3. Совсем взрослые. Сами с усами. - 12

Начало здесь:http://proza.ru/2022/11/06/268

3.12. МЕСТНЫЕ УРОДЫ

Организм снова начал привыкать к хорошей пище, своевременным и достаточно упитанным её приёмам, а так же житию по расписанию. Монотонный звук дизель-генератора, работающий в дальнем от жилых помещений машинном отделении, не доставляет хлопот и иногда, в безработице, сидя на топчанчике в мастерской, можно легко уснуть и во время стояночной вахты. Так и получалось иногда, как у Штирлица в небезызвестном на всю нашу большую страну фильме, «сейчас он поспит ровно двадцать минут и отправится в Берлин». Поэтому после вахты не хочется падать на кровать каюты, не хочется смотреть одну и ту же программу по телевизору, тогда я поднимаюсь в рубку к Александру Николаевичу. Он стоит в ночную вахту, с двадцати ноль-ноль до четырёх часов утра. Мне интересно слушать его истории, истории бывалого речника, прошедшего военный голод, послевоенные руины города и их восстановление, послевоенную учёбу, когда в училище маленькие, в основном недоразвитые физически от недоедания мальчишки, поступали для того, что бы дома не было лишнего рта и лишнего нахлебника на одежду и обувь. Полное государственное обеспечение курсантов различных полувоенных заведений для мальчиков прельщало многих, кто не мог дать в тяжёлые голодные послевоенные годы своему ребёнку полноценную жизнь.
- Я и в училище поступил, что бы мамке, растившей нас семерых, было меньше забот, меньше хлопот, чем прокормить и что одеть на нас. Батя погиб на фронте в сорок пятом, под самым Берлином, а последнего младшего, мать родила уже после Победы. Детворой целыми днями мы бегали по дворам и пустырям. Искали оставленные после войны бомбы и снаряды, наши трофеи, патроны и оружие, форму и обувь, что бы пофорсить друг перед другом находками. Находки меняли на курево и хлеб, сало и сахар, несли всё в дом, младшим сестрёнкам и братишкам. Со знаниями военного дела, мы выкручивали и выколачивали из снарядов всё, что было возможно, из чистого любопытства, по глупости.  Внутренности в костёр на окраине, а железо на завод сдавали, металл был очень нужен. Многие подрывались, погибали или оставались увечными после неудачных вскрытий боеприпасов, - как-то вечером рассказывал он мне, а у самого на глазах навёртывались слёзы, как у маленького ребёнка, но он всё равно продолжал рассказывать про своё послевоенное детство.
С самого раннего школьного возраста я очень много читаю, в том числе и книги о прошедшей по нашей стране и всей Европе войне, знаю из разговоров отца и его братьёв, какого было тогда, а здесь…

Наглядный пример мальчишки, воочию видевшего фрицев и их грозную технику, издевательства и страшные бомбёжки, которые стёрли с лица Земли этот славный город, жители и защитники которого не пустили немцев на левый берег, дальше на восток страны. Я слушаю и стараюсь не дышать, что бы каждой частичкой кожи впитать боль его рассказов, понять его чувства, уловить то состояние души мальчишки, души настоящего Сталинградца, очевидца обороны и освобождения города…

- А потом, в седьмом классе приехал к нам в гости дядька, моряк Северного флота, да и забрал у мамки меня, что бы отдать в Горьковскую речнуху, знаменитую «кулибинку». Мамка плакала и сестрёнки плакали, получается он кормильца из дома забрал и обузу одновременно. Правда, мамке тогда уже давали паёк на детей и за погибшего отца. Ей легче немного стало.
Стоя в полутьме рубки, я чувствую, как ему тяжело рассказывать, как ком встаёт в горле, а он до сих пор до мелочей помнит всё, что тогда происходило. Николаич глотнул чай из кружки и, собравшись с духом, продолжил, видимо, понимая сам, что надо, просто необходимо, выговориться:
- Знаешь, какая меня распирала гордость, когда я в курсантской форме гулял по набережным города. Я свысока смотрел на девчонок, которые оглядывались на бравого парня. Городские мальчишки нам дико завидовали и лезли в драку при первом же удобном случае, - он слегка повеселел, видимо, припоминая весёлые деньки в доме курсанта, - а сейчас-то, наверное, никто и не дерётся?
- Ага, так же и дерёмся с городскими. Мы на первом курсе только по пять-шесть человек в городе ходили, меньше не пускали. Были случаи и у нас, Николаич, мы не позорим своей формы, защищаемся и защищаем других, как можем.
Он совсем успокоился, улыбнулся и удовлетворительно, по-отечески, кивнул:
- Тогда я спокоен, «кулибинцы» верны себе…

Здесь мы как-то одновременно замолчали, переводя дух рассказов, припоминая что-нибудь новенькое или просто решили послушать тишину прибрежной части спящего города и звук двигателя, «сердца» земснаряда. Монотонный и негулкий, через открытые иллюминаторы на левом борту он выскакивал из машинного отделения, в ночной темноте летел до подножья памятника «дедушке Ленину» и возвращался ночным эхом в раскрытую дверь рубки.
Вдруг тишину спугнул какой-то странный крик на немецком языке. Изучая в школе и училище английский, всё-таки, не сложно было его узнать, так во всех фильмах о войне такой зычный возглас произносят фрицы. Так то кино, а здесь:
- Хайль Гитлер! Хайль Гитлер! Хайль Гитлер!
- Что это, Александр Николаевич? – то ли испугался, то ли просто не понял я.
Вроде бы, ночь, тишина, набережная, пристань, каменный Ленин, никакого кино и вдруг такое.
- А мы сейчас узнаем, - и он вышел из рубки к бортовому прожектору.
Щелчок тумблера и яркий жёлтый луч света разбудил ночную прохладу, осветил мелкую рябь на воде впереди земснаряда, а вахтенный уже медленно шарит им по крутому откосу, начиная с уреза воды. Неожиданно у подножья памятника черноту пронзил ослепительно белый цвет, схлестнувшийся с нашим жёлтым и...

- Что за чертовщина! – неожиданно для себя и меня воскликнул Николаич, - что за сволочи?
Группка молодёжи, одетая в фашистскую форму, со свастикой на рукавах, точь-в-точь из военного кино, стоит и отдаёт честь фашистским жестом прямо на Ленина. У одного парня, видимо, главного, была чёрная атласная накидка, с крахмально белым подкладом. Он-то и сверкнул по глазам в полной темноте, когда на него попал луч прожектора, а парень вскинул руку к небу.
- Может, со съёмок сбежали? – самую глупость изрёк я, до сих пор не понимая, что происходит.
- Какие съёмки ночью? Хватает наглости этим фашистам, в таком-то городе, - вахтенный скрипнул зубами так, что они могли спокойно выкрошиться и стремглав кинулся к рации, - сейчас  я милицию вызову.
Он чёткими движениями набирает номер диспетчера порта, а сам раздражёно повторяет:
- Я им дам Гитлера, я им дам хайль, не нюхали бомбёжек, сытые, одетые, зажравшаяся молодёжь. И это в День Победы! Я им дам сейчас.
В этот момент о металл борта сильно ударился и гулким эхом разбудил округу удар небольшого булыжника. На откосе встрепенулись спящие чайки и надрывно ругаясь на своём языке, белой стайкой в ночи взмыли в небо. А в борт ударился ещё камень. И ещё.
- Свет выключи! Стас, скорее! Стёкла побьют с… Диспетчер, говорит земснаряд «Ока». Мы в нижнем подходном канале первого шлюза. Вызовите наряд милиции к памятнику Ленину. Здесь молодчики в фашистской форме в нас кирпичами с берега кидают.
В это мгновение воцарилась полная темень, особенно после яркого света, погашенного щелчком тумблера. И на берегу моментально воцарилась тишина, видимо, они услышали громкий голос Николаевича, или просто поняли, что пора убегать. Через несколько минут округа успокоилась, а вахтенный включил прожектор. Весь постамент памятника был расписан белыми фашистскими крестами, а на берегу никого.
- Ничего себе, фашисты, - только и промолвил я, на всё про всё короткометражная картина с осквернением памятника Ленину в ночь на День Победы уложилась в каких-то пять-семь минут…

Это потом приедет наряд милиции и мы на лодке перевезём их на земснаряд, что бы дать показания по факту вандализма в святой для города и страны праздник, на что сержант ответит:
- Мы знали, что будут такие провокации, они по всему городу расклеили листовки, что на День сорокалетия Победы убьют сорок ветеранов и проведут сорок акций вандализма. Везде их ждали, но никак не у Ленина, полно же в городе памятников войне, завтра получим от начальства, вся милиция города на ушах стоит…

Мы с Николаевичем ещё долго за бокалом чая переваривали произошедшее, больше размышляя и молча, чем что-то говоря. Через некоторое время на востоке зардела красновато-белая полоска рассвета, предвещавшая жаркий день, жаркий праздничный день. Наша, а точнее, его вахта подошла к концу, и мы отправились по каютам.
Долго я не мог уснуть и ворочался, хорошо, что Вадика ещё нет, не услышит мои ворочанья с боку на бок. Сон, всё-таки, сморил меня, когда в иллюминаторе стало совсем светло. Ближе к обеду я вышел на палубу, а постамент у ног Ленина уже чисто выкрашен серой краской, как будто ничего и не было. Город начал праздновать День Победы и ничто не должно огорчить лица ветеранов и их семей во время Парада и шествия колонн орденоносцев и медалистов. Колонн наших славных дедов и отцов, бабушек и матерей, братьев и сестёр, защищавших тогда, в далёкие уже сороковые, улицы и дома городов, рубежи любимой Родины. Ничто…

А вечером во всех районах города-героя гремел, вспыхивал и устремлялся в ночное небо разноцветными ослепительными шапками звёзд и снежинок, искорок и хвостатых комет праздничный Салют, который я видел впервые в своей жизни…

Продолжение здесь:http://proza.ru/2023/01/14/830