Приближение монстра 2

Из повести "Нерушимая связь"

Лиха беда начало. А потом всё как будто наладилось. Кто вступил, те стали с годами колхозниками и свыклись с обобществлённым хозяйством и с долей попихнЕй*: попихнЮ* что скажет шишкарь*, пусть и маленький, да всё ж начальничик, то колхозник изволь выполнять - хошь - не хошь, а проти* силы не попрёшь... А Наташа со Степаном так и остались сами по себе - вольные люди. Таких с презрением называли единоличниками. Власть их ненавидела за то, что не смогла сломать, а земляки, вгибывающие* в колхозе - за то, что единоличники не такие, как все, и никто ими не помыкает - они хоть и бедные, но свободные.
Впрочем, Степан недолго ходил в единоличниках. Мужчина он был развитый, грамотный да и предприимчивый. Не впервой ему было начинать жизнь с чистого листа. С пятнадцати лет вышел на самостоятельный путь, когда поссорясь с отцом, ушёл батрачить, а потом устроился ямщиком в Опочке, на почтовой станции...
Не с той ли поры полюбил он эту песню про любовь ямщика, которую часто напевал, подыгрывая себе на балалайке...

"Когда я на почте служил ямщиком,
Был молод, имел я силёнку...
И помнится, братцы, в селенье одном
Любил я в ту пору девчонку"...

Степан опять подался в Опочку. А куда было деваться? В колхоз вступать ему претило, хотя председатель Тарынин активно его зазывал - и на должность бригадира, и учётчиком... Степан устроился работать на железной дороге. Сначала простым обходчиком, стрелочником. Начальство увидело в этом рабочем нечто большее, чем то, кем он числился по штату. Не раз отмечали Степана премиями за бузукоризненную работу, и в районной газете хвалили... Но, скорее всего, Степану подмогли его балалаечка и певческий баритон. Редко кто умел так душевно сыграть и спеть. Ещё в молодые годы ни одна сходка в окрестных деревнЯх без Степана не обходилась: всё-то он сидит да струнит*, а бабы да девки поют и пляшут. И в Опочке балайка степанова не заржавела. Надо сказать, на железнодорожной станции имелся очень изрядный коллектив художественной самодеятельности. Это у них было поставлено очень высоко. Как, впрочем, и в других советских учреждениях. При царе народ трудовой помалкивал. Разве что в кабаках отрывался... А тут запел! Никогда так не пели люди, как при Советах... Впрочем, и языками никогда столько не мололи - впустую...
Когда пришёл 37-й год, Степана и Наталью спасло то, что он был работник важного советского предприятия и числился на хорошем счету. Наталью по привычке кое-кто ещё почитал за единоличницу, но на деле она была домохозяйка, жена советского служащего. Степана к тому времени уже повысили и трудился он теперь не руками, а головой и перьевой ручкой - сидел на своём стуле и за своим столом в бухгалтерии...

Как-то так ужасные 1937 и 1938 -й они благополучно миновали, не попав ни в списки на выселение, ни в лагеря, ни под расстрелы. При этом и душ своих не замарали стукачеством на себе подобных. Мало того: всегда по праздникам посещали Теребенский храм. Да к тому же Степан состоял в церковной общине, пел на клиросе псалмы, и его напевный голос был так приятен для паствы... Церковь - устояла, даже в те страшные годы её не закрыли, не утилизировали, не сожгли, как все другие церкви в краю. Одна она высилась своими крестами среди оглохшего и ослепшего безбожного мира.

И вот теперь, в 1940-м, когда всё страшное как будто минуло, у Наташи в душе что-то оборвалось. Пошли сплошь эти чёрные одинокие бессонные ночи. Степан-то приезжал из города только по выходным, жили, считай что, врозь...
В эти чёрные чернильные ночи на неё наползал страх. Наползал в виде огромной нарастающей тучи - оттуда, с западной стороны, от латвийской границы...

Когда-то давно, уже не сто ли лет назад, наташины прадеды*, латыши, бежали из родной Латвии - сюда, в Россию, на Псковщину, (...)

Её предок, латыш Бурбулис, которого за малый рост прозывали: Пузырёк да Пузырёк, был однако ж крепкий малый. На деньги, полученные в Риге при перекрещивании в православие, Пузырёк купил лес, собственноручно срубил и поставил первых три дома новой деревни - дабы всем своим сродственникам жилось просторно и радостно. Волостное начальство отдало латышам, конечно, самый неудоб* - холмистый взгор, заросший соснюгом* и ракитником*. Но у латыша и его семьи было столько энтузиазма! - на всю чиновничью братию Опочецкого уезда хватило бы, да ещё и с остатком...
Мало того, Пузырёк ещё и мельницу на речке Изгожке, что весело бежит неподалёку, отгрохал. Сколько ж надо было леса и камней навозить, канав нарыть, чтобы эта мечта - о собственной мельнице осуществилась!
Мельница на Изгожке закрутила деревянными лопастями, мука потекла из-под жерновов по лотку в подставленные мешки... А деревню местные назвали Пузыкькова. А как ещё? Это ж деревня Пузырька...

Местные и давно забытые слова в тексте:
* ПопихЕнь - безвольный, подчинённый человек, исполнитель чужой воли.
* ШишкАрь - начальник.
* ПрОти = против.
* ВгИбывать - тяжело работать.
* СтрунИть - играть на стунном музыкальном инструменте.
* ПрАдеды - предки.
* ВАлом валИть - двигаться в большом количестве.
* СмиренноприИмная (Россия) - добрая до иностранцев.
* НеудОб - малопригодное для занятий сельским хозяйством место.
* СоснЮг - сосновый лес.
* РакИтник - заросли ракИт.
Продолжение далее.