Ахиллесова пята - 9

   Незаметно пролетел месяц. Пришло время семье Арсеньевых возвращаться в Реж. Они погостили бы дольше, но следствие нуждалось в показаниях пострадавшего в аварии инженера.  Вместе с ними  уезжал  и  Егор Иванович, который не скрывал детской радости от добрых  перемен в своей  жизни.   Сопровождал общую компанию  адвокат  Марк Стеблов,  планировавший  ввести Михаила в курс дела на месте, потому что  Эдуард Борисович настаивал, во избежание осложнений,  на максимально возможном  покое своего подопечного. Стеблов слушался и подчинялся ему,  как в армии.
 
   Накануне отъезда  мы с Михаилом решили проехаться  по магазинам  на арендованном у Синельникова  зеленом «жигуленке», чтобы купить хоть какую-нибудь еду всей честной компании в дорогу.  К тому же у меня были деньги, выданные Эдуардом Борисовичем, на текущие расходы  для Арсеньева с настоятельным требованием не говорить парню  об источнике манны небесной.  Поэтому, видя, что у Михаила и Клавдии Ивановны большой дефицит в экипировке, я планировала прикупить кое-что из одежды и маме и сыну.
 
   Мы аккуратно двигались в сторону Нового Арбата в надежде, что в центральных районах хоть что-то  еще осталось на прилавках магазинов. Очереди за продуктами  тянулись до  выхода на улицу даже за макаронами. В одни руки выдавали  всего по полкило.  Люди каждый день ждали очередного нового указа президента, который пек их, как блины на масленицу. Жизнь становилась все труднее, а администрация  расширялась пузырчатым тестом, вылезая из кастрюли  коллективного управления.  Я тогда все думала: сколько революций, войн, кризисов способен вынести психически здоровый и адекватный человек за жизнь? Гадалки, провидцы, маги  сыпались на голову народа, как снег в январе. Они ничего не решали. Скорее увеличивали внутренний душевный  раскардаш людей. Но  их некому было остановить.
 
   Потратив почти целый день на то, чтобы купить еды, теплую куртку и зимние сапоги для  Михаила, весьма скромное пальто  для Клавдии Ивановны, я решила больше не искушать судьбу.   Вечером позвоню  подруге. Может быть, в ее запасниках еще осталось  что-нибудь из качественного  женского белья.   

   На обратном пути я притормозила возле Храма Большого Вознесения. Когда-то, давным-давно,  его закрыли, но пару месяцев назад расконсервировали. И моя потребность поговорить с Богом о Синельникове, попросить за него, все чаще и чаще словно за руку приводила меня в Церковь. Личная беззащитность  оборачивалась  тонкой тропинкой доверия к Тому, Кто свыше. А кого еще просить о помощи в безвыходной ситуации?
 
   Мы,   молча,  вышли из машины на улицу,  ледяной ветер, пронизывая насквозь, быстро добрался,  что называется, «до костей». Ну и пусть. Чем хуже мне, тем лучше  научусь  понимать чужие страдания.
 
   Церковь была практически пуста.  Только старушка в черном платочке,   пристроившись  у свечного ящика,  считала утреннюю выручку.  Я направилась  к ней, написала записку и прошла к алтарю, всем своим видом показывая  Михаилу, чтобы не мешал   и дал мне побыть наедине с Богом.   Он и не думал.  Деликатность – второе имя Арсеньева.   Встал возле иконы Николая Чудотворца. Благодарил? Наверное…  За нечаянное спасение, за добрых людей, каких Бог послал  ему в помощь, за доктора, которому до конца своих  дней  он будет обязан жизнью. Михаил ведь даже и поблагодарить его как следует, не успел.  Я берегла парня и ничего ему не рассказывала о том, почему Синельникову срочно потребовалось уйти в отпуск по семейным обстоятельствам. Видела, что события последних двух недель, мои бесчисленные исчезновения  его выматывают. Но правда была бы еще хуже.   Михаил  вклинился в жизнь целой группы людей,  у которых до него были  свои отношения и  свои планы. Ради него они их изменили… Я не могла сказать ему тогда правды, потому что жалела от всей души. 
   
   Когда я встала с колен и поклонилась,  Арсеньев все еще стоял у иконы Николая Чудотворца. Тихо пройдя мимо него, шепотом  позвала  на выход. По дороге достала из сумочки темные очки, быстро надела их, чтобы он не увидел припухшие и покрасневшие от слез глаза. Попросила:

   - Только ни о чем не спрашивай.
 
   - Конечно. Захочешь, сама расскажешь.

Я  кивнула:

   - Спасибо.
 
И до самого дома мы не произнесли друг с другом  больше ни слова.




 

    
    Вечер плавно перешел в ночь, пока я предавалась былым воспоминаниям. Вернулась  в спальню и подошла к овальному зеркалу, которое уже  несколько месяцев подряд  собиралась  вынести прочь из квартиры, чтобы каждый раз не натыкаться на неприятности при виде возникающего в нем унылого отражения. Автоматически взглянула… Ну, да. Так оно и есть. Все даже хуже, чем можно себе представить.  На меня смотрело  то, что было лишено юности, нормального гемоглобина и качественной косметики. Оно не могло вызвать ничего, кроме уныния. Седая прядь, как давняя метка о несостоявшейся любви, выглядела весьма художественно,  подчеркивая неотвратимое наступление старости. Илона уже давно требовала изменить прическу и выкрасить волосы. Может быть, она права?
 
   Кекс  внимательно  рассматривал меня из глубины большого мягкого кресла.  Он никак не мог понять, по какой причине сегодня отменился ежевечерний ритуал  кошачьей  психотерапии.  Зачем хозяйка застряла на балконе, отчего стояла  так долго и смотрела  в небо?  Кот  не любил сюрпризов и предпочитал рутину.  Определенность всегда привлекательней, чем не запланированные происшествия.  Как ни странно, но сегодня я с ним была  согласна. И категорически не хотела перемен. Послезавтра заберу письмо из редакции «Жди меня»  и закончу эту историю раз и навсегда. Оно мне надо?
 
   Память  спасателя, уволенного в запас по собственному желанию,  мучилась нахлынувшими воспоминаниями.  И  пытка не была эфемерной ,  болело   по-настоящему.

   В книжном шкафу, бережно спрятанная в рамочку из сандала, хранилась фотография, с которой на меня смотрели родные и добрые глаза Синельникова.  Я часто говорила с ним и, порой, казалось, что он отвечал, сердился или, напротив, одобрял  мои  глупые и бездумные поступки.  Наша разлука все-таки состоялась. Как и мое глубокое одиночество.   Он  прооперировал Михаила Арсеньева, подарив  ему  шанс на долгую и счастливую  жизнь. А после этой блестящей  операции,  которую потом долго обсуждали в медицинском сообществе,  я сидела у  него  в гостиной, а он, спрятав голову у меня на плече, рыдал как ребенок. Я потом только поняла:  он оплакивал наше окончательное расставание.Такие бойцы, как Синельников плачут не от страха, а только от несмирения с беспомощностью.   Это был тот самый день, когда   первый раз в жизни ощутила и поняла, что   такое глубинное горе.  Если бы я могла  тогда передать  ему  большую часть своей юной жизни – отдала бы, не задумываясь.   Через три недели он ушел из жизни от саркомы легкого.   Черный мрамор на Калитниковском кладбище, белые лилии,  и его слова, которые я никогда не смогу забыть: «Не мальчишка  я  – ждать.  Решишься, а тут -  похороны». Мир был лучше, светлее и добрее пока он  жил  в  нем. Светлая память…

   Половина второго ночи. Пора спать, и прекратить, наконец, эти воспоминания из прошлой жизни, которые вынимали душу.

   Утро  поздоровалось дождем и мокрой от слез подушкой.   Первая мысль, посетившая  меня  после вчерашних воспоминаний, без спроса продолжила  прерванную  экзекуцию.  Я пыталась вспомнить,  кого я «спасала» в последний раз? Когда  это было?  Ответ последовал незамедлительно – в последний раз это было никогда.   Эгоизм,   выгнавший альтруизм со своей территории, больше не желал сдавать  позиций. Однажды  пережитая    боль,  первая смерть, с которой я столкнулась в юности, полная беспомощность перед судьбой  были не рассчитаны на мое худосочное естество.  Кажется, именно об этом саморазрушении меня когда-то предупреждала мама.
 
    «Ты не сможешь обнять весь мир, дочка.  Просто сил не хватит. И когда наступит это понимание, то вместо изменения мира ты начнешь изменять себя. А этот процесс часто происходит по-разному.    Твой меч добра - обоюдоострое оружие. И твоя ахиллесова пята.  Придет время, и в надежде только на свои человеческие  возможности  ты  выбьешься  из сил. Тогда  ты  и примешься разрушать саму себя».

   Если только не начну это делать как-то иначе…
 
   Я вздохнула и решила отправить мозг  на покой. С меня вчерашней Санты-Барбары  в московском  прочтении  было больше, чем достаточно. Ирочка Городецкая ушла в небытие вместе с Синельниковым, а Ирина Анатольевна уже давно научилась защищаться от любых травмирующих поползновений судьбы.
 
   - Кекс, мальчик, где ты?

Что за манера ходить задом наперед? Хвост опять  рулил котом.
 
Мы поздоровались, поурчали друг на друга, полили одинокий кактус на кухонном окне, включили  Мишеля Леграна и, получив первую порцию позитива за последние сутки,  отправились в кабинет, где уже неделю  были грудой  свалены на диван платья, костюмы, шарфы и блузки, требующие стирки и чистки.
 
   Работать не хотелось катастрофически.  И я впервые в жизни решила   обменять свой личный перфекционизм на  чужое богемное, в котором   « дама выше быта».    Моя машина стояла на подземной парковке  и была готова в любую минуту  отправиться  в путешествие.  Могу я, в конце-то концов, хотя бы один день ничего не делать? Ну, просто совсем ничего? Наверное, могу...  Где-то прочла, что  психологическое падение – вещь предсказуемая. Скоро я начну есть все подряд, носить туфли фирмы  а-ля «Скороход», отдавать предпочтение колготкам  в сорок  den, откажусь от макияжа и пересяду в «жигули».  Перед глазами тут же появилась первая моя машина, которую оставил на память Синельников.   Так, стоп!

    - Алло, Илона, ты дома?

    - Вообще-то ты мне звонишь именно домой. С тобой все в порядке?

    - Нет, конечно. Я не хочу работать.

    - О, детка, кажется, ты и в самом деле выздоравливаешь! Какая прелесть! Я никогда не хочу работать, и это не мешает мне жить счастливой и здоровой.

    - У тебя там дождь сильно идет?

    - У меня солнышко.

    - Слушай, а почему я живу всегда в дожде, а ты на солнышке? Между нами всего-то пятьдесят километров.

    - Потому что у тебя либо работа, либо хандра, а у меня  - либо роман, либо новый роман.

    - Спятишь от своих романов.

    - Спятить можно только от их отсутствия.   Посмотри на всех старых дев.  И на себя заодно, в качестве самокритики.  Все вы оптом  подтверждаете  мою теорию.  Хочешь ко мне приехать? Ну, не томи.

    - Хочу. Что купить?

    - Колготки в сорок den.

Так чувствовать друг друга могут только закадычные подруги, познакомившиеся в ясельной группе  детского сада и никогда не расстающиеся  друг с другом больше чем на месяц. Нет, я определенно не сойду с ума, Илона мне не даст доставить себе такого удовольствия.




Продолжение следует...