Однажды в Парфино или, точнее, на реке Ловать

Глава из сборника «Забытый разговор, диалог сто двадцать седьмой»
Родным, соседям, близким и не только… посвящается.

Дела-дела…
дела – лишь пыль!
Слова? Слова!
хранят нам быль,
а с нею мысль
и нашу жизнь!..

     Середина пятидесятых прошлого века.
     Посёлок Парфино, потерявшийся где-то в нескольких десятков километров за Старой Русой в Новгородской области.
     Конец апреля, ранее утро, на небе непроглядная темень, немного вьюжит.

     …
     — Да не ходи ж ты со мной, мама, не ходи сегодня, я и сама дойду – немаленькая уж, — говорит хрупкая худосочная чернобровая девушка лет четырнадцати, закидывая за спину свою нехитрую брезентовую школьную сумку.
     — Да, где там немаленькая, — причитает подстать ей такая же невысокая и худая – в чём душа держится? – немолодая женщина, с впавшими глазами на круглом утомлённом лице, аккуратно укладывая в сенях что-то в большой холщовый мешок. — Забыла, как на масленицу по железке от самой речки до дому от загулявших шабашников бежала.
     — Так то ж не утром, а вечером было, — недовольно сопит первая, вспомнив недавнюю неприятность, — к тому ж не в обычный будний день, а на праздник, когда в школе на танцах до темноты засиделась.
     — Да у них-то, доченька, почитай каждый день праздник, — вскидывается вторая, — для них, что ранее утро, что поздний вечер, всё едино, если в ноздрю самогон попал – беды не оберешься.
     — Да-а уж, — озабоченно тянет девушка. — И откуда они только понаехали к нам сюда? Кто их звал? Ведь не было же их прежде у нас никогда.
     — Всегда были, — безэмоционально вдыхает женщина, деловито обматывая длинной верёвкой горлышко мешка, предварительно обмотав ею вокруг каких-то кругляшек по нижним его краям, создав тем самым две импровизированные лямки для удобства переноса поклажи за спиной. — Как только наш левобережный завод на Новый год заказ на производство очередной партии шпал получает, так  со всей округи мужики вплоть до весенней пашни сюда на халтуру шабашить едут.
     — Почему-то в прошлые зимы я их не замечала, — жмёт плечами чернобровая.
     — Это они тебя не замечали, глупенькая, — улыбается в ответ круглолицая, — малая пока была, а теперь – эвон как выросла, похорошела, налилась.
     — Ага, прям красавица тебе неписанная… стала, — хмурит брови молодая. — Вся такая заметная-приметная, аж мимо не пройти, — ворчит. — А что ты там такого в мешок-то натолкала? — заприметив его вдруг за спиной матери, переключается, перепрыгивая уже вслед за ней широченными взрослыми шагами со шпалы на шпалу по лесной узкоколейке от делянок рабочих за их поселением до злополучного завода. — Тяжёлый какой? Зачем?
     — Да картошки тебе с собой на полмесяца набрала, — просто выдыхает та, ускоряя шаг. — Не болтай лучше – горло простудишь, да пошли быстрее – мне ж на ферму к семи нужно поспеть.
     — Зачем на полмесяца? — неуклюже ускоряет шаг совсем ещё юная неприметная на самом деле худенькая девчушка, неуклюже спотыкаясь спросонья то на левую, то на правую ногу, о неровно, кабы как, уложенные шпалы. — Куда это, мама?
     — Поживёшь у Прасковьи Семёновны, нашей бригадирши, на том берегу, где твоя школа, пока лёд на реке весь пройдёт, — не терпящим возражений тоном отвечает мать. — Я с ней договорилась. А то, не ровен час, — поясняет, — провалишься ещё ни за что ни про что в воду, пикнуть не успеешь, как течение в Ильмень вмиг утащит, не выплывешь сама, да и не поможет никто, ничто.
     — Да куда ж ты сама-то… с такой-то тяжестью теперь на Ловать прёшь? — причитает дочь, скатываясь вслед за ней по заледеневшему насту к почерневшему от апрельской оттепели льду. — Почитай два пуда наложила.
     — Ничего-ничего, — смеётся женщина, — зато я сама лёгкая, что пушинка, — и первой вступив на слегка запорошенную за ночь и сегодня ещё никем не пройденную привычную тропку на реке, разом с головой уходит под воду.
     — Мама, ма-моч-ка!.. — давится своим нежданным всхлипом девчушка и, тут же, в момент, как подкошенная упав на лёд, споро на всех четырёх конечностях ползёт к образовавшемуся черному омуту. — Давай, давай руку скорее, — неистово визжит уже на всю округу, лишь только голова женщины появляется в проруби.
     — Прочь, Валентина, прочь немедленно, — хрипит мать, неблагоразумно отталкивая дочь от опасного места, да к тому ж ещё пытаясь выбросить вслед за ней на лёд свою промокшую поклажу.
     — Брось, мамочка, брось его, — шипит сквозь стучащие от холода и страха зубы дочь и, свесившись почти по пояс внутрь смертельного омута, неожиданно крепко хватает хрупкую женщину за шиворот.
     — Держи, милая, крепко держи, — слышит за спиной чей-то незнакомый мужской голос хрупкая девица, чувствуя, как кто-то сильный большой ухватистый, тащит её ноги к спасительному берегу.

     Середина пятидесятых прошлого века.
     Конец апреля, ранее утро, на небе непроглядная темень, по-прежнему немного вьюжит.
     Река Ловать, разделившая посёлок Парфино, потерявшийся где-то в нескольких десятков километров за Старой Русой в Новгородской области, практически пополам.
     Трое: две насквозь промокших и оттого кажущихся очень маленькими и хрупкими местные селянки и распарившийся от неожиданно непростой утренней разминки пришлый мужчина, по-видимому, шабашник, тяжело дыша, лежат на заледеневшем насте левого берега коварной реки.
12.01.2023г.


      Автор благодарит своего критика ЕМЮ за оказанную помощь, а также приносит свои извинения за возможное совпадение имен, событий, диалогов, потому как рассказ, безусловно, является художественным, вымышленным, хотя и случайно подслушан в разговоре с ЕВИ.
      Да, и ещё: рассказ написан на ходу и в нём наверняка всего масса стилистических и орфографических ошибок, при нахождении которых автор, в очередной раз извинившись за неудобство перед скрупулезными лингвистами, просит направить их администратору группы «Питер из окна автомобиля», на любой удобной Вам платформе (ВК, ОК, ФБ), либо оставить их прямо под текстом.
     Спасибо за внимание и… сопереживание.