Мой первый в жизни стишок

  Если бы тот, чей день рождения отмечает почти всё просвещённое человечество,  однажды вечером спустился с горних высот на грешную землю, чтобы увидеть как празднуют его не в раззолоченных храмах, а в саманных хатах, то увидел бы в каждой из них на столе, прикрытом свежевыстиранной для такого случая  скатертью, алюминиевую или реже эмалированную чашку, наполненную кутьёй, горку кренделей, пирог с квашенной капустой, кувшин или бидон с изваром.

Эти кушанья в последний день рождественского поста в первый послевоенный год казались для нас сказочным пиршеством. 

Помню... Как будто вижу заново... Зима... Село завалило снегами. Дома под тяжестью метровых пластов снега словно осели, утонув в сугробах по самые окна. Щели в закрытых ставнях  серебрятся оконной наледью, подсвеченной скудным светом керосиновой лампы.

Улица пустынна, бездыханна. По дороге метёт позёмка. Гонит снежные змеи в  иссинне чёрную как грозовая туча тьму улицы.. Порывы ветра сметают с крыш снег и он, падая марлевым занавесом закрывает стены домов  и на мгновение кажется, что идёшь в снежном туннеле.

На дороге снегу по щиколотку, но он плотный и валенки вязнут в нём. Бабкины валенки велики для семилетних мальчишеских ног и порою при каждом шаге вылезают из них. Приходится двумя руками вытягивать валенки из снежных объятий и, теряя равновесие, нырять головою в снег.

Если смотреть со стороны  на подошедшего к крыльцу, то невольно подумаешь, что перед тобой оживший снеговик. Мохнатый малахай, надвинутый по самые заиндевевшие  брови, повязанный сверху материнской шалью, чьи концы перекинутые крест на крест на груди исчезают под мышками, чтобы стянуться в узел на спине,  надёжно удерживают снег, округляя и без того разбухшую от обилия напяленной на худосочное тельце одежды взрослых фигуру мальчика.

Задеревеневший от холода кулачок, спрятанный в варежке, настойчиво стучит в дверь. Вскоре слышатся шаркающие шаги и сиплый женский голос: -Хто там?
Непослушные, затвердевшие  губы едва приоткрываются, пропуская наружу охрипший голосок:- К-к-колядка.

Дверь  с простуженным скрипом приоткрывается.
-Господи!? Да где ж ты так извалялся? Постой, я счас.
Женщина исчезает в тёмных сенях. Вскоре возвращается с веником в руке. Выходит на крыльцо и начинает сметать снег с головы до пят.

В снежном дыму мельтешат перед глазами обнажённые по локоть жилистые руки.-Ну вот... Теперича на человека похож. А то поди напугал — шар из снега на двух ножках.-Она засмеялась.-Давай проходи.

Пахнуло сытым теплом. Набежавшая голодная слюна подкатила к горлу. На столе, ярко освещённом лампой-трёхлинейкой, волнообразно растянуто льняное полотенце, каким мать также прикрывала праздничное угощение.

За столом сидели две девчонки близнецы.  Верка и Любка, мои одногодки. Они пялили на меня удивлённые глаза. В красном углу пред иконой Николая Угодника тлела лампадка.
Бабка наставляла положить крест на грудь прежде чем начать колядовать. Рука потянулась ко лбу, но насмешливый прыск девочек смутил и заставил спешно снимать варежки и опустить руку в сумку, висящую на правом боку на длинных лямках перекинутых через голову на левое плечо.

В сумке был вшит кармашек, куда бабка всыпала по горстке пшеницы, овса и гороха. -Сыпь понемножку, шоб хватило другим, -вспомнился приказ бабки. Пальцы ухватили щепотку смеси и рассыпали по полу, произнося нараспев :-Сею, вею, посеваю, с Рождеством вас поздравляю. Здравствуйте хозя...-
 
На какое-то мгновение  окончание слова проглотилось, вспомнив, что хозяин дома погиб в первый день войны и напоминание об этом, выраженное простым словом  может доставить боль другому  было осознано семилетним разумом и, увидев на печи старушечье лицо сморщенное и тёмное как замёрзшее на ветви яблоко, на  радостном выдохе закончил :-хозяйка с хозяюшкой. Открывайте сундучок, доставайте пятачок.

Сумка пополнилось горсткой кренделюшек и куском пирога с тыквой, съеденным тут же на крыльце, как только захлопнулась за ним дверь.

В следующем доме повезло- там был хозяин, пусть однорукий, но — хозяин.
Правда, пришлось рассыпать больше бабкиной зерновой смеси.  Прежняя колядка дополнилась забытым четверостишием.
-Трох-тох, торорох, зароди бог пшеницу, горох. И побольше овса, чтоб звенела коса.

 В сумку посыпались несколько монет, магазинное печенье и бублики.

В двух домах даже не открыли двери, прогнав под оскорбительные крики:- Проваливай! Нищим не подаём!

До слёз обожгла обида. Ноги куда-то  несли тело по протоптанной тропинке, пока не уткнулись в сугроб, наметённый у знакомого перекошенного от старости крыльца. Здесь жила тётка Шура, одинокая как перст по словам матери. У неё во дворе росла груша. Её плоды золотистые, сладкие, сочные каждый год в августе украшали наш стол.

Тётя Шура с горящей свечой в руке радостно запричитала : - Боже мой! Глазам не верю, сыночек ты мой дорогой, не забыл старуху, пришёл в такую непогодь. И как это мать тебя отпустила.

Хотя они с матерью одногодки, мать выглядела девушкой в сравнении с ней. Под глазами фиолетовые мешочки, седые пряди волос.

 Свободной рукой она обняла, прижала к  животу. От неё пахло то ли каким-то лекарством, то ли чем-то незнакомым неприятно раздражающим. В комнате было сумрачно, мрачно.

 На голом дощатом столе стояли алюминиевая миска с кутьёй, бутылка с водой и маленький гранённый стаканчик, называемый бабкой шкаликом. На полу грязные лужицы, кучки золы возле печи, сваленное в кучу , очевидно, грязное бельё, пустые бутылки с этикетками и одинаковыми буквами на них, значение которых ещё не знал.

Тётя Шура взяла с полки стакан, сунула в него свечу и поставила на стол. Обойдя его, опустилась на табурет.
-Ты не представляешь, сыночек, ты не можешь представить как ты меня обрадовал. Я ведь одна, одинёшенька. Как былинка в голом снежном поле. Эх, ты поле полюшко, доля моя долюшка. 

Она горестно вздохнула, плеснула из бутылки в шкалик и, запрокинув голову, также плеснула из шкалика в рот, сморщилась брезгливой гримасой и прикрыла рот рукавом кофты.

-Иди ко мне, сядь рядышком. Я представлю, что ты мой сыночек. Ты так похож на него. Ему было бы столько как и тебе.
Она пододвинула  к себе единственный стул. Это был стул необычный, видимо старинный, с кожаным сидением. Я подошёл. Она обняла меня за плечи, подтянув к себе, и не заметила как задела локтем шкалик. Тот упал на бок, покатился по столу и упал на стул.

Я сидел на стуле , болезненно ощущая грани шкалика-стаканчика своей костлявой ягодицей, не в силах приподняться, так плотно прижатый к боку тёти Шуры её жилистой рукой.
-Господи ! Какое счастье прижать к груди родное тельце. Ощущать как бьётся сердечко. Мальчик мой!  За что же ты боже наказал меня?  Мой маленький мальчик.

Она внезапно отстранилась от меня.
-А где мой стаканчик?-удивилась она , шаря рукой по столу.
_Маленький мальчик сел на стаканчик, а стаканчик на бочок-пронеслось вдруг в голове и едва не вскрикнув вслух,закончил-,тёть дай пятачок.
Я опешил от неожиданности. Неужели это я сам сочинил?
 Я маленький мальчик
Сел на стаканчик,
А стаканчик на бочок,
Тётя дайте пятачок.
Я возвращался домой, ликуя, без конца повторяя свой первый в жизни стишок, корректируя его на ходу. Как колядку я никогда его не использовал, да и колядовать больше не пришлось. Следующее Рождество я встречал будучи октябрёнком и если и признавал Рождество, то только в виде подслащённом мёдом кутьи.





   


-