Приближение монстра 1

Из повести "Нерушимая связь"

Наташе в 40-м исполнилось 38. По деревенским меркам она была ещё "молодуха". Ведь сельскохозяйственный труд  долго сохраняет человека молодым... (...) Всё бы и ничего... Одно было худо в жизни Наташи - эти долгие чёрные ночи. Как ни уставала она за день, а сна не было. И приходилось тихо лежать - одной в пустом большом доме. У окна на скамейке посапывал безмятежным сном 11-летний сынок Женюшка.
Наташа лежала с открытыми глазами, тихо, как мышь. В голову лезли без конца длинные несуразные горькие мысли - о том житье-бытье, которое настало в 29-м году, когда ни с того, ни с сего всё резко переменилось: по разнорядке  Москвы советская власть, с которой как будто уже и свыклись, вдруг погнала людей в колхозы, погнала взашей, не уговаривая, не убеждая. Погнала под страхом выселения, обирания до нитки, до полного разорения. Метод был простой: того, кто отказывался, записывали во враги народа и советской власти. И поступали как с врагами.

Наташа со Степаном всё ж упёрлись. Так и не стали колхозниками. Она навсегда запомнила своё отчаяние и бессилие в тот момент, когда избач* с активистами вломились в Теребенскую церковь, прямо во время службы, растолкав по сторонам молящихся (это для них не люди!). Увидели Степана - он пел на клиросе среди небольшого хора. Избач, маленький юркий (...) изловчился, как-то так дьявольски ловко, с такой чертовской железной хваткой, ухватил Степана за бороду и потащил, смеша и устрашая людей, на паперть его. Степан был сильно смущён и озадачен, но держался, как положено верующему человеку в минуту тяжких испытаний. Он был спокоен, и это расстроило все планы его обидчиков - хохотать над столь невозмутимым человеком, хотя он и попал в их лапы, не вышло. Активисты окружили христова воина, дабы не дал стрекача*, но вскоре стало и им яснее ясного, что этот никуда не побежит. "Так ты, ... твою мать, будешь выполнять план по шерсти?! Или в новоржевский белый дом* тебя упечь? Ты меня знаешь, Стёпка! Я могу! Я и не то ещё могу!"
Наташа, выйдя из церкви, встала рядом со Степаном. Ей, правда, не удавалось казаться такой же непробиваемой, как её муж, она волновалась, кровь прилила к щекам, хотелось броситься на обидчиков, вцепиться в их мерзкие пьяные рожи. Она едва сдерживалась от броска...
- Во! Заступница объявилась! Шерсть будешь сдавать?
- А не с чего, - строго сказала Наташа. - У нас нет скотины.
- Это не освобождает вас от налога. Раньше-то была. Вот и гонИте.
- Начни с себя, раз ты начальник! В тебя мног, говорят, шерсти - на нном месте...  Что ж ты свою-то заначил? Покажи народу пример - состриги нажнЯм да и сдай по разнарядке.
- Это ты мне-то?! - избач аж позеленел от злости.
Активисты захохотали - просмеяла* заезжего прыскатунА* бойкая молодуха.
- А что, и правда - в тибя до хряна шэрсси. Я видал тебя голяком на Ракавськом прудУ... Не соврала молодУха.
Активисты, по большей части изрядно поддатые, грохнули дружным хохотом.
- Во молодуха дае!
- Дае, дае стране угля!
- Хуть мелкого, но до...
- Не матерись, товарищ. Надо говорить: хуть мелкого, но много.
- Ша! - приказал избач. - А ну, заткнулись.
Он, приземистый, коренастый, злой мужичишко, плешивый, не смотря на молодые годы, одетый в паршивый городской костюмчик, сидевший на нём мешком, обошёл важно вокруг высокого широкого в кости, да и дюжого*, невозмутимого стоявшего Степана - как у подножия величавой горы... И зловеще, не скрывая мстительного чувства (а месть имела источником природные данные) прошипел, ну точно  гадюка из-под камня:
- Ты вот что, богомол, заруби на своём носу: не выполнишь план - сядешь на кичу.
- Не стращщай*, чурка* ты ольховая!  И бельмы* свои не выгаляй*, никому ты не страшон тут! - наступая на партейца*, ответила за Степана Наталья; сам же Степан и слова не проронил, помятуя о том, что нет смысла метать бисер перед свиньями.

Церковная служба продолжалась. Но добрая половина народа вывалила из церкви. Гудящая осами толпа женщин окружила избача. Пьяноватые его товарищи незаметно порассеялись. Избача стали поталкивать с разных сторон. Кто-то сзади засветил ему безжалостный подзатыльник. Кто-то пнул ногой под зад. И тут вырвалась, будто тигрица разъярённая, Лушка, соседка Николиных - не жидкая баба, а ядрёная, красивая русской деревенской красотой вдова, у которой избач давечи отобрал последний мешок ржи - конфисковал. Сумерки уж сгустились вокруг церкви, лица различались с трудом, разве что по знакомым фигурам были все определяемы.
- Это ты, гад, последнюю ржичку* у моих голодных деток отнЯл! Паскуда! - кричала Луша и нащёлкивала негодяя по мордасам, по плешивой голове, по ушам... А с разных сторон дотягивались другие женские руки и тоже, как могли, клепали грабителя и притеснителя. Избач взялся пробивать себе путь к отступлению, вереща:
- Бабы, бабы, ну вы чаво? Чаво вы? Ошалели* никак?
- Тебя, гада, вбить мало!
- Христопрадавец! Иуда окаянный!
- Нелюдь неизабышный*!
- Душегуб!
- Ирод!
Когда партеец* выскочил из неплотного кольца окружения, то припустил*, как есть*, думая, что за ним погонятся и надают изрядных калабах* где-нибудь в прицерковных кусточках сиреней, где это весьма удобно, поскольку там нет свидетелей. Но никто за ним не погнался. И это был жест презрения от народа.

Чёрт этот, конечно, сдержал слово - Степана упекли за отказ платить налог. Так а и нечем было. Теперь жили уже кое-как, впроголодь. А на шее висели свекровь и Женюшка. Свекровка - с расстройства ли? - занемогла. Лежала в углу, дожидала прихода смерти. Умная была женщина - не охала, не жаловалась, в больничку положить не просила. Да, с горя умерла, ведь была-то ещё не старуха. И хоронить пришлось Наталье одной. Степана из опочецкого исправтруддома не отпустили - даже и с матерью попрощаться. Свезла Наташа любимую свекровушку Марфу Васильевну на Старицкий погост, положили её в родовую могилу дымовских (из прежде богатой деревни Дымово) родственников, к мужу Николаю. Вот и дождался свёкор прихода любимой жёнушки. Вдвоём да с миром и на том свете, может быть, не так прокутно*...

Степана выпустили до срока. Тогда их целая большая толпа сразу явилась. Чуть ли не всех турнули* по домам. Что-то, в Масквы* там, новое придумали. Или образумились* малость - ведь столько народу загубили! А он, народ этот, что ж - лишний?

Продолжение - далее. В тексте использованы местные и забытые ныне слова и словосочетания.
*Избач - работник избы-читальни.
*Дать стрекача - убежать.
*"Новоржевский белый дом" - большая тюрьма в городе Новоржев (в те годы).
*ПросмеЯть - опозорить смехом, шутками.
* НажнЯм - ножницами.
* ПрыскатУн - трепло, болтун, пустопорожний человек с повышенной речевой активностью.
*ДюжОй - сильный.
*СтращщАть - пугать.
*Чурка - полено.
*Бельмы -ударение на 1 слоге - глаза, очень грубое, злое, употребимо для брани, с тем, чтобы оскорбить.
*Бельмы выгалЯть - глаза широко раскрывать в гневе... Грубое, злое - для брани.
*РжИчка - рожь (уменьшительное).
*НеизАбышный - ненастоящий, фальшивый.
*ПартЕиц - член партии.
*ПрипустИть - побежать.
*НадавАть калабАх - побить.
*Как есть - изрядно, очень, значительно.
*ПрокУтно - скучно, тоскливо.
*ТурнУть - прогнать.
*В МасквЫ там... - В Москве.
*ОбразУмиться - взяться за ум, поумнеть, расстаться с безумием, с вредной привычкой или болезненным пристрастием...