Херманн Хессе. Сиддартха. Гл. 3 Готама

       В городе Саватхи любой ребёнок знал имя Возвышенного Будды, и в каждом доме готовы были наполнить чашу молчаливо просящих, приверженцев Готамы. Неподалёку от города находилась полюбившаяся Готаме местность, роща Джетавана, которую богатый купец Анатхапиндика, преданный почитатель Возвышенного, отдал в дар ему и его людям.
      Сюда, в эти края вели все рассказы, все слухи, сюда же направляли и объяснения, полученные обоими молодыми саманами в их поисках Готамы. А когда вошли в Саватхи, то в первом же доме, перед дверями которого они просительно остановились, была им предложена пища, и они приняли предложенное, и Сиддартха спросил подавшую им женщину:
      - Хотели бы мы, о милосердная, хотели бы мы узнать, где пребывает Будда, Достойнейший, ибо, вот, мы два саманы из леса, и мы пришли, чтобы увидеть его, Совершенного, и выслушать из его уст учение.
      Сказала женщина:
      - Поистине, в верное место явились вы сюда, о саманы из леса. Поблизости, в Джетаване, в садах Анатхапиндики пребывает Возвышенный. Там же найдёте вы, странники, и ночлег, довольно среди деревьев места всем тем, которые стекаются сюда без числа, желая услышать из его уст учение.
      И обрадовался Говинда, и в порыве радости воскликнул:
      - Значит, теперь мы наконец-то у цели, и путь наш окончен! Но скажи нам, мать странствующих, а ты сама знаешь его, этого Будду, видела ты его своими глазами?
      Ответила женщина:
      - Много раз видела я его, Возвышенного, много тех дней, когда я видела его, как он проходит по улочкам, молча, в своей жёлтой одежде, как молча протягивает у дверей свою чашу для подаяния и как уходит с наполненной чашей,прочь.
      Восторженно слушал Говинда и о многом ещё хотел бы порасспросить, о многом услышать. Но Сиддартха напомнил, что им пора идти дальше. Они поблагодарили и пошли, и не было нужды спрашивать о дороге, ибо немалое число паломников, немало и монахов из общины Готамы направлялось по пути к Джетаване. А когда добрались, уже ночью, то их встретило там безостановочное движение, говор, возгласы всё вновь прибывающих, просивших ночлега и получавших его. Двое привычных к лесной жизни саман быстро и бесшумно отыскали себе подходящее место и отдыхали там до утра.
      При свете всходившего солнца они с изумлением увидели, какое множество людей, - верующие, любупытствующие, - ночевало тут. По всем аллеям великолепной рощи расхаживали монахи в жёлтой одежде, другие сидели здесь и там под деревьями, углубясь в созерцание либо за духовной беседой; тенистый приют походил на многолюдный, будто пчёлами кишащий город. Большинство же монахов с чашей для подаяния уходили в Саватхи, чтобы собрать там немного пищи для единственной на дню обеденной трапезы. Как правило, и сам Будда, Просветлённый, совершал утренний выход за милостыней.
      Увидев, Сиддартха узнал его сразу, точно какой-нибудь бог указал ему на него. Он смотрел и видел обыкновенного человека в жёлтом одеянии, тихо удалявшегося с чашей в руке.
      - Вон - смотри! - негромко сказал он Говинде. - Это и есть Будда.
      Говинда внимательно пригляделся к монаху в жёлтой кашае, ничем, казалось, не выделявшемуся среди всех этих сотен монахов. Но вскоре Говинда понял: да, это он. И они отправились следом и наблюдали за ним.
      Будда скромно, в глубокой задумчивости, следовал своею дорогой, тихое лицо его не было ни радостным, ни печальным, казалось, оно как бы улыбается внутрь. С затаённой улыбкой, тихо, покойно, не без сходства со здоровым ребёнком, Будда неторопливо ступал, одетый так же, как и его все монахи, так же, как и они, ставя ногу на землю, следуя во всём точному предписанию. Но его лицо, его шаг, его тихо опущенный взгляд, тихо опущенная вниз рука, да и каждый палец на тихо опущенной вниз руке, говорили о мире, говорили о совершенстве, не искали, не подражали, кротко дыша в неувядаемом безмятежном покое, в немеркнущем свете, в ненарушимом мире.
      Так Готама неторопливо шагал, направляясь в город за милостыней, и двое саман различали его среди прочих единственно по совершенной полноте покоя, по тихой безмятежности облика, в котором не уловить было ни поиска, ни стремления, ни подражания, ни усилия - только свет и покой.
      - Сегодня услышим из его уст слова учения, - проговорил Говинда.
      Сиддартха не отвечал. Учение не слишком его занимало, оно вряд ли могло преподать нечто новое, ведь Сиддартхе, как и Говинде, известно было содержание учения Будды, пусть и доходившего в пересказе, как от слышавших его, так и от знавших о нём от других. Но он смотрел и смотрел на голову Готамы, на плечи, на стопы ног, на его тихо опущенную руку,  -  и каждый сустав каждого пальцаа на этой руке был учением, говорил истину, дышал, благоухал, блистал истиной. Этот человек, этот Будда, был подлинным вплоть до малейшего движения самого последнего пальца. Человек этот был свят. Никогда ещё ни к одному человеку не испытывал Сиддартха такого благоговения, ни одного не любил так, как этого.
      Оба проследовали за Буддой до города и молча вернулись обратно; сами они в этот день предполагали воздержаться от пищи. Они видели, как Готама возвратился, видели, как он в окружении учеников совершал трапезу, - того, что он ел, не достало бы вволю и птице, - и видели, как он вновь удалился в тень под манговые деревья.
      А вечером, когда спала жара и всё в лагере ожило, и все собрались вместе, они слушали, как Будда учил. Они слушали его голос, и он тоже был совершенен, исполнен совершенного покоя, исполнен мира. Готама учил знанию о страдании, о происхождении страдания, учил о пути к прекращению страдания. Спокойно и ясно текла его тихая речь. Страданием была жизнь, страданием наполнен был мир, но избавление от страдания было найдено: избавление находил тот, кто шёл путём Будды.
      Голосом кротким, но твёрдо говорил Возвышенный, учил четырём главным истинам, учил восьмеричному пути, терпеливо продвигался привычным путём учения - путём примеров, повторов; легко и прозрачно парил его голос над слушавшими, словно свет, словно звёздное небо.
      Когда Будда, и уже была ночь, завершил свою речь, некоторые из пилигримов выходили вперёд и просили принять их в общину, обращались к прибежищу учения. И Готама принимал их со словами:
      - Итак, вы слышали учение. Итак, возвещено учение. Придите же и совершайте свой путь в святости, и да будет положен конец всякому страданию.
      Но - гляди-ка: вышел тут вперёд и Говинда, сей застенчивый, и сказал:
      - Прибегаю и я к Возвышенному и к его учению.
      И он просил о приёме в ученики, и был принят.
      А немного позднее, когда Будда удалился на ночной отдых, Говинда обернулся к Сиддартхе и с жаром заговорил:
      - Сиддартха, не подобает мне делать тебе упрёков. Оба мы слышали Возвышенного, оба мы выслушали учение. Говинда выслушал учение - он обратился к прибежищу учения. А ты, уважаемый, не хочешь разве и ты пойти тропою спасения? Неужели всё так и намерен откладывать, неужели собираешься и дальше чего-то ждать?
      Сиддартха очнулся, словно от сна, услышав слова Говинды. Он долго вглядывался в его лицо. Потом отвечал, тихо, голосом без насмешки:
      - Говинда, мой друг, вот ты и сделал шаг, вот ты и выбрал путь. Всегда, о Говинда был ты мне другом, И всегда шёл ты на шаг позади, следом за мною. И часто я думал: а не сделает ли Говинда когда-нибудь шаг в одиночку, без меня, по велению собственного сердца? Видишь, вот ты и стал мужчиной и сам выбираешь свой путь. Да пройдёшь ты его до конца, о мой друг! Да найдёшь ты освобождение!
       Говинда, всё ещё не вполне понимая, с ноткой нетерпения повторил свой вопрос:
      - Да скажи же, прошу тебя, дорогой! Скажи мне, - да и не может ведь быть иначе! - что и ты, мой учёный друг, обратишься к прибежищу Возвышенного Будды!
      Сиддартха положил Говинде на плечо руку:
      - Ты не расслышал моего благословения, о Говинда. Я повторю его. Да пройдёшь ты этот путь до конца! Да найдёшь ты освобождение!
      В это мгновение понял Говинда, что друг покинул его, и заплакал.
      - Сиддартха! - с жалобой воскликнул он.
      - Не забывай, - дружески напомнил Сиддартха, - не забывай, о Говинда, ты принадлежишь теперь к саманам Будды! Ты отрёкся от родины и от родителей, отрёкся от происхождения и от любого имущества, отрёкся от собственного произволения, отрёкся от дружбы. Так желает учение, так желает Возвышенный. Так пожелал ты сам. Завтра, о Говинда, мы с тобой распрощаемся.
      Долго ещё друзья бродили среди деревьев, долго потом лежали без сна. И всё снова принимался Говинда допытываться у друга, настаивать, пусть он скажет ему, отчего не желает прибегнуть к учению Готамы, какой такой изъян видит он в этом учении. Только Сиддартха всё каждый раз отговаривался, убеждал:
      - Да не томись ты, Говинда! Превосходно учение Совершенного, какой же мне найти в нём изъян?
      С первым светом утра по саду прошёл один из последователей Будды, один из его старейших монахов, скликая всех, кто прибегли накануне к учению, с тем чтобы облачить новичков в жёлтые одежды и наставить их в первых знаниях и обязанностях послушничества. И Говинда подхватился, порывисто обнял ещё раз друга юности и присоединился к процессии новообращённых.
      А Сиддартха в задумчивости побрёл через рощу.
      Тут ему и повстречался Готама, Возвышенный. И когда, с благоговением его приветствуя, увидел Сиддартха, сколько доброты и тишины в его взгляде, то собрался юноша с духом и спросил у Возвышенного позволения говорить с ним. Возвышенный молча кивнул в знак согласия.
      Сказал Сиддартха:
      - Вчера, о Возвышенный, мне дано было услышать необыкновенное твоё учение. Я издалека пришёл сюда вместе с другом, желая выслушать учение. И мой друг остаётся, он прибегнул под твою защиту. А я намерен продолжить странствование.
      - Как тебе будет угодно, - вежливо промолвил Возвышенный.
       - Сверх меры смела моя речь, - продолжил Сиддартха, - но я не хотел бы оставить Возвышенного. не сообщив ему искренне своих мыслей. Не соблаговолит ли Достойнейший подарить мне ещё миг внимания?
      Будда молча кивнул в знак согласия.
      Сказал Сиддартха:
      - Одно, о Достойнейший, прежде всего другого поразило меня в твоём учении. Всё в учении совершенно, всё ясно, всё доказательно. Как совершенную, нигде не прерываемую цепь рисуешь ты мир, как извечную цепь, сочленённую из причин и следствий. Никогда ещё до сих пор не было это увидено столь ясно, представлено с такой неопровержимостью; поистине, сильнее должно биться в груди у каждого брахмана сердце, когда он, взглянув через твоё учение, увидит мир как совершеннейшую связь, безразрывную, ясную словно кристалл, независимую от случая, независимую от богов. Хорош ли мир или худ, горестна жизнь в нём или отрадна, об этом не будем, это, может статься, и несущественно; но вот единство мира, взимосвязь всего происходящего, вовлечённость всего, великого и малого, в один и тот же поток, подчинённость одному и тому же закону причинности, становления и гибели - это светло сияет в твоём высоком учении, о Совершенный. Только вот, по твоему же собственному учению, единство это и строгая обусловленность всех вещей в одном месте всё-таки нарушается, через малую щель в целостный мир единства и непреложности устремляется нечто стороннее, новое, нечто не бывшее прежде и такое, чего ни показать, ни доказать невозможно: твоё учение о преодолении мира, о спасении. Но с этой крошечной брешью, с этим маленьким нарушением весь извечный и целостный мировой закон оказывается опять разбит и упразднён. Да простишь ты мне, что я высквзываю это моё возражение.
      Тихо выслушал его Готама, невозмутимо. Добрым своим, приветливы и ясным голосом заговорил теперь он, Совершенный:
      - Ты слышал учение, о брахманский сын, и благо тебе, что ты так глубоко над ним размышлял. Ты отыскал в нём некую брешь, изъян. Да поразмыслишь ты над всем этим ещё. Но позволь остеречь тебя, о любознательный, от многолесья воззрений и от спора о словах. Воззрения мало что значат, они могут быть прекрасны и могут быть безобразны, они могут быть умны или глупы, всякий волен разделять их или их отвергать. Учение же, слышанное тобой от меня, не есть некое воззрение, мнение, и его цель не в том, чтобы дать объяснение мира для любознательных. Его цель иная, его цель - избавление от страдания. Этому учит Готама, и ничему другому.
      - Да не прогневается Достойнейший, - сказал юноша, - не в поисках спора, спора о словах, я высказал это. Поистине, прав ты, воззрения мало что значат. Но дозволь мне сказать и ещё: ни на единый миг я не усомнился в тебе, ни на мгновение не усомнился я в том, что ты - Будда, что достиг цели, той высочайшей цели, по дороге к которой идут столь многие тысячи брахманов и брахманских сыновей. Ты нашёл избавление от смерти. Оно открылось тебе в твоём собственном поиске, на собственном пути, через размышление, через отрешение, через постижение и прозрение. Оно не открылось тебе через какое-либо учение! И, так мыслится мне, о Возвышенный, - никому не найти избавления через учение! Никому, о Достойный, не можешь ты передать и высказать в словах и через учение того, что совершилось с тобой в час твоего просветления! Много заключено в учении просветлённого Будды, многих научает оно жить по правде, уклоняясь от злого. Но нет в нём, таком светлом и ясном, таком достойном учении - одного:  нет в нём секрета того, что пережил сам Возвышенный, только он, среди сотен тысяч. Вот о чём я думал, к чему пришёл, когда слушал учение. Вот что заставляет меня продолжить странствие, - не затем, чтобы искать другое, лучшее учение, потому что, знаю, такого не существует, а чтобы уйти от всех учений и учителей и самому достигнуть цели или умереть. Но я буду часто вспоминать, о Возвышенный, этот день и час, когда мои глаза видели перед собою святого.
      Глаза Будды тихо глядели в землю; тихо, в совершенной безмятежности сияло его непостижимое лицо.
      - Да не окажутся твои мысли, - медленно проговорил Возвышенный, - заблуждением! Да достигнешь ты цели! Но ответь мне: видел ты толпы моих саман, моих многочисленных братьев, что обратились к прибежищу учения? И ты веришь, незнакомый самана, веришь в то, что им всем было бы лучше покинуть учение и возвратиться в жизнь мира и желаний?
      - Я далёк от подобной мысли, - воскликнул Сиддартха. - Да останутся все они под защитой учения, да достигнут они своей цели! Не мне судить о жизни других! Только для себя, для себя одного должно мне решать, должно избирать, отвергать. Освобождения от я ищем мы, саманы, о Возвышенный. Стань я теперь одним из верных твоих и последователей, о Достойнейший, то, боюсь, могло бы случиться, что моё я только по видимости, мнимо пришло бы к успокоению и получило освобождение, а на деле продолжало бы жить и стало огромным, потому что я тогда и учение, и следование тебе, и мою любовь к тебе, и общину монахов - всё обратил бы в собственное я!
      С полуулыбкой, с непоколебленной озарённостью и доброжелательностью Готама посмотрел незнакомцу в глаза и напутствовал его едва приметным жестом.
       - Умён ты, самана, - проговорил  Возвышенный. - Умно умеешь ты говорить, о мой друг. Берегись слишком большого ума!
      Прочь двинулся Будда, а взгляд его и полуулыбка навсегда отпечатлелись у Сиддартхи в памяти.
      Не доводилось мне ещё встречать человека, который бы так смотрел и так улыбался, так сидел и ступал, думал он; воистину, хотел бы и я уметь так смотреть и улыбаться, так сидеть и ходить, так свободно, достойно, открыто, так прикровенно, так по-детски и так таинственно. Воистину, так ходит и смотрит лишь человек, который проник во внутреннейшую глубину своей самости. Что ж, постараюсь и я проникнуть в глубину своей.
      Я встретил человека, думал Сиддартха, одного-единственного, перед которым мне пришлось опустить глаза. Ни перед кем другим не желаю больше опускать глаз, ни перед кем. И никакому учению уже не прельстить меня, когда не покорило учение даже этого человека.
      Ограбил он меня, этот Будда, думал Сиддартха, ограбил; только ещё больше он меня одарил. Он лишил меня друга, отнял того, кто в меня верил и теперь верит в него, того, кто был моей тенью, а теперь стал тенью Готамы. Но он подарил мне Сиддартху, меня самого.