Этюд и баллада о бомже с собакой

               

     Вот вы только что приехали из России на Запад. Неважно, какой российский город вы покинули и в каком западном городе осели. Главное, чтобы это была Европа, потому что только там находятся те «святые могилы», о которых говаривал наш незабвенный Федор Михайлович, и без которых заграничная среда обитания для русского эмигранта тотчас теряет ту «изюминку», благодаря которой он все-таки как ни крути, а на Больших Онтологических Весах весит чуть больше, чем любой другой эмигрант. Ведь последний приехал сюда по экономическим или политическим причинам, а наш брат... конечно, тоже, но еще и ради тех самых "святых могил". Так он по крайней мере сам о себе думает. В самом деле, для какой еще нации чужбина едва ли не в большей степени становится ее же второй, если не первой родиной? Итак, вы славно прижились на сытом, благополучном и по части социальных механизмов работающем как часы Западе. И ваша душа, точно после долгого утреннего сна, обросла жиром, потому что на Западе нет никаких экзистенциальных проблем, связанных с западным обществом и государством как таковыми, а есть только проблемы, присущие жизни как таковой : болезнь, несчастный случай и тому подобное. Так что даже посреди беспросветного одиночества и особенно в старости – вот вам и единственная настоящая западная трагедия – российский эмигрант умудряется чувствовать себя как рыба в воде. Правда, по той простой причине, что он, собственно, никогда не остается один : всегда подле него кто-то есть из родных и близких. И это, с одной стороны, великое благо, потому как «не дело человеку быть одному», но, с другой стороны, и некоторое бытийственное ограничение : в том плане, что великого и запредельного космического уединения, уединения как «родимого пятна» земной жизни, уединения, дышащего на нас из недр звездной полночи, уединения, которое испытал даже Иисус Христос во время распятия, - такого уединения русскому человеку познать как будто не дано. И он должен ощущать в этом аспекте даже нечто вроде хорошей зависти по отношению к западному человеку : мол, вот, у него есть то, чем я от рождения обделен. Тут, можно сказать, вышла какая-то мировая несправедливость. Наподобие той, что повязала в мистическом смысле судьбы Моцарта и Сальери, хотя, пожалуй, и всего лишь в пушкинском варианте. Впрочем, неважно : нет, как говорится, дыма без огня. И вам, Российскому Эмигранту с большой буквы, прижившемуся и разжившемуся, как тесто на дрожжах, на беспроблемном Западе, памятуя об изначальном духовном призвании, провозглашенном, как сказано выше, Достоевским, ничего другого не остается, как задуматься о главном различии между российским и западным. Потому как, стоит повторить, никаких других духовных задач у вас нет пока нет да и не предвидется в ближайшем времени. Но как же лучше всего подойти к осуществлению сего исполинского начинания? Мой вам совет : если вы, например, осели в Мюнхене, отправляйтесь как-нибудь в воскресенье на Зендлингерштрассе, одну из характернейших улиц Мюнхена. Там у самой станции метро находятся Старые Вороты из красного кирпича, а точнее, развалины от них. Это средневековая и трогательная достопримечательность. Ворота в живописных плющах и под ними всегда находится какой-нибудь нищий, а то и два или даже три, но не больше. Эти нищие, надо полагать, поделили город на сферы влияния, точно так же, как Черноморск был поделен «сыновьями лейтенанта Шмидта». Хотя и нищими их не назовешь. Нищие ушли в прошлое вместе со Средневековьем. А вместо них остались бомжи, то есть люди, получающие от государства регулярные пособия, но отчаянно прикидывающиеся теми, кто пособий никаких не имеют, а только эти последние есть нищие по определению. Ну, да ладно, бог с ними. Вы можете бросить бомжу, ежедневно сидящему в аркадах Старых Ворот, монету. Но можете и остановиться неподалеку от него, чтобы немного за ним понаблюдать. Этот второй вариант мне представляется предпочтительней : как-никак вы приехали сюда не так просто, а с серьезным заданием. Вам нужно решить мировую проблему - так и действуйте соответственно. Перво-наперво обратите внимание, как старый бомж рассеянно разглядывает толпу, пытаясь придать лицу униженно-просящее выражение. Для этого тоже надобны либо скромный талант, либо вдохновение. Но таланта у бомжа явно нет, а вдохновения хватает ненадолго. И тогда, разочарованный тем, что люди внаглую проходят мимо него, даже не удостоив его взглядом, он шепотом матерится им вслед. Это чувствуется по выражению глаз и движениям губ. Понять его можно. Здесь дело в тонкой обиде : вы сидите на корточках с протянутой прохожим замусоленной кепкой, всем своим видом показывая, что вам нечего кушать, а люди хладнокровно проходят мимо. То есть либо они ничего не имеют против того, что вы умрете с голода, либо они убеждены, что вы их обманываете. Но если я что-то говорю или делаю, а посторонние считают это обманом, я чувствую себя обиженным, не знаю как вы. Есть, впрочем, и другой вариант : мне настолько наплевать на людей, что, какого бы мнения они обо мне ни были, они не могут меня обидеть. Уж не так ли именно относится к людям мой приятель-бомж под Старыми Воротами? Сдается мне, что так и никак иначе. Это очень хорошо, что вы стараетесь как можно глубже проникнуть во внутренний мир бомжа. Впрочем, у вас нет другого выхода : ведь вы сердцем чувствуете, что без того бомжа не решить вам мировую проблему, решение которой, быть может, единственно оправдает все ваше бессмысленное в высшем смысле эмигрантское существование. И вот вы как прикованный продолжаете наблюдать за бомжем. Наконец-то и он вас заметил. Сбросив с плеч разодранное пальто, сильно смахивающее на картофельный мешок, он протягивает в вашу сторону заветную кепку с бряцающими в глубине ее несколькими медяками. И вы инстинктивно тянетесь к кошельку, но в этот момент между вами как раз проходит молодая женщина с точеными чертами лица, осиной талией, в плотно облегающих стройные ноги джинсах, воздушной белой блузке и с теннисной повязкой вокруг высокого сжатого лба. Обращает на женщину внимание и ваш бомж. Он даже провожает ее долгим внимательным взглядом. Но в его глазах, когда он поворачивается опять к вам, неуверенным жестом почему-то снова указывая на кепку, не отражается и следа известного волнения. И вот как всякому русскому человеку, воспитанному на Толстом и Достоевском, вам конечно же хочется сказать ему что-нибудь утешающее, веское и обязательно общечеловеческое. Ну вроде того, мол : жизнь, что же ты с нами делаешь? Или, если и не сказать, то по крайней мере взглянуть на него в этих мыслях. Ведь мысль, переданная во взгляде, оказывает на человека иной раз куда более сильное и тонкое воздействие, нежели любые слова. Однако бомж, точно догадавшись об этих ваших несуразных побуждениях, недовольно от вас отворачивается, что-то презрительно бормоча. И вот тут-то, совершенно нечаянно и неожиданно для себя вы и наталкиваетесь, точно древний римлянин на меч, на экзистенциальную ненужность любого слова и даже любой мысли, если они не подкреплены жестом или поступком. А еще лучше, жизненной позицией того, кто их произносит или мыслит. То есть негласное предпочтение словам и мыслям волевого молчания и некоей вечной и бесконечной, как универсум, дистанции, - да, эта именно микроскопическая деталь бросается вам в глаза. И в ней и только в ней одной вы вдруг усматриваете главное отличие между тем, что есть мир западный, и тем, что принято понимать под русским миром. Так вот исподволь и нежданно-негаданно вы и осуществили ваше предназначение. Возвращаясь же домой после плодотворной воскресной прогулки, вы вспомните, что, получив от бомжа ключ к решению вашей судьбоносной задачи, вы его забыли отблагодарить. Впрочем, тут же догадаетесь вы в порядке самооправдания, то, что вам подсказал бомж, нельзя ве равно купить никакими деньгами. А кроме того, он и без того порядочный обманщик. Так что все обошлось наилучшим образом. И не было, как, надо полагать, и не будет в вашей жизни более удачной воскресной прогулки, нежели эта сегодняшняя. С чем вас и поздравляю. И в качестве постскриптум : увлекшись философией, вы забыли упомянуть самое главное. А именно – ведь рядом с вашим драгоценным бомжой лежала еще и собака. Причем третья по счету на вашей памяти. Первую вы помните совсем смутно. Вторая была старая и больная, еле-еле дышала и на людей не смотрела. И вот откуда ни возьмись появилась эта третья серая в крапинку трогательная дворняга. И она тоже ни на кого не смотрела. В том числе и на своего безавторитетного хозяина. Собаки ведь все чувствуют. Поэтому ей ничего в жизни не осталось, как, лежа весь день - да и всю ночь - на подстилке, время от времени вдыхать порывы ветра и щуриться своими безгрешными собачьими глазами на солнце. Так что вам на мгновенье показалось, будто она стыдится своего положения в этом мире. Однако, поскольку так глубоко в собачью душу вы не отваживаетесь проникнуть, вам тут же пришел в голову спасительный  копромисс : это, мол, она так дарит любовь своему хозяину.

               

                Зендлингертор – выхожу из метро :
                Старого Города чую нутро.

                Прошлое тихо здесь льется мне в грудь,
                шумного дня не касаясь ничуть.

                С вечностью под руку чтобы гулять,
                хоть каждый день я готов приезжать

                к Зендлингертору и только сюда –
                здесь не наскучит гулять никогда!

                Бомж там знакомый сидит у ворот.
                Рядом – собака (а лучше бы – кот).

                Бомжа стараюсь постигнуть я суть :
                в душу прохожих он хочет взглянуть, 

                точно стараясь опять угадать
                сколько вот этот ему мог бы дать :

                что, проходя сквозь бомжей редкий ряд,
                вдруг задержал умиленный свой взгляд

                пусть не на нем (он – открыточный вид),
                но на собачке, что рядом лежит.

                Тошно от ближних нам вечных гримас.
                Трогают больше животные нас.

                Этот великий, но грустный закон
                хитрый мой бомж и поставил на кон

                в вечной, как мир, безобидной игре :
                строгим не будем к его мишуре!

                Правда, мне память как раз помогла :
                третьей по счету собачка была –

                с тех пор, как бомжа приметив того,
                пристальней стал я смотреть не него.

                Не повезло им чуть-чуть с протеже :
                прежние, видно, скончались уже.

                С новой собачкой теперь он сидит,
                также в сторонку собачка глядит.

                Может быть, стыд за хозяина ей
                не позволяет смотреть на людей.

                Может, сочувствием к бомжу полна,
                молча любовь ему дарит она.