Три этюда о гносеологии вуайеризма

                1.


     Не может быть, чтобы Анна Магдалена, возвратившись после погребения сына Иоганна Августа, прожившего на свете всего лишь три дня, не плакала тихо, уединившись где-нибудь в спаленке громадной по нашим понятиям квартиры при церковной лейпцигской школе, –
     не может быть, чтобы она не вспоминала при этом свою старшую дочь Христиану Бенедикту, явившуюся в мир тремя годами раньше, но после четырех январских дней снова его покинувшую, –
     не может быть, чтобы ее муж, Иоганн-Себастьян, походив взад-вперед по гостиной и имея в душе те же чувства, что и у жены, но имея еще плюс к тому и фугу, которую он начал сочинять на прошлой неделе, не сел к клавесину и не стал ее потихоньку разрабатывать : ведь он не выносил никакой дисгармонии, а примирить ее он мог только в музыке... своей музыке, –
     не может быть, чтобы Анна Магдалена не испытывала в этот момент двойственных чувств : с одной стороны, ей было немного досадно, что даже в сей скорбный час муж ее занимался тем, чем он занимался день и ночь, то есть музицированием, а с другой стороны, ей самой было бы странно и, пожалуй, даже слегка не по себе, если бы он отказался от своего главного занятия и тоже молча скорбел бы, как она, –
     не может быть, чтобы она во время слушания музыки своего супруга не испытывала ощущения, которое в оценочном плане находится где-то посередине межу впечатлениями сестры Анны Магдалены по жизненной роли : Констанции Моцарт, когда та слушала музыку своего мужа и ничего особенного при этом не испытывала, и нами, благодарными потомками обоих композиторов, которые в сложном и тонком деле постижения музыки теперь уже поистине поняли все и до конца, –
     не может быть, далее, чтобы Анне Магдалене, прислушивающейся в данный момент внимательно к приглушенным звукам клавесина из гостиной и удивляющейся, как же она умудрилась совсем не заметить возникновение этой славной вещицы, вечером, когда они пошли с мужем в постель, пришло в голову желание отметить похороны сына воздержанием от любовного акта, –
     как не может быть, наконец, и того, чтобы бы мы как порядочные люди интересовались дальнейшими интимными деталями этого образцового во всех отношениях супружества.



                2.


     Если вам когда-нибудь случится посетить мюнхенскую Старую Пинакотеку, задержитесь – мой вам совет – перед  работой Ван Дейка, изображающей фламандского художника Теодора Ромбо с его женой Анной ван Тилен и дочерью Марией, –
     мушкетерское лицо живописца, умный взгляд и обаятельная самоуверенность, сквозящая и в позе, и во всем облике, не только не отталкивают зрителя от портретируемого, но чрезвычайно располагают к нему и настраивают на интересный и открытый диалог, –
     совсем другое дело его жена Анна : от нее буквально невозможно оторвать глаз, и в невольном соперничестве за внимание созерцающих она одерживает полную и безусловную победу – но каким образом эта обыкновенная на первый взгляд и скорее даже непривлекательная женщина умудряется приворожить к себе зрителя, остается тайной, –
     думается, секрет ее притягательности заключается в ее взгляде, впечатление от которого довольно сложное, и иначе как посредством сравнения впечатление это описать нельзя, –
     так вот, выражение ее взгляда таково, будто мы, зрители, подглядываем за Анной в замочную скважину и видим ее обнаженной, она же точно знает, что мы за нею подглядываем, но глазами не то что бы упрекает нас, но как бы обращается к нашей совести, спрашивая, совместимо ли такое наблюдение с чувством собственного достоинства, –
     не столько даже ее собственного, сколько нашего : мы, таким образом, чувствуем себя вуайерами, не являясь таковыми, и в этом главное своеобразие взгляда Анны, –
     а теперь остается только убрать вспомогательные леса : замочную скважину и обнаженность модели. 

 
                3.
 

     Нигде, кажется, с такой физиологической остротой не ощущается магическая природа жизненного пространства, как в общественном транспорте : пространство здесь поистине дышит, и оно дышит вместе с вами и вашими легкими, –
     и как кусочек пищи, застрявший в гортани, препятствуя свободному дыханию, вызывает тотчас спазматический кашель, так человек, слишком долго и некстати находящийся в вашем принудительном соседстве – разумеется, чужой и не слишком симпатичный вам человек – ощутимо нарушает естественное дыхание вашего жизненного пространства, –
     подобный казус, как сказано, происходит каждодневно в общественном транспорте, –
     причем если сидящий против вас человек дремлет, читает газету или смотрит в окно – это еще куда ни шло, –
     также и тогда, впрочем, вас не покидает чувство, будто ваше неприкосновенное право на свободное дыхание слегка попрано, но вы с наигранной грустью успокаиваете себя, что жизнь нужно принимать как есть, –
     если же ваш визави начинает еще и сверлить вас глазами или искоса непрестанно за вами подсматривать, то вашему благосклонно-созерцательному восприятию жизни приходит конец, и вам приходится действовать, –
     самым достойным, да и просто адекватным ответом в такой ситуации  было бы, несомненно, встретить взгляд вашего транспортного визави и так долго его выдерживать, чтобы неучтивый сосед понял свою бестактность и окончательно отвел бы глаза, однако вся беда в том, что вуайеризм, как и зевок, заразителен, –
     и вот, вместо того чтобы прекратить недостойную игру, вы против воли втягиваетесь в нее и разве что стараетесь «не попасться», то есть стреляете взглядами так быстро и вместе так незаметно, чтобы адресат их не заметил, –
     и только когда последний выйдет из вагона, вы наконец-то с облегчением вздохнете : этот вздох и укажет вам истинную цену вашей так называемой свободы духа, –
     да вы уже и сами догадались, чего она стоит.