Контрапункт о детстве во время болезни

               
                1. Сцена  ночной  полночи
                посреди  детской  комнаты



                В лунном свете занавеска
                разыгралась на стене –
                с явью связь особо веска
                в задыхающемся сне.

                Смутный страх вокруг витает
                напряженней льнет листва,
                и насколько глаз хватает –
                сцена полночи мертва.

                Но скорей мелькают тени,
                чуть раздвинулась стена,
                там – волшебные ступени
                в тайники больного сна.



                2. Дверь в стене


     Не правда ли, что все-таки ваше, то есть читающего эти строки, самое заветное желание состоит в том, чтобы в жизни было что-то по-настоящему волшебное? чтобы это волшебное было инкрустировано в жизнь на правах естественной закономерности, как закон тяготения или сохранения и превращения энергии? и чтобы вы в глубине души верили в это волшебное и никогда от него до конца не отступались? да так оно и происходит на самом деле.
     Когда вы, например, невзначай заглядываетесь на медленно падающий снег, или тихо наблюдаете за хлопочущей по хозяйству женой, или слушаете музыку Баха, или задумываетесь о множестве многозначительных совпадений в вашей жизни, или ловите вопросительный взгляд вашего кота, всегда означающий одно и то же, а именно : не пора ли вам снова поласкаться? или просто читаете какую-нибудь великую книгу, например, «Три мушкетера» или «Процесс» или «Мастер и Маргарита» — примеров очень много — так вот, в такие минуты вам просто не может не казаться, что вы лицом к лицу встречаетесь с волшебной стороной жизни. 
     В этом не может быть никаких сомнений, потому что сами глаза ваши подсказывают вам, что долгожданная встреча наконец состоялась, да, если вы в этот момент случайно взглянете на себя в зеркало, то увидите, что выражение вашего лица немного «не от мира сего».
     Так какие же еще аргументы вам нужны? разве не такое именно настроение в глазах бывает, когда человек замечает вдруг ту самую волшебную дверь в стене, о которой замечательно поведал нам бесподобный Артур Конан-Дойль.
     Итак, вы стоите перед заветной дверью в стене, но хватит ли у вас мужества приоткрыть ее и войти вовнутрь? да и что вы там найдете? скорее всего, бесконечно вам знакомую повседневность.
     И тогда вы ощутите странную грусть в душе, которая подскажет вам, что, хотя вы и нашли не совсем то, что искали, все же ничего лучшего по части жизненного волшебства вам уже не отыскать.
     И вот это сложное двойственное чувство как раз и будет психологическим эквивалентом счастливо найденной и осторожно приоткрытой «двери в стене» : последняя, как мы помним, была целомудренно сокрыта от посторонних глаз густо заросшим плющом.
     Что такое этот плющ в вашем случае? это в конце концов не что иное как наиболее сильные, наиболее запомнившиеся, но вместе с тем и наиболее бесполезные для практической жизни впечатления.
     И вот окунувшись в них с головой и застряв в них в блаженной отерешенности и потерянности, остается только провести рукой – жест воли посреди умственного безволия – и «дверь в стене» приоткрывается : волевой жест в широком смысле означает принципиальное осознание любого волшебства как «чистого начала» без какого-либо продолжения и, главное, без желания продолжения.
     Не нужно быть «семи пядей во лбу», чтобы догадаться, что такое состояние «чистого начала», которое вы с невероятным трудом и буквально по крупицам достигаете в позднем возрасте и спонтанное обретение которого обратно пропорционально возрасту, – оно, это волшебное состояние не только зачастую навещало вас в детстве, но и было даже характернейшей особенностью детства : наподобие того, как влажные блестящие глаза характеризуют влюбленных.
     Да, именно так : главным даром детства было волшебство, пусть и в сугубо психологическом смысле.
     Откуда же оно берется? когда тот или иной феномен жизни, безразлично какой, вы склонны воспринимать только в его начале, не давая себе труда проследить его дальнейшее и неизбежное развитие к середине и концу, не желая увидеть его границы, а с ними и его естественные ограничения и слабости, самое же главное, когда вы заменяете ясное и четкое понимание феномена неким смутным фантазированием о нем, — вот тогда практически любой феномен жизни в ваших глазах становится до определенной степени — волшебным.


               
                3. Игрушки  и  книги



              К полночи дети все спят, –
                лишь в живом беспорядке игрушки,
              точно устав от игры,
                на пол беспечно легли.


              Свинка и кот в сапогах,
                паровозик и плюшевый мишка, –
              в темный глядят потолок,
                думая думу свою.


              Все они вспомнить хотят,
                цепенея в дремотном забытьи,
              кто был тот странный колдун,
                память отнявший у них.


              Утро наступит – и вновь
                оживут они в детских ручонках, – 
              только все та же печаль
                в лицах останется их.


              Тонкую эту печаль
                вы прочтете на лицах у взрослых,
              если когда-то детьми
                часто болели они.


              Сводит, как видно, болезнь,
                что для жизни не очень опасна,
              жителей разных миров :
                скажем, вещей и людей.


              Встречу такую никто
                до конца своих дней не забудет,
              воссоздавая ее
                в памяти чуткой своей.               
               

              Вот только прочих путей,
                чтоб вернуться к былому общенью,
              как ни старайся, мой друг,
                нам не дано отыскать.


              Разве что книги еще :
                те, что в детстве во время болезни –
              скрасить чтоб долгий досуг –
                так мы любили читать.



                4. Волшебство начала

 
     Кто не помнит, какое впечатление в пятилетнем возрасте на нас производили обыкновенные комнатные вещи, облитые лунным светом? как волнующе билось сердце от шума проезжавших под окном троллейбусов? как всегда по-иному и в волшебном ключе мы истолковывали все то обыкновенное, что говорили нам взрослые? разумеется, никакой нормальный ребенок не может обойтись без сказок, но все-таки характернейшая особенность детской психологии — это потребность и умение даже и в самой повседневной действительности находить волшебные черточки и жить ими.
     Происходит же это, повторяем, тогда, когда явление жизни воспринимается в его начале, а додумывание середины и конца его подменяется искренним и живым фантазированием о нем, причем не обязательно ребенок верит всерьез тому, о чем он фантазирует, он совсем не дурак, – ребенок скорее умно и со вкусом играется своими фантазиями, и верит в них только тогда и поскольку, когда и поскольку хочет в них верить, а когда не хочет, воспринимает мир с точно такой же серьезностью, как и взрослым.
     Тем самым между восприятием действительности ребенком в счастливые часы беспрепятственного розыгрыша его фантазии и классическим восприятием взрослыми мира искусства нет никакой существенной разницы и более того, как из семени ясеня произрастает ясень, так из незамутненного детского взгляда на жизнь с годами естественно и неизбежно вызревает искренний интерес и любовь к искусству : при условии, опять-таки, что ребенок был настоящим ребенком. 
     Как это происходит? в который раз : в детстве вы склонны воспринимать все явления жизни в их чистом начале, всякое начало ведь невинно и чисто, можно сказать, непорочно в метафизическом смысле этого слова : в нем нет тяжести, нет страданий, нет даже озабоченности и огорчений.
     Начало как таковое не знает ни умудренного продолжения, ни тем более печального конца, чистое начало прозрачно, легко и светло, и во чреве каждого начала, как гласит поговорка, незримо пребывает волшебство.
     Что такое волшебство? это в конце концов не что иное как вечная жизнь, но вечная жизнь невозможна.
     Противоречие в определении? почему же? вот вы, например, в лице того самого ребенка, став взрослым, берете в руки книгу и, хотя герой ее в финале умер, читаете о нем снова и снова, и заново переживаете его литературную судьбу.
     И это вам странным образом не надоедает, и пока вы о нем читаете, ваш любимый персонаж жив, хотя вы и знаете, что тот как будто уже умер или скоро умрет. 
     Собственно, вот это странное, загадочное блуждание читательского сознания между, казалось бы, несовместимыми мирами, каковы жизнь и смерть героя, или раскручивание заново наизусть известного сюжета, или вообще живой интерес к вымышленной реальности, ничего общего с реальной реальностью не имеющей, — да, пожалуй, в этом и состоит волшебство творческого сопереживания : хотя вы проследили судьбу персонажа до конца, возможность ее сопереживания заново, снова и снова, доказывает как раз наличие чистого начала в эстетическом восприятии, а последнее, как сказано выше, всегда и без исключений таит в себе некоторое онтологическое волшебство.
     Стоит только задуматься : факт кончины героя или его необратимого исчезновения из поля зрения нисколько не умаляет вашего читательского, повторного и многократного его сопереживания, вы снова и снова возвращаетесь к биографии ушедшего в финале из жизни персонажа, – и более того, в накладывании этого финала на сюжетное действие и в особенности на зачин романа ощущаете даже особенное эстетическое наслаждение.
     Здесь и главное отличие искусства от жизни : вот так, как вымышленных персонажей, воспринимать живых людей вам не дано, есть какая-то тонкая черта, разделяющая выдуманных гением художника образов от настоящих людей, близость между ними невероятная, особенно в случае, когда живые люди давно ушли из жизни или оставили после себя колоссальный след – читай : великие и известные люди – но в любом случае ваше восприятие их, несмотря на всю свою предельную субтильность и глубину — в самом деле, что может быть тоньше и глубже размышлений о былой жизни сквозь толщу веков? — все-таки фатально лишено истинно волшебного элемента, – есть над чем задуматься.
     Итак, волшебство вкраплено в повседневную жизнь на правах мгновений :
последние приходят и уходят и их, как синицу, невозможно удержать в руке.
     Вот из волшебных мгновений жизни, поданных так, что начало в них тонко и незаметно перевешивает середину и конец, создается произведение искусства, 
однако восприятие его, в котором задействованы обычно все ваши духовные и душевные качества, требует постоянного и напряженного труда, что в свою очередь трудно совместимо с ощущением благоухающего и первозданного волшебства.
     Вот почему мы предпочитаем крупицы жизненного и житейского волшебства килограммам и тоннам волшебства художественного.



                5. Биографическая  справка



                В детстве я часто болел : разумею, конечно, простуду.
                Слабость, и больно глотать, насморок, кашель и жар.
                Выйти нельзя погулять, только форточка настежь открыта.
                Солнышко светит вовсю - и апрельские тают снега.
                Слышно журчанье ручьев : они странную грусть навевают.
                С ней и ложусь я в постель, засыпаю на пару часов.
                Снова в окошко смотрю - там волшебный сгущается сумрак.
                В дымке синеют снега и спокойней опять на душе.
                Лампу включаю, беру дальше – в руки любимую книгу.
                Чудо привносит она в мою детскую жизнь : в чем оно?
                Раньше, конечно, не мог его даже я близко осмыслить,
                да и теперь мне слова не так просто к нему подобрать.
                Может, случилось все так, что предчувствие жизни тоскливой
                в провинциальной глуши безразмерных российских пространств
                в детскую душу вошло, а болезнь была только лишь повод.
                Может, с другой стороны, той болезнью рожденные сны
                дверь приоткрыли в стене - и ту дверь на всю жизнь я запомнил.
                Не на одних только снах, как на петлях, та держится дверь!
                в книгах любимых к ней путь : если в то, о чем вы прочитали,
                верите вы всей душой, то всегда вы войдете в ту дверь.
                Я в нее часто входил - всего чаще во время болезни
                в детских и ранних годах. Что увидел тогда я за ней?
                это резонный вопрос. На него я мог так бы ответить :
                прежде всего я узрел, что мне странником быть суждено,
                или простым языком говоря : я рожден эмигрантом,
                но здесь политики нет, здесь повыше присутствует смысл.
                Кажется, в том состоит он, что найти мне по жизни общину :
                будь то родная семья или в духе собратьев союз,
                где, как в тарелке своей, я себя бы почувствовал – это
                было заказано мне и как будто бы раз навсегда.
                Типов общенья не счесть, но из каждого рано иль поздно, 
                и не по воле своей – точно бес щекотил мне ребро –
                осуществляя судьбу, эмигрировать мне приходилось.
                Это почти как закон : кто однажды родные края –
                и без разумных причин – непонятно зачем, но покинул,
                будет от всех очагов чуть в сторонку, но все ж уходить.
                Правда, пристанище он тоже втайне отыскивать будет –
                то, о чем можно сказать : вот родной и последний мой дом.
                Жаль только то, что за ним он бежать будет вечно и присно :
                так черепаху не мог быстроногий догнать Ахиллес.
                Даже не верится, что в моем детстве во время болезни,
                точно в кармане ключи, залегали от жизни моей.
               
 
                6. Дети и взрослые


     И таких крупиц было больше всего в детстве, а самые острые и запоминающиеся из них пришлись, быть может, на детство во время болезни.
     Кто об этом не помнит? в раннем детстве и во время болезни вы лежите с высокой температурой в постели, а за окном ласково светит апрельское солнышко и ручьи, точно пот, с журчаньем выходят из тающих сугробов, и такая грусть струится снаружи в открытую форточку, а все потому, что нельзя выйти погулять.
     И вы забываетесь ненадолго в любимых книгах, а потом засыпаете, снова просыпаетесь, принимаете лекарства и опять читаете. 
     Глядь : незаметно стемнело, и вот уже занавеска в лунном свете разыгралась на стене, что это? уходящая комнатная явь или начинающееся фантастическое сновидение? смутным страхом пронизано каждое душевное ощущение, а листва все напряженней льнет к ветвям, – но ведь это прошлогодняя листва! вы выглядываете в окно — сцена полночи мертва, как декорации к сыгранному спектаклю. 
     И вдруг, проснувшись посреди ночи, слыша дыхание родителей рядом, вспоминая сон и видя колебание теней на стене от занавески, вы уже точно знаете, что есть на самом деле та заветная дверь в стене, ведь вы только что приоткрыли ее и, пройдя несколько волшебных ступеней, благоразумно вернулись : вы войдете в нее как-нибудь потом, позже, все равно она никуда от вас не уйдет. 
     И поверьте, когда нибудь потом, спустя долгие-долгие годы, скорее всего поздним вечером, когда ваши дети уснут и по всей детской комнате — на полу, на столике и на кровати — прилягут, точно устав от игры, в живом беспорядке игрушки : здесь будет и кот в сапогах, и свинка в юбочке, и паровозик, и плюшевый мишка, и все они в серебряной полосе лунного света, что потянется наискось через всю комнату сквозь неплотно задернутые шторы, под разными углами станут смотреть в потолок и на стены, точно думая думу свою, — да, вот тогда и покажется вам, давно уже взрослому и тихо приоткрывшему дверь, чтобы в последний раз перед долгим ночным сном взглянуть по привычке, все ли в порядке с вашими детьми, — да, вам покажется, что эти игрушки, цепенея в волшебном наитии, хотят вспомнить, но не могут, кто же был тот странный волшебник, отнявший у них память : ведь и завтра, когда наступит утро и игрушки оживут в детских ручонках, та же самая неизгладимая немая печаль останется на игрушечных личиках.
     Вот ее-то, кроме самих игрушек, замечают только взрослые, которые болели в детстве, которые помнят свои мятущиеся сны во время болезни и которые до сих пор втайне убеждены, что только в тех снах видели они волшебную дверь в стене, что открывается в иные миры, в том числе и в мир игрушек, потому что нет никакого продолжения у описанного выше эпизода, он не выдуман, пусть так, но и с вашей взрослой жизнью он никак не соприкасается, да и не может соприкасаться.
     Он созвучен разве что с вашим далеким детством, которое тоже прямого продолжения с последующей вашей жизнью не обрело, но так и должно быть – на то оно и «чистое начало».
     Однако кто посмеет утверждать, что оно лишено онтологического измерения, высоту которого – именно высоту, а не глубину – человеку не дано измерить? эта высота напоминает бесшумный всплеск в бездонную высь безоблачного неба.
     И как лазурь скрывает и одновременно приоткрывает необъятное измерение неба, так волшебство делает для нас метафизику «чистого начала» физически ощутимым, как прикосновение любимого человека и вместе по существу недосягаемым, как тот же любимый человек, когда он от нас навсегда уходит.
     Иными словами, когда вы невзначай заглядываетесь на медленно падающий снег, или тихо наблюдаете за хлопочущей по хозяйству женой, или слушаете музыку Баха, или задумываетесь об иных событиях в вашей жизни, или ловите многозначительный взгляд вашего кота, или же просто читаете какую-нибудь великую книгу, – так вот, в такие минуты вам продолжает казаться, что... нет в жизни никакого особого волшебства, а есть лишь врожденная неискоренимая душевная потребность видеть его и постоянно его отыскивать в повседневности.
     И центр тяжести подобных поисков у иных людей – имею в виду прежде всего себя самого – пришелся на детство во время болезни.



                7. Ключ  от  шкатулки


                Есть в детском возрасте тайна одна :
                годы спустя узнается она.

                В море случайно уроненный ключ
                высветит так вдруг полуденный луч.

                Ключ тот на дне нам вовек не забыть :
                что как он может шкатулку открыть?               

                Много в шкатулке той чудных вещей – 
                скрыл ту шкатулку песок, как Кощей.

                Ключ из-под камня поодаль блестит –
                сердце при виде его в нас теснит.

                Снова по жизни подводит стезя
                к миру, в который вернуться нельзя.

                Два в ситуации этой пути :
                но по которому лучше пойти?

                Можно из моря тот ключик достать,
                да заодно и ларец поискать.
         
                Можно, к нему повернувшись спиной,
                молча проститься с морской глубиной.

                Пусть в первом выборе бездна пуант,
                мне лично ближе второй вариант.

                Горько – не правда ли – осознавать,
                что дверцу в детство должны открывать

                мы ключом памяти? больше никак...
                но раздражителен этот пустяк.               

                Память – не жизнь, как не свет один луч :
                выброшу в море я памяти ключ.

                Пусть со шкатулкой на дне он лежит
                и – морю синему принадлежит.

                И разве только простудный недуг –
                с давних времен неразлучный мой друг –

                коротко снова меня посетив –
                чтоб убедиться, что я еще жив –

                дверцу ко дням моим лучшим, былым
                мне приоткроет ключом запасным.