Эмигрантская баллада

                1.


     Хотя жизнь ваша – так обращаюсь я к себе в третьем лице – как я теперь могу судить, сложилась быть может и не совсем так, как вам бы того хотелось, но уж, конечно, и жалеть вам решительно не о чем, –
     наверное, все произошло именно так, как и должно было произойти и никак иначе, а именно, благодаря случаю — в котором вы тем определенней склонны видеть знак судьбы, чем более проходит времени — вы в поздней юности уехали за границу, да так там и остались, –
     поскольку же причины выезда были не политического и тем более не материального порядка, а носили, так сказать, мировоззренческий и личный характер — вам просто хотелось во что бы то ни стало подышать воздухом Европы — постольку неудивительно, что на каком-то этапе вашего внутреннего развития у вас возникла неодолимая потребность осознать новый и удивительный для вас опыт соприкосновения с обоими мирами, ставшими в вашем добровольно-эмигрантском, но в то же время и исконно-российском сознании постепенно «неслиянными, но и нераздельными», –
     хотя почему и зачем наш брат пишет в столь вопиющей к степени таланта и уникальности жизненного опыта пропорции — вопрос особый и чрезвычайно важный, –
ответить на него значит наполовину разгадать загадку русской ментальности, в то время как вторую половину ради приличия следует провозгласить неразрешимой.


                2.


     Быть может, мы для того и уезжаем за границу, чтобы познать себя, ведь сказано же : «лицом к лицу лица не увидать», и дальше : «великое видно на расстояньи» : да, это о нас, – 
     и пусть другим не обязательно проделывать столь дальний путь ради простейшего, но необходимейшего акта самопознания, нам это почему-то нужно, на то мы и русские, –
     как будто самой судьбой предназначено нам пройти сквозь «огонь, воду и медные трубы», причем огонь и вода – это понятно : космические элементы, а вот к чему здесь упомянуты медные трубы – неясно, –
     уже здесь начинает сквозить загадка русской души и нет, конечно, для русского человека в жизни более сложной, но и почетной задачи, чем разгадать или хотя бы разгадывать ее, –
     ну вот этим вы и занялись.


                3.


     Итак, вы стали писать, но успеха вам ваша самозванная деятельность пока не принесла, а попыток обращения к редакторам было сделано немало : естественно, что и терпение вы начинаете терять, и самолюбие запоздало сказывается, –
     человек вообще в таких случаях обычно замыкается и избитая фраза насчет «труда как единственного источника радости непризнанного художника» кажется вдруг не одной только фразой, – 
     однако годы проходят — и как волны уносят со дна души легковесные и незначительные предметы, не в силах сдвинуть весомых и существенных : так они и лежат там до положенного часа, ожидая пока схлынут воды Жизни, и новое народившееся созревшее Самосознание, с пристальным вниманием бродя по местам прежних сновидений, откроет в них то, что еще издавна казалось прозреваемой во сне неусыпной явью, –
     красиво сказано, не правда ли? поэтично, а главное, совершенно правдиво, потому что Самосознание с большой буквы, будучи бессмертным космическим началом, все-таки в земных условиях требует адекватного воплощения, –
     и им может быть только человек, причем не любой, а лишь такой, который не может не искать, –
     и пусть то, что он ищет, ему для его повседневной жизни вовсе не нужно, а он все равно ищет, и если бы его спросили о цели его поисков, он, по всей вероятности, только рассеянно улыбнулся и показал на часы, –
     он хотел бы этим сказать, что у него для вас нет времени, и ему опять нужно браться за перо.


                4.


     Этот человек вы и есть, –
     какой, однако, замечательный портрет я сумел набросать : надеюсь, вы себя в нем узнали, между прочим, вы далеко продвинулись в вашей все и вся осознающей миссии, эмиграция обогатила в разы ваш жизненный опыт, –
     пребывая одновременно в двух различных мирах, вы сделались похожи на Гулливера в стране лилипутов, когда тот, широко раздвинув ноги в ботфортовых сапогах, стоит посреди какой-нибудь лилипутской реки, и вода ему едва доходит до колен, –
     итак, вы стоите посреди реки Жизни и вашим неординарным Самосознанием российского эмигранта, не порвавшего с родиной, но и Запад ощущающего как свою вторую родину, рассматриваете предметы, лежащие на дне, – 
     что это за предметы? они разные и причудливые, например : чем западные люди отличаются от русских? или : почему к последним так настороженно относятся в Европе? или : как так получилось, что русские женщины значительно превосходят русских мужчин? или : отчего русские так хорошо относятся к другим и так плохо к себе самим? и так далее и тому подобное, –
     все это, друзья мои, тоже предметы, хотя и умопостигаемого порядка : их-то вы теперь и рассматриваете.


                5.


     А ведь было время, когда вы жили в российской провинции, и опыт вашей жизни по глубине своей можно было сравнить разве что с мелководным прудом, –
     но и тогда уже, чаще всего, летом, под июльским жарким полднем, будучи всего лишь худым и полуголым подростком, с сочком на плече, вы любили бродить где-нибудь на пустынной окраине какого-нибудь глухого провинциального российского городка по щиколотки в сочной булькающей грязи обмелевшего после месячной засухи пруда, что-то в ней пристально высматривая, –
     а из под ног у вас со звучной оттяжкой, точно живые пробки, выпрыгивали громадные лягушки, –
     и жуки-плавунцы, мухи, элегантно-хищные стрекозы суетливо теснились вокруг темной зеркальной влаги, –
     а непонятные птицы тоскливо кричали в бездонном солнечном мареве, –
     и настоящее, прошлое и будущее, подобно сверхплотной материи, сливались в вашем незаметно, но неуклонно отрывающемся от косных повседневных реалий сознании – так лайнер отрывается от взлетной полосы – в одно бесконечно малое и непрерывно длящееся мгновение небытия.


                6.


     Много бы я дал, чтобы повстречать вас в тот судьбоносный момент, чтобы заглянуть в тот пронзительный полдневный час в ваши белесые, выцветшие, многозначительно-бессмысленные глаза и чтобы, если мне повезет, найти в них ответ на тот самый простой, но в то же время и самый трудный вопрос, который вы всем вашим существованием поневоле задаете и себе, и вашим читателям, а именно :
нужно ли, собственно, вас читать? и я очень надеюсь, что вы теперь, когда жизнь в главном для вас уже состоялась, утвердительно ответите на этот вопрос, – 
     а в качестве подтверждения того, что вам можно верить, заявите во всеуслышание, что вы в писании обрели... да, именно так : дом родной, не больше и не меньше, –
     если же вас попросят пояснить сказанное, вы с укажете на то, что в жизни почти любого «пишущего», не обязательно одаренного гением, зато с избытком наделенного стремлением «добраться до корня», рано или поздно наступает момент, когда он начинает думать, что только подсознательная вера в то, что каждая выкуренная сигарета, каждая опорожненная кружка пива, каждый завязанный разговор принесут запоздалые плоды и пусть неявно, но все-таки повлияют на ближайшую повседневную жизнь, –
     да, одна только эта тайная вера и позволяет «пишущему» относиться к ним с той слегка преувеличенной радостью, которую посторонние почему-то склонны воспринимать как нечто само собой разумеющееся, – 
     и примерно в то же время – любопытное совпадение, не правда ли? – «пишущий» начинает все чаще, мучительней и интенсивней ощущать смешанный оттенок боли и жадности — нет, не при виде недоступной женщины — а во время размышлений над иным пережитым, что никогда и ни при каких условиях не может быть претворено в художественную субстанцию, – 
     ведь то обстоятельство, что ваша жизнь есть непрестанно заполняемый черновик, где вы всегда что-то набрасываете, зачеркиваете и заново переделываете, причем настоящее удовлетворение испытываете только тогда, когда вам удается записать что-то важное и запоминающееся, в то время как полное ничтожество в оформлении собственного сюжета вызывает только глубочайшую неудовлетворенность жизнью.


                7.


     Итак, это очевидное, но не всеми сознаваемое обстоятельство косвенно подтверждается двойственным чувством особой, почти физической близости и вместе непреодолимого, хотя по-своему одухотворенного отвращения, которое вы испытываете при пересмотре собственных интимных дневников, однажды прочитанных посторонним лицом, –
     такова ваша «тайная» жизнь, о которой никто, кроме вас, не знает, однако интимное совсем не обязательно есть вместе и самое существенное, к вашему великому счастью, –
     недаром ведь на одном только интимном и личном нельзя построить истинное искусство, –
     вот почему, наверное, когда в состоянии клинической смерти перед людьми проносится, как в кинопленке, вся их жизнь и во всех подробностях, они никогда не испытывают чувства стыда, –
     во всяком случае полное отсутствие и следа духовной брезгливости в вашем рассеянно-сосредоточенном взгляде, когда вы вспоминаете даже о самых позорных наших мыслях и поступках, говорит о том, что в черновиках всякой прожитой и проживаемой жизни всегда и без исключения залегают также проблески некоторой подлинной художественности, которая не только оправдывает любую, даже самую неудавшуюся жизнь, но и является своего рода «метафизическим домом» человека, –
в нем он живет вечно, –
     и из него его не может выселить даже смерть.



                8.


Простая история с нами
случилась – от будней сбежали,
и дверцу в стене под плющами
волшебную мы отыскали.

Вошли : за мансардным оконцем
виднелась часть летнего сада –
а лучшего места под солнцем
нам было уже и не надо.

Соблазны мирского уюта –
                увы! эмигрантское свойство –
                обняли, как щупальцы спрута,
                святое души беспокойство.

                Но стало в сердцах раздаваться
                природы кармической слово :
                «В российской юдоли рождаться
                придется вам снова и снова,

                до тех пор пока не поймете,
                что лучшей не выпадет доли –
                пока для себя не найдете
                на сцене истории роли,

                что пыль всем в глаза не пускает
                значенья громадного ношей,
                а просто игрой убеждает,
                как принято в пьесе хорошей».

                Мы в шоке и смутной тревоге,
                но шепчем в свое оправданье :
                «Лишь роль человека в дороге
                актерское наше призванье,

                а прочее – грубые маски
                души необъятной и русской :
                куда до истории-сказки
                Европе рассудочно-узкой!

                Меж богом и миром природы
                нашли мы бездонную бездну,
                и в ней приютились – на годы,
                как в спальне с женою любезной.

                И став постепенно чужими
                для тех, с кем по крови мы сходны,
                не стали мы также своими
                и тем, кто для нас чужеродны.

                А люди, что вовсе не падки
                до этого сложного чувства,
                вовек не постигнут загадки
                России и просто искусства».

Так мирно поспорив судьбою,
как с грозным в спектакле героем,
мы дверцу в стене за собою
как занавес, тихо прикроем.