким-либо явлениям, кажущимся загадочными, и без малого 200 проведенных биографических интервью с советскими / российскими социологами вписываются в это правило. Но одновременно в них обнаруживаются и социальные, социо-культурные, эмоциональные мотивы выбора или значительной коррекции пути движения в социологию. И затем – поведения уже внутри профессии.
Особенно это заметно в жизненных описаниях представителей двух первых поколений, когда собственно рациональных побудителей «стать социологом» у раздумывавших о своем будущем не было и быть не могло. Их размышления о профессии, которые обычно возникают в 14-16 лет, пришлись на начало-середину 1940-х, на годы войны, когда в СССР не существовало науки – социологии, да и разговоров на эту тему со старшими практически не могло быть. Если кто-либо из окружавших юношу, девушку в принципе и мог бы немного рассказать о социологии, то этот человек, несомненно, понимал, что лучше промолчать, не отвечать. Он знал, что эта тема, как и сама наука – запретны.


Не книги, а наблюдавшаяся ими действительность вела очень немногих из молодых в социологию. Приведу слова А.Г. Здравомыслова: «Я бы сказал так: Булат Окуджава имел для нас гораздо большее значение, чем Питирим Сорокин, которого мы знали в начале 1960-х годов лишь по трем упоминаниям В. Ленина». А вот мнение М.К. Мамардашвили: «Что, Зиновьев из Бердяева что ли вырос? Да ничего подобного — из полупьяного лейтенанта Советской Армии. И Грушин… из обыкновенного, банального комсомольского активиста…».


Все, известные нам сегодня как «первые», были заряжены на познание социального мира и с той или иной степенью выраженности ощущали в себе стремление к его совершенствованию. Грушин поступал на философский факультет МГУ, поскольку его не устраивало не только раздельное обучение, против которого он выступал ещё в школе, но и некоторые отклонения в поведении советских людей. Полагая, что для их исправления надо усилить коммунистическое воспитание, он хотел за годы обучения пополнить свой теоретический багаж. Незадолго до смерти Ядов писал мне, что всегда жил исключительно идеей быть полезным. Переживал, что ему не удалось схватить зажигалку на крыше в первые дни бомбёжек Ленинграда. По возвращении из эвакуации пошёл в летную школу и расстроился, когда его отчислили, так как он оказался физически негодным в пилоты. В университете хунвейбинствовал, свято веря в то, что СССР – уникальна и открывает путь в справедливое общество. Будучи Первым секретарем Василеостровского РК ВЛКСМ на отчётной конференции вышел из-за стола и пел Интернационал так искренне, что весь зал запел. Заславская и Щедровицкий – отличники физического факультета МГУ, перешли, соответственно, на экономический и философский факультеты, обнаружив в себе интерес к устройству социального мира. Левада шел на философский факультет МГУ, так как видел в этом путь к правде. Здравомыслов, потерявший в ходе ленинградской бомбежки отца и брата и получивший тяжелейшее ранение, несколько лет провел в госпиталях, много читал, думал и осознанно поступил на философский факультет ЛГУ. Специально отмечу: почти все по итогам обучения в школе были награждены золотыми или серебряными медалями, почти все – заканчивали университеты (институты) с «красными дипломами».


Заславская рано обнаружила различие между официальными сообщениями о войне и тем, что слышала от людей, заезжавших в Москву с фронта. В интервью с нею она говорила о громадном влиянии на нее творчества молодых поэтов: Гудзенко, Межирова, Солоухина, Друнину и др. По словам Заславской, свойственная им суровая, проверенная войной мораль открыто и жестко противостояла мелочности, пошлости, а нередко и подлости тыловой жизни. Молодые поэты были чистыми в высшем смысле слова, они прошли войну, пропустили ее ужас через свои души и благодаря этому приобщились к самым высоким ценностям. В то время ей остро не хватало духовной опоры в окружающем мире, и ею стали эти люди и их замечательные стихи.


Главное событие семнадцатилетнего Баранова – «смертельный» спор с Богом. Оставшись живым, он навсегда решил: «Единственный Бог, которого я знаю – это человек. Другого Бога нет». А измучившийся от отсутствия жилья в Ленинграде, куда он с мамой вернулся из эвакуации, и столкнувшийся в бюрократией, 16-летний студент Герценовского института Игорь Кон пишет письмо всемогущему Жданову и прикладывает к описанию своей жизненной ситуации нехитрый стих.


Вопрос решился, ему с мамой дали девятиметровую комнату в коммуналке. Он не обманул Смольнинское начальство, Кон был круглым отличником, вскоре стал получать Сталинскую стипендию (780 рублей, по тем временам очень большие деньги). И к 22 годам защитил с интервалом в три месяца (июнь и сентябрь 1960 года) две кандидатские диссертации – по истории и философии.
Несколько слов о двух названных выше социологах второго поколения. Второго – так как, будучи ровесниками представителей первого, пришли в социологию после них. Различий между двумя этими социологическими когортами немало. Но «буйство» присуще обоим.


Баранов учился на факультете философии ЛГУ одновременно со Здравомысловым и Ядовым, но в социологию пришел позже их, поскольку первые после получения образования годы посвятил определению сущности социальной психологии, очерчиванию предмета и объекта этой науки. Он много интересного сделал в социологии, а в период перестройки активно участвовал в жизни нашего профессионального сообщества и в «большой политике». Он был одним из моторов легендарного демократического Ленсовета 1990-1993 гг., 19 августа 1991 года, в первый день путча ГКЧП, на сессии Городского Совета он был избран в состав штаба по защите города. И во многом по его инициативе в 17 часов 22 августа 1991г. над Мариинским дворцом, официальной резиденцией Ленсовета, был спущен флаг РСФСР и водружен флаг Российской Федерации – трехцветный флаг дореволюционной России.


Жизнь Фирсова – иной пример непохожести. Будучи студентом Ленинградского электротехнического института им. Ульянова (Ленина) он как комсомольский вожак в 1953 году обеспечил «идеологическое прикрытие» в высшей степени «хулиганского» события – студенческого спектакля «Весна в ЛЭТИ».
Потом была стремительно развивавшаяся комсомольско-партийная карьера, которая за отказ переехать в Москву закончилась изгнанием из системы и предложением возглавить Ленинградское телевидение. Годы его директорства (1962-1966) остались «золотым временем» ЛенТВ. После прямого эфира, в котором обсуждался и вопрос о возвращении городу его исторического имени, и отказ Фирсова прекратить трансляцию передачи ему пришлось покинуть директорский пост, и здесь его давний друг – социолог Ядов бросил ему «спасательный круг», он заметил в Фирсове социальное чутье и позвал его к себе в аспирантуру. Прошли годы, и в 1994 году Фирсов создал с «нуля» уникальное образовательное учреждение - Европейский университет в СПб.


Об Осипове, одном из немногих из первой когорты, кто жив и участвует в делах социологического цеха, тоже скажу словами Ядова. Их взаимоотношения нельзя назвать простыми, но Ядов постарался отделить личное от историко-социологического.
Говоря об истоках нашей науки, Ядов отмечал, что Осипов, и только он, смог «пробить» создание социологического подразделения в институте философии АН СССР, где ему противостояли такие зубры как академик Митин и «жуткая баба — профессорша Морджинская». В таком вот «социальном контексте» Осипов инициировал проекты «Рабочий класс и технический прогресс», где было показано, что технический прогресс для рабочих может оборачиваться не лучшей своей стороной. Он же придумал проект «Копанка» — исследование молдавского поселения, 25 лет тому назад бывшего в составе королевской и буржуазной Румынии. Цель проекта состояла в эмпирическом доказательстве преимуществ социализма, но по результат все могли оценить, что в Копанке сегодня происходит. И вот вывод Ядова: «Говорить о роли Геннадия Осипова в дальнейшем САМОутверждении и признании властями социологии как нормальной научной дисциплины нет надобности. Об этом уже немало сказано и написано».


В 2012 году я проводил личное интервью с Осиповым и рассказал ему о своей концепции «настоящих буйных». Назвал тех, с кем уже провел интервью, и заметил, что намерен поговорить с Варленом Колбановским. Осипов заметил: «Это – точно, “буйный”». Так вот, по воспоминаниям Колбановского, в начале века Ядов сказал: «В нашей среде нашёлся человек, который умел говорить с НИМИ на ИХ языке» [6, с. 105]. Этот человек — Осипов, ОНИ — это руководство отделов науки и пропаганды ЦК КПСС и чиновники АН СССР.


Очевидно, что рассматриваемый мною тип «буйства» можно трактовать как вид высокой социальной, общественной «перегретости», и в этом смысле было естественным мое обращение к термодинамическому построению, известному как «демон Максвелла». Речь идет о мысленном эксперименте, предложенном в 1867 году английским физиком и математиком Джеймсом Максвеллом. Демон Максвелла – это некое воображаемое существо, умеющее измерять температуру молекул газа и разделять горячие и холодные частицы.
Представим, что социология 60-х в СССР — это некий сосуд с узким горлышком. Никто не знает, что в этом сосуде, но, как покажет будущее, он таков, что вход в него был, а выхода – практически не было. Как правило, попавшие в этот сосуд добровольно (тем более — массово) его не покидали. Однако вход не был свободным, он контролировался своеобразным «демоном Максвелла», открывавшим вход только перед весьма «разогретыми» частицами-индивидами. В реальности эта разогретость означала многое. Сначала — юношеская установка на познание общества, трансформировавшаяся в желание изучать философию, историю или экономику. Затем — стремительное вхождение в соответствующую университетскую среду и успешное овладение набором принципов, концепций изучения социума. Далее — раннее (в сравнении с окружающими) понимание того, что социальный мир, пусть даже в узкой наблюдаемой ими нише, устроен не так, как описано в книгах, и спонтанное, случайное обнаружение того, что существует инструмент познания этого социального — социология. И вот тогда у этой разогретой (буйной) личности возникает отчасти осознаваемое, но во многом интуитивное стремление освоить это новое и даже запретное.


Перед такими частицами демон Максвелла не мог устоять и разрешал им вход. Таких микротел не могло быть много, слишком жесткими были критерии их селекции. Иными словами, не все подлетавшие к узкой горловине описываемого воображаемого сосуда были «нагреты» настолько, чтобы проскочить мимо этого привратника.
Буйства, социальной разогретости тех, кто составил два первых поколения современной российской социологии, хватило на несколько десятилетий. Они не только были лидерами советского периода отечественной социологии, но весомо участвовали и в становлении её нынешнего этапа.