Вишни. Роман. Ч. 2. От Миуса до Нисы. Глава 5

V
Хоть немцам, квартировавшим на хуторе в жаркие июльские дни, и тем более в жарких сражениях, и было не до женских ласок и утешения, после недель окопной жизни, да ещё после принятия бани, которых им не хватало в весенний период противостояния на рубеже Миус-фронта в районе с. Александровка, но всё же Mutter опасаясь, чтобы с Машей, которой через месяц исполнится 15 лет, ничего дурного не случилось, старалась держать её на глазах и умышленно загружала работой, за которой девушка выглядела менее привлекательной для чужих глаз.
А работы хватала и причины увеличения её объёмов всё те же – жаркое лето и жаркие кровопролитные бои на фронте. Разозлённые и нервные от недосыпаний и риском попасть под участившиеся обстрелы, как артиллерии, так и авиации.
Легкая авиация базировалась на полевых аэродромах, один из которых располагался между х. Бутенков и с. Марьевка, второй в районе Ново-Спасовки. На их грунтовых площадках могли взлетать и садиться такие самолёты, как легкий бомбардировщик Як-4 или биплан У-2. Из Батайска «горячий привет» могла бы передать Лида через лётчиков, с которыми она не желала танцевать и знакомиться, тем, кому приходилось обстирывать, обглаживать и готовить еду, чистить одежду и обувь, рубить дрова для кухни и бани и выполнять различные, порою неприятные и грязные поручения, то есть своему брату, меньшей сестре и их покровительнице, по прозвищу Mutter.
 Да и Вася тоже, наблюдающий иногда, как пикирующий бомбардировщик Ту-2 или Пе-8 сбросив боезаряды на головы фашистов, развернувшись, уходили от преследования и, к сожалению, это не всегда удавалось. Иногда зенитные орудия их доставали, а иногда и вражеские истребители. Но по всему было видно, что «созревший фурункул» длительного и томительного противостояния вот-вот прорвёт.
И было совсем другое дело, а зрелище в разы приятнее и радостнее на душе, когда бомбандировщики шли в сопровождении истребителей. Тогда между ассами скоростных крылатых машин завязывался зрелищный, если смотреть всё и представлять, как кино и для кого-то всё же трагический бой. Редко, когда они расходились помахав друг другу, одни звёздными, другие с крестами крыльями, сказав «до встречи Ганс» и «wir sehen uns Ivan».
По большому счёту, это были единственные сражения на фронте, которые можно было видеть вживую, не в кино, в реальном времени и с реальным финалом. Понять же, что чувствуют одни или другие во время сражения, было невозможно. И молодого человека мучили мысли: если я еще не на фронте, хотя призыв был ещё с 42-го года от 17 до 50 лет в рядовой состав и Васин уже подходил к категории призыва, но не имел возможности, разве, что в германскую армию. Но от крайней мысли он даже начинал плеваться. А, что он мог сделать? Чем, как гласили плакаты, мог помощь фронту, для скорейшей победы? Вот эти мысли и не давали парню покоя.
«Совершить бы какую-нибудь диверсию, – перебирая в памяти все известные ему способы, которые он мог знать из книг или тех сообщений, которые мог в своё время получать из официальных источников, радио или газет, – ну, к примеру, можно пробраться к железнодорожному полотну и взорвать состав, движущийся в сторону М-Кургана или Таганрога с вооружением. Но, как не имея ничего, ни взрывчатки, ни навыков работы с ней, ни помощников – одному такого серьёзного дела не потянуть. Да и если бы были, и взрывчатка, и помощники, то сколько времени нужно бы было лежать в засаде, чтобы дождаться нужного состава?».
Выбросив из головы несбыточные, почти детские фантазии, он пытался отвлечься, занявшись каким-либо делом и через время, вновь новая какая-либо идея начинали сверлить мозг. Но каждый раз, когда какой-нибудь фантастический план, после доработки начинал принимать реальные очертания и оставалась малость – детали дерзкого замысла, получался сбой или непреодолимый тупик. Один из них – комендантский час. Конечно, можно было найти лазейки, чтобы незаметно отлучиться к объекту совершения диверсии и после так же вернуться. Но как обмануть Mutter, которая за приемных детей радела не меньше, чем за своих? Она повнимательнее будет десятка часовых, даже если бы те имели приборы ночного видения или мощные фонари, которые применяются в войсках ПВО, для отслеживания самолётов. У Веры Ивановны и муха незаметно не пролетит.
«Ну, ладно, сумею я её, как-нибудь обманут. А, что потом? Ведь немцы, если план сработает, так просто это не оставят и начнутся дознания, пытки и выбивание признаний. Как я буду, случись такое, себя вести? Как ни в чём не бывало или с гордо поднятой головой пойду к Танькиному деду, хуторскому старосте и сказать: «Илья Пантелеевич, вы хотите заслужить почёт и уважение перед жандармерией и теми спецслужбами, которым я в вашем лице принесу облегчение, а быть может и железные кресты в награду от командования вермахта…» или, что-то в этом роде. Ладно, мама родная об этом узнает не сразу, а  Mutter и всех жителей, стариков, женщин, сестрёнку, «сводную» на время сестру Зину, рыжеволосую Таньку заставят, не просто присутствовать, а смотреть и запомнить, что будет со всеми, в случае непослушания и невыполнения приказов оккупационных германских властей… И, уверен, если моё истерзанное тело оставят на место казни, как устрашение жителям, подобно тому, как Иисус Христос был оставлен умирать мучительной смертью на кресте. Но, уверен, что, Mutter, как и моя родная мама, будь только это ей известно, подобно тайному ученику Иосифу Аримафейскому, упросили бы у фашистов, как это сделал Иосиф у Пилата, забрать моё тело и захоронить по христианскому обряду. Они бы унесли моё бездыханное тело, – Вася сбился с мысли, ведь Иисус Христос был положен в гроб в пещере вблизи Голгофы, но быстро нашёлся и продолжил свои страшные фантазии, – как же я забыл, что справа от затяжного подъёма дороги на Авило-Успенку есть замечательная скала, возвышение, в каменистом основание её пика должна быть пещера. Оттуда вид замечательный, если в бинокль смотреть, то и Матвеев Курган, как на ладони, хоть до него километров 20 будет. Ну, а по поводу отпевания, то тут проблемы нет. Иисуса отпевала жена Мария Магдалина, а поскольку я не принял предложение Танюшки дружить и жены у меня по малолетству нет, то пусть будет моя сестра, она же тоже Мария, Зинка, как названная сестра и, если захочет такой участи та же рыжеволосая, несостоявшаяся любовь. Да, чуть не забыл, Иисуса заворачивали в плащаницу, а меня пусть завернут в шинель. Рыцарю давали в руки меч, а я хотя бы почувствую себя бойцом, одев шинель, хоть и… ну да ладно. Одно в моей истории не нравится, Иисус-то Воскрес, а я-то такого сделать не смогу. А так хотелось, воскреснуть, и, обладая неимоверной силой, сокрушить всю нечисть с нашей святой Миусской земли, загнать в её же волчье логово и предав справедливому суду представителей всех народов, где фашисты творили бесчинства и как было у нас во время диктатуры пролетариата, «от имени Мирового пролетариата приговорить в высшей мере наказания, через расстрел…». Вот тогда мой безумный поступок с диверсией на железной дороге или склада боеприпасов, или передачи нашему командованию координат оборонительных объектов, подлежащих первоочередному уничтожению, был бы оправдан, и цена за него была бы соизмеримой…».
– Вася! Вася, Василёк, что с тобой, – тормоша за рукав, с испуганным лицом, спросила сестрёнка Маша.
– А?! – с трудом выходя из состоянии забытья, душевной нирваны, в которую он погрузился так глубоко, что даже поверил, что это с ним происходит на самом деле, – Да! Что случилось?
– Это ты мне скажи, что с тобой происходит, я даже боялась тебя трогать, ты за последние минут десять, даже глазом ни разу не моргнул. Я всё это время за тобой наблюдала. Ты меня так не пугай, братик. Что я мамке скажу, если что?
– Что, если что?
– Ничего, прости дуру! Ляпнула, сама не поняла, чё.
– Мария Магдалина!
– При чём тут, Магдалина?!
– Да ни о чём. Жену Иисуса Христоса звали так. Ты не знала? Ах, да, это я от корки до корки библио-теку, что от бабушки досталась прочёл, а ты, хоть из школьного курса что-то прочла?
– Ты – парень, тебе знания важнее, чем мне, потому и то, за что в школе ругают, прочёл. Комсомолец, а сам библию читаешь. Это нормально?
– Конечно, нормально! Я должен знать позиции и учения, даже тех групп граждан, что идут вразрез с общепринятыми, атеистическими учениями. И честно скажу, я сделал вывод, что из этих древних писаний можно очень многому научиться и понять. В крайнем случае, я там не нашел ничего, что привело бы к вреду здоровья или «сдвигу» разума. Ничего подобного. Скорее в настоящей идеологии можно найти много вредного. Вот, например, если у меня иные политические убеждения, не ведущие к свержению социалистического строя, что, разве меня нужно за это уничтожать, как класс?
– Ой, смотри, договоришься!
– Как немцам, то им даже понравятся мои взгляды. Не так ли?
– Так, Вася, хватит мне голову дурить. Издеваешься, да?
– Немножко, Маша.
– Ой, кажись, наши бомбить начинают. Слышишь? – Маша, сделав вопросительное выражение на лице, указала пальцем на восток, откуда слышался характерный рокот моторов, – пошли в хату.
– Иди, Дюймовочка. Скажи Mutter, что я полез на горище, с камышовой крыши, вдруг чё, буду «зажигалки» снимать, чтобы вы там в хате были спокойны.
– Ты опять шутишь?! Какие «зажигалки»? Наши бочки могут бросать, а «зажигалки» и по мирным людям, по своим? Никогда!
– Ладно, беги в хату. Я недолго. А потом, у меня ещё работа есть премиальная. Йохан, ветеринар просил лошадей подержать, которых осколками посекло, когда на передовую кашу возили. Он обещал мне банку тушенки дать, а если покажу усердие, то и две. Mutter не говори, вдруг, что-то пойдёт не так. А сама, если будет тебя просить помочь там или на кашу пшеницу в ступе потолочь или лебеды нарезать, ты время потяни, может я успею, чтоб кашу подмостить вкусненьким.
– Ох и хвастун ты. Сначала заработай, а потом хвастай. А вот мне тот, что квартирует через хату от нас, хромой, веселый такой немец, шоколадку опять дал и просто так, даже не просил меня ничего ни почистить, ни одежду, ни обувь, ни постирать... вот!
– Ага, просто так! Это он тебя заманивает, а потом…
– Дурак! Да он старше нашего папаши и глаза у него добрые. Он говорил, что дома у него четверо детей и показал по росту какие, как я поняла, то один, вернее одна, он говорил: «M;dchen, Tochter…». Что не так?
– Будь осторожнее с этими шоколадками, чтоб у самой не появилась Tochter… klein Дюймовочка.
Может, Вася ещё что-то хотел язвительного сказать, но сестра не дала, неожиданно врезав ощутимую оплеуху с коронным ругательством:
– Дурак! Ну, какой же ты … Я и тебе кусочек шоколадки оставила. На всех поделила, а ты…
– Я тебя должен, как мамка сказала: «Доставить в целости и сохранности». Потому, слушайся брата… старшего брата и всё будет хорошо. Verstand? Что смотришь? Поняла, спрашиваю?
– Фу-у, старший!? Без тебя знаю, зай не маленькая уже, слава Богу… Девочек-цыганок в 13 лет уже замуж выдают, а в 14-15 они уже детей рожают… А, ты…
– Поговори мне ещё тут! Ты смотри, взрослая. Да, если бы не… Так, иди! Мне некогда. С тобой лясы протачал, вот уже и «зажигалки» некогда снимать. Пошёл на работу. На передовой утихло, сейчас и наши, и фрицы зашевелятся, как тараканы от дуста. Ступай в хату и никуда…
«Ну, когда уже наши прорвут фронт, всё «прощупывают» слабые места, как у них называется – «разведка боем», чтобы выявить позиции противника. Но артподготовок больших нет, значит ещё не пришло время наступления. В боксе говорят: «серией джебов в корпус и голову «раскрыть» соперника, чтобы затем нанести сокрушительный хук». Когда же произойдёт этот удар хук? Скоро полгода, как мать с ума сходит после того, как мы, её дети, что в воду канули. Может быть, уже и не раз нас похоронила. Мамка-мамка! Живы мы! Слышишь, живы! И почему я не завёл себе почтовых голубей – проблем бы не было. Жди, мамка, думаю, что скоро встретимся. Что ты зря нам крестики повязала? Нет, конечно, нет! Не зря, раз мы до сих пор живы и невредимы. Нас Господь хранит и крест животворящий. Жди, мамка! Храни тебя, Господь! – оглянувшись, чтоб убедиться, что никто не видит, быстро перекрестился, прижимая нательный крестик левой рукой, через рубаху к груди, – ой, меня же Йохан ждёт. Нельзя, чтобы сегодня я упустил возможность, порадовать всех домочадцев вкусным обедам. Такая возможность выпадает нечасто. Йохан, я уже бегу!».
– Вася, ты куда? – вдогонку, убегающему на южную околицу села, крикнула, видимо предупрежденная о его планах Машей, Mutter.
– Мам, я скоро! – не поворачиваясь, выпалил Вася, а сам подумал: «Ну, сестрица, уже натарахтела на ухо Mutter, куда я собрался. Ничего за зубами не может держать. А, как я Mutter назвал?».
«Господи, сынок! Вася меня мамкой назвал… Ой, радость какая и горе. Как там их мать? Сердце, наверное, уже на куски разорвалось. Одно дело на фронте гибнут и когда узнаёшь. Другое дело, когда ночи не спишь, думами голова, как в полноводье река, топит все берега и долины. Как она сейчас себя проклинает за то, что отпустила детей, не смогла предвидеть, почувствовать материнским сердцем беду…», – Вера Ивановна, перебирая завалившуюся местами плетённую из веток вербы изгородь, дошла на скосившейся рядом с проходом во двор лавки и с «охами», вырвавшимися из груди, присела.
Вася бежал туда, где до оккупации проживал добрый хозяин, державший и овец, и коров, и лошадей, из-за чего имел потребность в добротные загонах и зимних стойлах для животных. А теперь всем  его имуществом, включая неплохой, сложенный из местного камня, с небольшой верандой, какие больше можно встретить у донских казаков на Дону, а здесь из-за смешивания культур и обычаев, особенно в строительстве, с некоторых времен стала преобладать украинская. Это даже не потому, что нынешняя территория Украины начиналась сразу за Авило-Успенкой, а вернее, селение было «разорвано» границей, где несколько подворий находилось на территории Украины.
Внутри загона имелся «раскол», служащий когда-то хозяину, а теперь ветеринару, чтобы, загнав в него корову или лошадь, можно было делать ей уколы, обследования и ветеринарный обработки, подковывание лошадей и другие работы, без дополнительного удержания животных подсобными работниками или скотниками.
– Васка, ти – disziplin-Verletzer! Ти – расхилтяй!
– Да, Herr старший лейтенант! Я – разгильдяй, но кушать-то хочется и не только мне.
– Nein, Oberleutnant! Ich bin Leutnant.
– Будете скоро не только старшим лейтенантом, но и майором, Major.
– Oh, deine Worte vor Gott, – похлопав парня одобрительно по плечу, улыбаясь с довольным лицом сказал Йохан, – Essen? Ja, ja! Aber zuerst die Arbeit.
– Да, конечно, без Arbeit ни шиша не получишь.
– Was?
– Давай Arbeit, Arbeit!
– Ja, ja! Arbeit.
Немец не обманул и за усердие, а также за то, что парень похвалил и предвещал повышение звание и через пару ступеней сразу, что со смехом, вызвало и удовлетворение, а стало быть Васка, как он называл Василия, заслуживает и вторую, премиальную банку тушенки.
– Марадец! – напоследок, после завершения работы, похвалил помощника Йохан.
– Молодец, холодец, ну ты, Йохан – мудрец!
– Ja, ja! Маладец! – улыбаясь на доброю половину прокуренных зубов, подтвердил свою похвалу немецкий ветеринар.

***
После пяти месяцев противостояния на Миус-фронте, которое временно устраивало обе стороны, на фронте начались заметные, даже наблюдательным гражданским людям, изменения. Немцы, благодаря удобным позициям и мощным укреплениям, состоящих из трёх оборонительных линий на большую глубину, до сих пор надёжно сдерживала все возможные попытки «прощупать» оборонительные порядки и для того были основания. Войска Красной Армии, начиная с мая месяца готовили прорыв и усиливали боевые соединения. Этого, конечно, хуторянам не было видно, но зато было слышно, по усилению интенсивности обстрелов немецких позиций.
Первая линия обороны проходила по реке Миус, вторая по правым берегам рек Крынка и Мокрый Еланчик и через населённые пункты Красный Кут, Мануйловка, Андреевка. А уже третья линия обороны на глубине до 50 км от первой, проходила по правому берегу реки Кальмиус, восточнее Сталино.
И в тоже время, проведя активные наступательные действия советские войска 17 июля тремя гвардейскими механизированными корпусами, с поддержкой пехотного корпуса, прорвали фронт 6-й армии вермахта на глубину до 10 км, заняв плацдарм на правом берегу Миуса в районе сел Степановка и Мариновка. Это заставило немецкое командование, несмотря на то, под Харьковым шли ожесточённые бои, перебросить на Миус-фронт танковые дивизии СС «Рейн» и «Тотенкопф». До второго августа по всей линии Миус-фронта шли ожесточённые бои, с участием крупных танковых и моторизованных соединений, итогом которых войскам вермахта удалось ликвидировать прорыв и вновь выйти на старые рубежи фронта.
И вновь на фронте наступило затишье. Необходимо было, «зализать» серьёзные раны и пополнить потери. А потери были очень серьёзные. И, в связи с этим командующий 2-й гвардейской армии 20 июля издал приказ о мобилизации местного населения в освобождённых населённых пунктах. По этому приказу мобилизации подлежали мужчины и женщины 1893–1926 годов рождения. Для явки на призывной пункт давалось всего 24 часа, с момента освобождения населённого пункта. Таким образом создавался запасной полк 2-й армии.
На этот раз прорыв фронта состоялся севернее с. Куйбышево, а жители более южных населённых пунктов Примиусья, лишь по канонаде стрельбы могли следить за примерным, в географическом измерении мете боевых действий. И в данной ситуации, для тех, кто ждал долгожданного освобождения, затишье боевых действий означало не радостное, а наоборот, грустное состояние, что означало – ни на этот раз, придётся ещё ждать и терпеть. Но в том, что это время очень скоро настанет, уже никто не сомневался, так как очень сильный накал был человеческого терпения и желание, наконец-то, раздавить эту фашистскую гниду на этих южных рубежах было запредельно высоким.
Отрицательным итогом противостояния на Миус-фронте было то, что войска вермахта на полгода сковали продвижение Красной Армии на южном направлении, а положительным то, что германское командование было вынужденно удерживать натиск наших войск, привлечением сюда резервов, переброской их с Курской дуги. А непосредственно в дни прорыва фронта танковый корпус СС потерял здесь, на Миус-фронте техники больше, чем чуть ранее под Прохоровкой. А потери РККА здесь были столь велики, что составили на одного убитого немецкого солдата до восьми советских.
Это просто сухая сводка, которая начинает быть «мокрой» от слёз вдов и матерей, оплакивающих своих мужей, сыновей и дочерей. И беря во внимание то, что в июле-августе был осуществлён дополнительный призыв именно из населения проживающих в селах и посёлках Примиусья, то большая часть из погибших, составили те, кто в прямом смысле слова, освобождал родные и близлежащие сёла ценой своей крови и даже жизни.
***
С долгожданной радостью, население, оккупированных сёл и хуторов, наблюдали за тем, как немцы спешно собирали свои монатки, то, что нельзя и что не хотелось оставлять, в качестве оплаты за проживание, не в землянках и блиндажах, а в квартирах, пусть и с низкими потолками, не всегда с деревянными полами, а чаще – в мазанках, но тёплых зимой и прохладных летом, саманных хатах. И при этом больше всего боялись того, чтобы, немцы, при отходе, не сожгли дома хуторян, как бы «зачищая» после себя то, что могло служить доказательством их тут пребывания. Благо, что, стоявшие в Первомайском службы обеспечения оказались не кровожадными, не зверствовали, когда квартировали и оставили село таким практически, как и при занятии ими села более полутора лет назад.
А как могут поступать немцы, вынужденные не добровольно, а под натиском Красной Армии покидать насиженные места, Вася воочию видел в родном Матвеевом Кургане. Хромой немец, которого Маша звала просто, «Herr Soldat», на прощание подарил зеленоглазой чернявой русской девочке-подростку игрушку, которую он смастерил сам, проводя томительные часы на вахте. Это была кукла, аккуратно вырезанная из ветки тополя. Зрачки глазниц он изготовил, вбив два гвоздя, которыми он подбивал сапоги. Волосы, не иначе, как заимствовал у ветеринара Йохан, срезанных с гривы лошади и аккуратно, насколько это можно было, заплетенных в косу. Сама коса была завязана бантиком из лоскутика. А платье куклы было, хоть и грубо, но сшито из белого шёлка или батиста.
Не кукла, а невеста получилась. Надо было видеть счастливое лицо Маши, которая прыгала, подняв над собой такую красивую куклу, каких ещё никогда у неё не было.
– Спасибо, Herr… – Маша замялась, ей так не хотелось говорить, солдат, хотелось назвать этого доброго немца по имени, но в отличие от брата Васи, она не успела ещё в школе изучить даже самые простые слова на немецком, – дя-дя, как вас звать, имя как?
– Mein Name?
– Да-да! Ja, ja! Name, – догадалась по звучанию слова Маша.
– Mein Name ist Jurgen! Jurgen!
– Jurgen! Можно я буду вас звать, Юра?!
– Иура, Юра. Okay, Jura, – заулыбавшись, согласился с тем, что русская девочка, так похожая чем-то на её дочь, а чем он и сам уже не помнит, более двух лет не видел жену и детей, двоих сыновей и двоих дочерей, перекрестила его на русский лад.
– Спасибо, Юра! – Маша чувственно прижала эту, от души подаренную ей, отцом четырёх детей, и заглянув в его искрящиеся глаза, она на секунду подумала – «он же враг!», и снова увидев добрую улыбку давно небритого лица убедительно ответила сама себе: «Нет! Он не может убивать, он добрый…».
– Gott sch;tze dich! Маш-шя! – выражая довольство тем, что они, наконец-то, познакомились и чуть жалел, что пришло время расставаться.
– Schnell, ihr Idioten! – орал, подгоняя, падающих от быстрой погрузки грузовиков солдат, немецкий офицер.
– Leb wohl, Mascha! – помахав рукой, пошёл на погрузку, хромая тот чужой человек, которого Маше, по-человечески было жаль.
Маша, даже на время вспомнила, как уходил отец на фронт и, хоть он совершенно не был похож на этого худого и хромого немца, но в этом немце было что-то человеческое, отцовское, напоминавшее ей отца.

Движение транспорта и гужевых повозок было хаотичное. Только опытный человек мог понять, что в действительности, все передвижения имеют свою цель. Несмотря на то, что на рубежи фронта по-прежнему доставлялись боеприпасы и продовольствие, а назад вывозили всё больше раненных или убитых солдат и всё это проходило транзитом, с пересечением улицы хутора на её южной окраине.
Второе решительное наступление советских войск было начато 18 августа и ему предшествовала более, чем часовая артиллерийская подготовка 1500 орудий, а с воздуха атаковали штурмовики Ил-2. После артподготовки в атаку пошли боевые соединения 5-й гвардейской армии. Ожесточённые бои с переменным успехов длились более десяти дней. И только 30 августа было сломлено сопротивление германский войск, освобождён г. Таганрог, п. Матвеев Курган, с. Куйбышево и все сёла, расположенные по всей линии фронта. Советские войска в этот день полностью освободили территорию Ростовской области от немецко-фашистских захватчиков. 
Любознательный и многознающий Вася, прекрасно читал по этой суете, что происходит на фронте, даже, если не слышать канонады артиллерии, а в южном направлении отзвуки боёв были уже слышны намного западней, чем на привычной, в течении долгих месяцев противостоянии мест. «Прорвали!» – короткая мысль моментально «прострелила» в голове, – «наконец-то, прорвали!»
В день освобождения г. Таганрога и Ростовской области в Москве, в 19–30 был дан по этому случаю салют 12 артиллерийских залпов из 124 орудий. Конечно, никто из жителей освобождённых сёл не знал, так как радио пока ещё не работало, но они слышали более мощные залпы артиллерии и танков советских войск. Это было долгожданное освобождение. Если Матвеев Курган, из более, чем 20 месяцев войны, 13 из них был занят войсками Красной Армии, то населённые пункты правобережья Миуса и далее на запад, в сторону Мариуполя, все эти месяцы были в оккупации.

– Ой, детки мои дорогие! – причитала Вера Ивановна, плача и целуя от радости и своих детей и приемных, хоть временно и скорее всего, они же скоро уйдут туда, где глаза все проглядела, ожидая их, мама, их родная, кровная мама.
– Мама, мамочка! – поддержала мать слезами Зина.
Маша, лишь прижавшись к Mutter с другой стороны, стояла молча и в её душе было смешанное чувство и сентиментальность привязанности и обязанности женщины, в принципе чужой, но по факту родной, с которой семь месяцев тягот и лишений можно приравнять к десятку лет в обычной мирной жизни, и одновременно сердце колотилось и так же, как Зина, хотелось крепко обнять женщину, заменившую им мать и, по большому счёту спасшую их, если не от гибели, то от пагубной, непредсказуемой судьбы. И когда Mutter стала на колени, так как гнуться к детям, обступившим её со всех сторон было неудобно, её голова стала даже чуть ниже, чем Машина, она прижалась к её мокрой от слёз щеке, и получила какой-то, неизвестный ранее импульс, который, как разряд тока пробежал между ними и пронзил её, по сути, ещё детское сердце…
– Мамка! Мама! Мамочка! – с каждым повтором всё громче Маша называла приютившую её с братом женщину, прижимаясь к ней и входя в унисон с её и Зининым плачем.
У Васи защеми сердце от вида такой картины и он, отвернувшись, чтобы не рвать душу, начал прислушиваться к рёву моторов самолётов и гулу взрывов километрах в 20 на запад, куда уходил из Примиусья фронт, теперь уже уходил бесповоротно и навсегда.
На хуторе появились военные и не, как сутки назад, «транзитом», поднимая гусеницами и колёсами резервных подразделений Красной Армии, спешивших за успешно наступающими передовыми войсками. И когда группа военных остановилась у колодца, чтобы подлить в радиаторы кипевших ЗИС-5 и ГАЗ-АА воды и заполнить студёной водой колодезной бачки и фляжки, немногочисленное население, все, кроме тех, кто не мог ходить, моментально окружили бойцов.
Старики пытались пожать покрепче, ослабленными старостью и болезнями руками, крепкие солдатские руки, видя в бойцах своих сынов, воевавших где-то, может-быть, в соседних дивизионах. Женщины плакали и вешались сынкам на шеи.
– Дорогие, наши, сынки! Спасибо вам, родные!
– Храни вас, Господь!
– Бейте безжалостно фашистскую сволочь!
Со всех сторон сыпались радостные возгласы и пожелания. И радостный смех, и слёзы от счастья, и горечь, что кто-то из их родных не дожил до этого радостного дня. И в этом кругу встретившихся долго время людей была такая энергетика, что казалось направь её в одно русло, она сметёт всё эту нацистскую нечисть, как река во время половодья, все, что у неё на пути встречается, кроме исполинов-деревьев, своими корнями прочно удерживающих себя и почву родной земли под собой.
Какой праздник наступил. Даже те, кто получил похоронки, у кого мужья и сыны пропали без вести и те, забыв о горе, радовались вместе со всеми – это была общая радость и повод для неё был очень значимый.
Пройдёт не так много дней и ещё многие получат известие о том, что их муж или сын пал смертью храбрых, освобождая Ростов, Донбасс или Таганрог, с. Ряженное, Матвеев Курган или геройски погиб на Саур-Могиле, при её штурме с 28 по 31 августа. Но сейчас они радуются этой грандиозной, хоть и не окончательной победе, в честь которой в Москве, примерно в это время гремит грандиозный салют.
Бойцы по команде заняли свои места в бронемашинах или погрузились в грузовики. Когда колона тронулась в сторону Новониколевки через железнодорожный переезд, один из бойцов удаляющейся к перекрёстку машины, поднялся во весь рост и маша пилоткой громко, как батюшка с эффектом акустики в церкви крикнул:
– Прощайте, честной народ! Не навсегда. Мы вернёмся. Мы обязательно вернёмся. Разобьём фашистскую сволочь, гитлеровскую нечисть и с победой вернёмся.
Клубы густой пыли вскорости скрыли, заключающую колону машину с бойцом, вглядывающимся через облако пыли на оставшихся неподвижно на месте селян, которые продолжали махать руками и платками бойцам.
– Возвращайтесь жи-вы-ми, сын-ки! – слышались вдогонку прерывистые голоса хуторских женщин.

– Может ещё денёк-другой переждёте, Вася, Маша, для убедительности, чтобы уже наверняка и без опаски…
– Вера Ивановна, куда ещё увереннее. Вот, ещё вчера вечером дед Мирон ездил на двуколке в Александровку, привёз самые свежие новости. Там люди в один голос говорят, что все села в районе освобождены и Неклиновский район и Таганрог. Мы пойдём по дороге, может кто и подвезёт. Нынче-то и движение оживится.
– Да, я-то понимаю, как сердце домой рвётся у вас, но всё равно, как-то боязно, после того, как вам пришлом горюшка мыкнуть, страшно становится.
– Тётя Вера, так ведь не только мы, все же горя мыкали, одинаково всем досталось. Вы будете в Кургане, заходите. Я вас с мамкой познакомлю. А вообще, если не сразу, то осенью на фронт пойду. Там, наверное, уже все мои друзья на фронте, а я…
– Хватит ещё и тебе воевать, сынок, – Вера Ивановна умышленно назвала Васю сыночком, хоть, и не делая на этом ударение.
Вася понял это и оценил по достоинству. И потому, без особой плаксивости, коротко и строго, по-мужски, ответил:
– Спасибо, мам! Пойдём мы. Благо, сейчас не зима, да и дорога домой намного всегда ближе, чем из дома. Это уже даже я знаю. Мы часам к двум будем дома мамку обнимать, да, Маша? Ты собралась?
– Я сейчас вам на дорогу, хоть чего-нибудь положу. И на память, вот тебе, Маша, платочек, я на праздник купила, да так и не было после того повода, чтоб одеть.
– Спасибо! – Маше и хотелось назвать Mutter мамой и было как-то неудобно или не совсем правильно, – Спасибо вам большое за всё, тётя Вера! Вы нам, что мамка родная стали.
– Ну так и зовите меня теперь Mutter, чтобы и мама не заревновала ко мне, я знаю, как это в жизни бывает, и мне будет приятно знать, что у меня ещё двое Kinder есть.
Когда Вася с Машей собрались, по обычаю Вера Ивановна усадила всех перед дорогой, присесть нужно было, чтобы удача в дороге была. Проводив детей за двор, попрощалась, прижала обоих сразу к себе и поцеловала, пожелав доброй дороги, а когда Вася с Машей и в сопровождении Зины с Вовой тронулись к развилке дорог, осенила обоих крестным знамением, произнесла тихо:
– С Богом, дети дорогие! Храни вас, Господь!

Предыдущая глава – http://proza.ru/2023/01/13/891