Спасительный Гвардафуй

С третьего класса ( дело было в 1947 – ом году) мы начали учить английский язык. Преподавал нам его демобилизованный офицер. Невысокий, кряжистый, он расхаживал по классу в зелёной шерстяной гимнастёрке, зелёных же галифе, сапогах, за малейшую шалость или незнание бил нас по головам своей большой расчёской и буравил нам души своими тёмными глазками. Мы боялись его и звали «чеканчик». Мне даже однажды приснился ужасный сон. Будто я захожу в комнату к нашей соседке, никого нет, и вдруг со второго этажа огромного буфета выпрыгивает «чеканчик», и от удара его сапог земной шар становится металлическим, раскалывается у меня под ногами и больно бьёт по подошвам.  Но в середине четвёртого класса английский отменили, решили, что нам ещё рано, и второй раз мы приступили к английскому уже в пятом классе.
Теперь нашим преподавателем был Владимир Петрович Брюханов, молодой блондин, весь отутюженный, с длинной, почти женской причёской, холодными серыми глазами и длинными ногтями в розовом маникюре. Он всегда опаздывал закончить урок до звонка и крупно писал домашнее задание на доске чуть не всю перемену. За всё это мы сразу невзлюбили его.
Однажды я потихоньку грыз на уроке яблоко, прозвенел звонок, «Брюхан», как мы его звали, повернулся к доске и начал писать задание, а я посмотрел на его холёную розовую шею и вдруг, прицелившись, что было сил, кинул в него огрызок. Бац! И огрызок разлетается вдребезги, угодив в самую ложбинку затылка! Вот это да! Этого я не ожидал!
Я всё время старался развить свою меткость, старался попасть камнем в столб, в дерево, даже в лампочку фонаря, за что был отчитан однажды пожилым офицером. Но чтобы так вот попасть!
Я поскорее отвернулся к окну, благо за шумом и суматохой, начавшимися сразу после звонка, никто ничего не заметил. Но краем глаза всё-таки вижу, как шея Брюхана медленно багровеет, потом бледнеет, потом опять багровеет, и, наконец, Брюхан поворачивается лицом к классу. «Кто это сделал?!» – он едва не трясётся от гнева.
А шум в классе, гвалт! Его слов никто не расслышал. Тогда Брюхан кричит: «Кто кинул в меня огрызок?!» На этот раз его услышали, шум постепенно стих, полетели реплики: «А кто это сделал?», «Что сделали?». Брюхан, чувствуя некоторую оторопь класса, пошёл в наступление: «Я последний раз спрашиваю: кто кинул в меня огрызок?! Если сейчас же не скажете, будете сидеть здесь до ночи, пока не вызовем всех родителей!»
Мой сосед по парте повернулся ко мне (я всё время смотрел в окно) и сказал: «Слышь, кто-то кинул огрызок в Брюхана, а теперь нам всем сидеть до вечера!» Я обернулся к нему и сказал: «Это я кинул!» «Ты? – изумился он. – Тогда молчи, не говори ни за что!» И тут же, обернувшись назад, прошептал на заднюю парту: «Это Кев!» «Кев?» – в свою очередь изумились соседи и тут же прошептали дальше. Скоро уже весь класс знал, в чём дело, и бодренько зашумел: «А мы не знаем!  А мы причём?» И все потихоньку показывали мне кулаки и заговорщицки шептали: «Молчи! Не говори ни за что!»
«Один за всех и все за одного!» – было железным правило нашей жизни, особенно, когда мы после уроков, после своей второй смены, уже в темноте шли стенкою класс на класс, выложив на землю учебники и набив портфели камнями!
«Всем сидеть в классе до прихода директора!» – крикнул Брюхан и вышел.
Тут уж все в открытую накинулись на меня: «Молчи! Смотри, молчи! Если скажешь, дадим тебе!» – и опять показывали кулаки.
В класс влетели маленький толстый  директор, по прозвищу «Самовар», Брюхан и наша классная руководительница Наталья Антоновна. У меня сердце ёкнуло!  Наталью Антоновну, интеллигентную математичку, жену известного путешественника Фролова, не раз поднимавшегося на Эльбрус и Казбек, мы искренне уважали. Её огорчать никак не хотелось!
 Мы встали . «Сесть!» – крикнул директор. Все шумно сели.
– Встать! – крикнул он тут же.
Ну, началось! – Сесть! Встать! Сесть! Встать!
Мы шумно встаём, садимся, встаём, садимся.  Всё это нам не впервой, всё это мы уже проходили, ибо проказили, в общем-то, часто.
Погоняв нас раз тридцать, Самовар крикнул: «Встать!» Команды «Сесть!» не последовало. Молча стоим, ждём, что будет дальше.
– Кто кинул огрызок во Владимира Петровича? – грозно спрашивает Самовар.
Молчим.
– Я ещё раз вас спрашиваю, кто кинул огрызок во Владимира Петровича?
Молчим.
– Тогда будете стоять до тех пор, пока не признаетесь!
Стоим.
Брюхан принёс два стула из учительской, и троица села.
А мы стоим и молчим.
Наконец, кто-то не выдерживает и начинает мычать. С закрытым ртом. «М-м-м» – постепенно мычание охватывает весь класс.
Снова: – Сесть! Встать! Сесть! Встать!
Встаём. Но мычим. Беспрерывно.
Меня мучит совесть. Ведь всё это из-за меня! Но многозначительные взгляды ребят говорят: «Молчи!» И я молчу.
А у Натальи Антоновны в её выпуклых карих глазах появляются слёзы. Она достаёт из рукава кружевной платочек и промокает им уголки глаз.
Я не выдерживаю: «Наталья Антоновна, это я сделал!»
Мычание обрывается, а Наталья Антоновна, Брюхан и Самовар изумлённо смотрят на меня, не в силах поверить услышанному.
– Ты?!
– Я, Наталья Антоновна!
– Староста класса?!
– Я, Наталья Антоновна!
Губы её задрожали, рука с платочком задёргалась. Брюхан испепеляет меня глазами, а Самовар, шумно вздохнув, отирает потную шею и глядит на меня поражённо.
– Но ты, надеюсь, нечаянно? – голос её срывается, а глаза с мольбой глядят на меня: только б нечаянно, только б нечаянно!
Я не выдерживаю этого взгляда и вру: «Нечаянно!»
У Натальи Антоновны отлегло от сердца, Брюхан чуть смягчился, а Самовар задышал ровнее.
– Как же это случилось?
Я пожимаю плечами: «Сорвалось! Я хотел в дверь кинуть!»
Класс зашумел, я услышал свистящий шёпот: «Ну, погоди, дадим тебе!»
Какая кара теперь ждёт меня? Запись в дневник и вызов родителей, даже исключение из школы на десять дней – чепуха против мести товарищей. Жестоки мы были невероятно. Любимым наказанием было загнуть на перемене «салазки» и, заложив стулом дверь, галошей или расслабленной пятернёй изо всех сил оттянуть по мягкому месту! Боль нестерпимая даже от одного удара, а тут их будет сорок!
А Наталья Антоновна, усадив класс, гневно ко мне обращается: «Сейчас же извинись перед Владимиром Петровичем!»
– Владимир Петрович, – чётко говорю я, глядя на его маникюрные ногти, – извините, я нечаянно!
– Ладно, – говорит Брюхан, – завтра я тебя вызову, проверим, как ты учишь английский!
И троица величественно удаляется.
Вот это да! Даже в дневник не записали! Кажется, пронесло!
Но едва они вышли, ко мне бросилось человек пять, вытащили меня из-за парты, уложили на учительский стол, загнули «салазки» и… В это время вошёл географ. Мы и забыли о последнем уроке!
Меня сбросили со стола, все мы поскорее уселись за парты, а географ, будто и не заметив «салазок», сказал: «Ну, натворили вы!  Лучше уж геограхвией займёмся!»
Вместо «ф» он произносил «хв». Вместо «хв» – «ф». Вместо «фасоль» – «хвасоль». Вместо «хвост» – «фост».
Спросив троих, он стал рассказывать нам об Африке. И тут нас ждал несравненный сюрприз. Оказывается, в Африке есть мыс Гвардафуй. Вот он и преподнёс нам его: «Гвардахвуй!» Восторгу нашему предела не было!
Этот его «Гвардахвуй» спас меня.
«Салазки» мне после уроков всё же загнули, но били не сильно: все смеялись и смаковали услышанное.
На следующий день Брюхан вызвал меня, я ответил ему на «отлично», лёжа на боку (сесть от боли не мог), зубрил до полуночи.
А после уроков, освободив от учебников портфели и набив их камнями, мы пошли класс на класс – стенка на стенку.
Кто-то, изловчившись, шандарахнул меня по голове, я упал, всё поплыло, закружилось, меня затошнило.
Но, сквозь шум головокружения, я услышал крик: «Кева стукнули! Бей их!»
Я понял, что прощён классом, и сотрясение мозга было мне уже нипочём.