Это было в начальных классах

  Что было – то прошло. Но вспоминается. Можно бы и совсем забыть о тех давних годах, да хочется рассказать детям двадцать первого века, как мы, их деды, учились во время Великой Отечественной войны и сразу после неё. Просто для сравнения.

Конечно же, не для войны с Гитлером и не для какой-нибудь другой конкретной войны учили тогда нас, мальчиков младших классов, военному делу. Надо уметь Родину защищать, вот и все! Военрук, контуженный младший лейтенант, каждое утро выстраивал нас на линейку, и мы пели Гимн Советского Союза. Это - как верующие молитву. Потом попадали в классы на занятие. А в конце уроков – строевая подготовка.

Новый военрук, кстати, совсем не наш, не деревенский, добросовестно отрабатывал свое отсутствие на войне. Для этого он гонял нас по полной армейской программе. Мы ползали по-пластунски в огородах, в которых только что выкопали картошку, бегали кроссы, подтягивались на турнике и отжимались от земли.

Да разве кто-нибудь за это обиделся? Спасибо за заботу, за физическую подготовку. Но вот незадача - нас плохо кормили: продуктов было мало. Почти всё, что выращивал колхоз, отправляли на фронт. Выручало подсобное хозяйство, которое тоже было очень скудным. К началу занятий военной подготовкой некоторых ребят ветром качало. Только о куске хлеба мы и мечтали.

Я себя чувствовал очень плохо. А всё потому, что только что перенес воспаление легких и, вероятно, имел осложнение. Был я худым, тщедушным, «еле-еле душа в теле». Но врачам меня ни разу не показали. В селе даже фельдшера не было, а чтобы везти больного ребенка в районную больницу – такого и в нашей семье, и в некоторых других  не наблюдалось. А мне было больно бегать и ползать, особенно в правом боку. Когда дети, резвясь, случайно толкали меня, я чуть не плакал от боли, а то и плакал.

Вот таким я был защитником Отечества, хотя и ползал, и бегал, и подтягивался. Солдат! Я гордится этим! Особенно тем, что мог так замаскироваться, что рядом пройдешь и не заметишь. Однажды меня всем классом искали, а я прикрылся перекати-полем и наблюдал за суетой. Только вот больно…

А ещё был случай с отцом. Он у нас недолго пробыл на войне, года не прошло, как вернулся инвалидом. Он где-то работал и приходил домой на обед. Он приносил с собой немного хлеба, кушал и то, что в доме было, например, варёную картошку и солёный или уже молодой огурец. Семья его поддерживала как инвалида. Мне хлеба не полагалось. Отец его потом припрятывал.

Обычно я встречал отца на улице и в дом с ним не заходил. Но каждый раз встречал. Я тогда всё время тренировался, учился прятаться и маскироваться.  В палисаднике я нашёл такое место под нижними ветками черёмухи, что можно стоять рядом и не увидеть. Как только отец оказался совсем близко, я нырнул в палисадник и залёг под ветки. Отец вошел следом, а меня нет. Лежу и молчу. Он сказал задумчиво, я слышал: «Васька куда-то убежал…» Мне бы сказать «Ку-ку!» Но я промолчал. Искать меня он не стал, не догадался, что я играю в прятки, но и обедать не стал. Так и отправился по своим делам.   

Тезка мой, Васька Серебряков, сосед моего дяди Петра Михайловича, все подучивал меня, все добивался, чтобы я, наконец, пожаловался военруку на здоровье. Он был старше меня на год и был более знающим. Но как пожаловаться? Мне вовсе этого не хотелось. Вряд ли бравый вояка, освобожденный от фронта, чтобы гонять учеников, а вечерами ухаживать за девчатами, станет выслушивать мой детский лепет. Тезка же, видя мои страдания и колебания, все настаивает, все уговаривает. Заботливый такой мальчик, настоящий друг!

- Но что я ему скажу?

- Ну, что у тебя болит, например, селезенка, и он освободит тебя от занятий.

Я, конечно, не представлял, есть ли у меня внутри этот орган, или селезенка бывает только у животных? Когда особенно невыносимо кололо в боку, я сказал военруку, что у меня что-то болит внутри.

- Что у тебя там болит?

- Селезенка, однако, - промямлил я.

Это вызвало такой дружный смех! Оказалось, что  все только этого и ждали. Ясно, кто об этом позаботился. Смеялся военрук, хохотали мальчики, стоявшие в шеренге. А тезка  веселился громче всех. В этот момент я понял, что вовсе и не друг он мне, что специально выставил меня на посмешище. После этого случая я уже не был таким доверчивым. И вообще стал придерживать эмоции.

А еще боли в животе мучили меня несколько лет. Они загибали в бараний рог, когда возвращался из соседнего села, где была семилетняя школа. Это пять километров пути. Я специально шел домой после всех, отдельно. Вот и заросли оврага. В них можно скрыться, полежать, скорчившись, на траве,  подождать, когда ослабнет приступ. А зимой приходилось проситься в крайнюю избу к Семыкиным и отлеживаться на русской печи.

Когда приходил домой, то сразу валился на кровать, скорчившись, и снова ждал, когда уймётся боль. В это время ко мне приходила наша кошка, ложилась ко мне на живот и сладко мурлыкала. Я заметил, что боль постепенно ослабевала и проходила совсем. Так кошка лечила меня каждый раз, когда я сваливался на постель с приступом.
 
Я очень гордился тем, что был октябренком, потом  пионером. Жалел только, что ни октябрятского значка, ни пионерского галстука у меня, как и у всех сельских ребят, никогда не было. И пионерского горна я не видел и не слышал.

В седьмом классе, это сразу после войны, решил вступить в комсомол. Мне только что исполнилось четырнадцать лет. На полустанке будущие комсомольцы ждали пассажирского поезда. Многие ехали по железной дороге впервые. Из рассказов старших знали, что поезд тронется с места, не дрогнув. И каждый, глядя в окно на удаляющийся перрон и привокзальные здания, не мог отвести удивленного взгляда. Только я ничему не удивлялся, потому что по семейным делам уже ездил в Барнаул и в пассажирском вагоне без билета, и на крыше товарняка.

Пионервожатая, имени теперь не помню, осматривая группу школьников, которую она везла в райком комсомола, удивила меня непонятным вопросом. Она сказала: «Ты такой маленький, примут ли тебя в комсомол?» Нашла, когда сомневаться. Не могла об этом подумать еще в школе? Но в райкоме комсомола никаких препятствий не возникло. Я был хорошо подготовлен и бойко, даже как-то весело отвечал на все вопросы. Приняли. А потом еще и в члены бюро комсомольской организации техникума избрали. Но это позднее.

Первый раз с представителями медицины я столкнулся, когда получал справку о состоянии здоровья для поступления в техникум. Прием вели два молодых врача. В своем селе я не видел таких откормленных, румянощёких и рослых парней. Не на сельских харчах, видать, они выросли. Да и одеты были в дорогие костюмы и туфли. Белые халаты только подчеркивали их дородность и здоровье.

  Моё появление их как-то развеселило. Видимо, до этого они просто скучали. А тут пришёл парнишка, маленький и тощий, в рубашке да штанах на голом теле, и хочет получить справку для поступления на учёбу. Видя, что я из села, начали откровенно насмехаться. Вопросы и шутки их были злые, ядовитые. Они, горожане, ставшие интеллигентами, не скрывали своего презрения к колхознику. Я с достоинством сносил их реплики, которые касались то одежды, то стрижки, то питания. На вопросы отвечал четко и сдержанно. А сам думал: «Пожили бы вы впроголодь, кое-как одетыми, не до смеха бы стало».

В это время я вспоминал своего одноклассника Гришку Милородова. Отец его был директором МТС – машинно-тракторной станции. Его не призвали на фронт, дали бронь. Гришка всегда был одет и обут с иголочки, имел карманные деньги, а в портфеле у него всегда лежал солидный бутерброд с колбасой или сыром. Он был здоровее всех в классе, но учился тупо, его просто за уши перетягивали из класса в класс. Всегда на фоне общего недостатка были «жирные коты». После семилетки всего два или три человека пошли в восьмой класс в городскую школу. Среди них и Милородов. Отец дал ему потом и среднее, и высшее образование.

И вот они, эти двое, у каждого над ремнем нависает брюшко, применили ко мне, как я понял, свой коронный номер, который окончательно унизил бы меня. Они дали понюхать пузырек из тёмного стекла с какой-то жидкостью, чтобы угадал содержимое. Дескать, проверяют, все ли в порядке с обонянием. По ухмылкам, по хитринкам в глазах, когда они переглядывались, я понял, что готовятся посмеяться. Видать, не раз удавалось им обескуражить посетителей, давая понюхать этот флакончик.

 В пузырьке оказался керосин. Я определил это без колебаний, чем сильно разочаровал испытателей. Они же, горожане, не знали, что мы, сельские дети, выросли и выучились при коптилках и керосиновых лампах. Натешившись, справку они все-таки выдали.

Такие тогда были времена. Родился я и вырос в российской глубинке. Рос, как придорожная трава. Окончил семилетку, как ни трудно это далось. Поступил учиться в техникум. Считал это своей удачей. Хотел скорее стать специалистом, чтобы участвовать в стройках века, покорять тайгу и распахивать целину. И  вот уже в техникуме услышал команду очередного военрука:

- Равняйсь! Смирно!
Но это уже другая история.