Этюд о двух магиях и баллада об Одиссее и Калипсо

 
                1.


     Жизнь в своей основе магична. Она околдовывает человека до такой степени, что он, несмотря на все страдания, которые она ему причиняет, возвращается в нее снова и снова : таков, судя по всему, механизм реинкарнации. Сходным образом мы в который раз смотрим полюбившиеся фильмы и перечитываем излюбленные книги.
     Есть, однако, два способа околдовывания : навязывая человеку свою волю и в тайном согласии с его волей. Первый вариант нам не нравится и мы его относим к порождениям зла : так околдовывает человека в сказках злой волшебник, и так околдовывает мужчину иная женщина, как правило, недобрая. В душе нам бы хотелось, чтобы нас околдовывали добрый волшебник и добрая любящая женщина, но первый обычно просто помогает в трудной ситуации, а вторая просто любит. Все так.
     И тем не менее тяга к магии глубоко заложена в нашей душе. Мы влюблены в нее как в некий бессмертный идеал. И мы ищем ее тихие воплощения в себе и вне себя. Именно тихие воплощения : чрезвычайно важный нюанс!  Для нас экзистенциально важно, чтобы лики магии не были нам совершенно внеположны, то есть они не должны слишком превышать уровень «простого смертного». И уж тем более не навязываать нам грубо собственную – сверхчеловеческую – волю.
     Магические токи в нашем представлении практически ничем не отличаются от подземных токов самой жизни : как окружающей, так и нашей собственной психической. Короче говоря, магия в идеале должна быть надышанной и житейской. В ней не может быть никакого ложного величия, а тем более дурного привкуса хоррора.
     И тогда в ней действительно как будто нет ничего негативного, если оставить в стороне предостережение Будды, что она-то именно и притягивает неотразимо людей к жизни. Да, так оно и есть на самом деле. Но не этого ли мы больше всего и желаем в глубине души : быть по собственной воле неотразимо притянутым к жизни? Мы, правда, любим иной раз порисоваться : в том смысле, что магия повседневности нам, мол, немного надоедает.
     Да здравствуют бессмертные Онегин и Печорин! Впрочем, они уже как будто безнадежно устарели. Не умерли, но именно устарели. А почему? Да потому что попробовали – то ли в шутку, то ли всерьез – подкопаться под незыблемые основы «тихой магии». А это и есть глубочайшая онтологическая ложь! Идти против природы все равно что писить против ветра : мокрым будешь.
     Но мы отвлеклись. Речь у нас шла о двух великих сестрах-магиях. Неисповедимы пути их орбит, но всегда человек, служащий по доброй воле или «поручению» Высших Начал «большой магии», то есть играя роль полководца, общественного деятеля, религиозного законодателя, великого эзотерика и прочее, может вернуться к «малой» магии домашнего очага, этой последней утехе любого «простого смертного». И вот этой уже опоры, в отличие от мировой сцены, у него никому не отнять.
     Таким образом, стоит повторить, жизнь нам никогда не приедается, хотя состоит она как правило из множества процессов, которые сами по себе, если взглянуть на них с лермонтовским «холодным вниманьем», должны приесться как холодная гречневая каша, поедаемая три раза в день в течение года. Однако этого, как мы видим, не происходит. И субтильное очарование жизнью остается и притягивает нас к ней крепче железных цепей.
     Простейший жизненный ритуал : сон, пробуждение, туалет, завтрак, работ, возвращение домой, ужин с женой, телевизор, прогулка, общение с дузьями, отпуск, болезнь, старение, смерть – до мозга костей магичен. И выйти за его пределы по доброй воле человеку не дано. Бывает, правда, стечение обстоятельств, его к такому выходу подводящее, но следующий шаг в этом направлени есть, как правило, самоубийство.
     Итак, подытоживая, существует два рода магии : волшебная и повседневная. Первая : мощная, как океанская волна и в глубинном смысле не затрагивающая сущность человека. Она внеположна его характеру и сметает его свободу с легкостью разбушевавшейся стихии. Человек обычно не в силах ей сопротивляться. Он попадает в воронку магических течений и крутится там, пока они его не отпустят. В «магическом Гольфстриме» он может много и страшно страдать, но при этом испытывать и возвышенные, блаженные состояния. «Все, все, что гибелью грозит», — сказал об этом Пушкин.
     Рано или поздно, однако, магические силы отпускают своего пленника, как нимфа Калипсо спустя семь лет отпустила Одиссея (он их пережил как семь дней). И тот выходит из страдальчески-зачарованного пространства, точно воин возвращается с войны. В его душе некоторая заслуженная гордость от неординарного испытания (не каждому дано испытать роковую любовь, рулетку до полного разорения или хождение по грани между высшей властью и гибелью) странно уживается с восприятием пресности повседневного хода вещей (как трудно после изысканных сексуальных наслаждений возвращаться к упорядоченно-равномерной супружеской жизни) и вместе сознанием тонкого унижения (все-таки что там ни говори, а высшие магические силы играли гордецом как игрушкой).
     Да, что-то было «не так, как нужно», но поправить ничего нельзя. Да если бы и можно было, не стал бы поправлять, потому как опять-таки любая магия, в том числе и насильственная, представляется нам поначалу и по мере переживания посланием судьбы, а потом, когда она пережита и осмысляется задним числом — «сюжетом свыше». То есть только когда этот сюжет полностью исчерпывается, насильственная магия ослабляется — и выпускает человека из своих сладостно-смертоносных объятий. Но не раньше!
     И тогда — куда возвращается человек? Правильно : к родной сестре «насильственной магии» — магии тихой, ненавязчивой и повседневной. Той, что дает больше, чем обещает. Она вообще по сути ничего не обещает и поэтому никогда не разочаровывает. Не стремясь к какому-либо особому очарованию, она держит нас на поверхности жизни, не давая утонуть в подводных безднах и разного рода смертоносных течениях. Надо ли говорить, что истинным якорем такой насквозь повседневной и в то же время в самом лучшем смысле волшебной магии была, есть и будет для мужчин – обыкновенная женщина, ставшая его женой, матерью его детей, и оставшаяся его верной подругой?
     Да вот вам пример : на чудесном острове (скорее всего Гозо) посреди (тогда еще неназванного Средиземным) моря, в гроте, обвитом виноградными лозами, из которого во все стороны света вытекают четыре источника, живет вечно юная, прекрасная и бессмертная дочь титана Атланта, которому приписываются обучение Геракла естественной философии и астрологии, изобретение небесной сферы со звездами, а также построение первого корабля и плавание на нем, то есть деяния  прометеевского порядка (Прометей был Атланту родным братом), явно заявляющие о намерении жить и творить собственными силами и по возможности без богов.
     А поскольку такое властители мира не прощают, и еще потому, что родство обязывает – ведь сыновья и дочери как бы рождением обречены так или иначе продолжать дело своих предков – то естественно и неизбежно, что хозяйка острова тоже пребывает в вечном одиночестве, чему весьма способствует лежащая в основе ее характера благородная гордость, которая чисто психологически не позволяет ей ни столоваться с небожителями, ни сблизиться как следует с людьми.
     Вместе с тем, учитывая, что отец ее сыграл сравнительно пассивную роль в восстании титанов против олимпийцев, да и сама она правящим богам более-менее покорна, ей дарено свыше довольно значительное магическое пространство, в которое боги без особой надобности не вмешиваются. Да, она обладает сильнейшими волшебными чарами, но никак нельзя сказать, что только благодаря им она околдовала Одиссея : последний проводит на ее острове семь лет, днями тоскуя о далекой отчизне, ночи же коротая в объятиях прекрасной богини.
     Откуда такое раздвоение? Следует предположить, что великая волшебница полюбила великого путешественника как женщина может полюбить только один раз в жизни. Она родила ему сына Латина, а может и еще двух дочерей. Иные исследователи даже полагают, что после отплытия любимого она с горя покончила с собой. Однако по справедливости : может ли бессмертная богиня обрести смерть? 
     Как бы то ни было, Одиссей чувствует ее великую любовь и тоже ее любит. Здесь мы имеем замечательное прозрение в мужскую природу : мужчина действительно может любить одновременно двух женщин – причем любовь его искренняя и настоящая – при условии, если последние отделены друг от друга временем и пространством. Разумеется, любовь к Пенелопе изначально перевешивает, но это только потому, что в чашке весов вместе с женой были и сын Одиссея Телемах, и его остров Итака, и вся его прежняя богатая жизнь, а вот это уже никакая женщина, даже наша прекрасная и благородная героиня, не в состоянии уравновесить.
     Она, нужно повторить, слишком одинока, и у нее нет того жизненного пространства, который надобен мужчине, чтобы прожить счастливую осмысленную жизнь. И пусть она готова даже подарить Одиссею юность и бессмертие – плюс собственную любовь и верность само собой – но в их связи все-таки отсутствует история и предыстория. Им практически нечем было бы заняться в совершенном уединении. Они оказались как бы вне общества, то есть не у дел. Не так ли точно у Анны Карениной после измены мужу катастрофически уменьшилась площадка жизни, где можно было строить просторное и светлое здание новой семейной гармонии? А ведь Пенелопа – это в перспективе та же Кити Облонская-Левина.
     Итак, гордой и отважной нимфе с острова Огигия и ее гостю не хватает долгого и насыщенного сюжета. То есть развернутости их личности – по образу и подобию древесных корней – во все стороны : в прошлое и будущее, в жизнь и бытие рядом проживающих людей, в благословение, наконец, богов и так далее. А без большого сюжета какая же большая любовь? И это несмотря на то, что у возлюбленной Одиссея хороший характер и доброе сердце, более того, во всей многострунной музыке ее поступков нет по сути ни одной фальшивой ноты.
     И на ее фоне суетливым фарсом кажется едва ли не все, что делают гомеровские боги. В том числе и излюбленная автором Афина. Как, впрочем, и сам Зевс со всеми его бесчисленными и отнюдь не восхищающими человеческое сердце связями не идет ни в какое сравнение с Одиссеем, если бы тот обрел благодаря своей гостеприимице статус божества и сделался тем, чем родовитые дворяне являются по отношению к королю.
     Какая бы это была великолепная как в нравственном, так и во всех других отношениях пара – и на земле и на небесах. Но боги, увы! не жалуют тех, кто хоть в чем-то выше их. И потому Одиссею пора плыть дальше. Но что за прелестный с художественной точки зрения заключительный  штрих : его возлюбленная сама, своими руками помогает строить Одиссею плот, как должно быть в свое время, давным-давно, Пенелопа помогала мужу собственноручно обустраивать родной дворец на Итаке.
     И как пожизненная супруга Одиссея была умелой ткачихой, так супруга его семи лет, подчеркивает Гомер, ежедневно появлялась у станка в серебряном прозрачном одеянии : очередной намек на то, что богиня встретила своего смертного друга слишком поздно. Под занавес «богиня богинь», как уважительно именуют ее автор и главный герой, посылает Одиссееву плоту добрые ветры : какая символическая деталь!
     Не из этих ли волшебных ветров спустя какие-нибудь столетия станут появляться на свет божий – при помощи самого естественного в мире колдовства творчества – многие запоминающиеся и даже центральные для литературы женские образы : такие как дантевская Беатриче или уже упомянутая толстовская Анна Каренина или булгаковская Маргарита.
     Так что не забудем : их прототип – прямо из первой песни «Одиссеи»! Но чем же закончилась вся эта история параллельной любви самого главного, пожалуй, и вместе самого нами излюбленного – хотя не обязательно любимого – гомеровского героя? Историю эту можно рассматривать в двух планах : преходящем и вневременном. 
     Что касается первого плана, то как иные дворяне во все времена и во всех странах предпочитали гордую жизнь в уединении унижению в обществе своенравных властителей, так «гражданская жена» Одиссея быть может и по сей день живет на своем невидимом для нас астральном острове, оплакивая того, кого она больше всего на свете любила и кто давным-давно покинул этот мир, потому что отказался принять от нее дар бессмертия.
     С точки зрения нынешнего суммарного человеческого знания это, впрочем, вполне возможно, но только при условии, что она не истратила до конца свою хорошую карму. Кто первый, однако, посмеет бросить камень в эту столь же благородную, сколь и правдоподобную гипотезу?
     Ну а в другом и метафизическом плане они обречены, по-видимому, на вечную встречу и вечное расставание. И продолжаться это будет до тех пор, пока люди, беря в руки эту, быть может, самую великую книгу, не только внимательно и с любовью ее прочитают, но и искренне поверят в то, о чем они прочитали. Тем более, что обе вышеописанные магии : в лице Жены и Любовницы с большой буквы сопровождают людей на каждом шагу их земной жизни.
     И каждый человек, однажды заглянув в глаза Жены и Любовницы, как заглядывают во врачебный дигноз, который должен окончательно решить, идет ли речь о злокачественной или доброкачественной опухоли, поймет раз и навсегда, почему для Одиссея Пенелопа была все-таки важнее Калипсо.
         
 
                2.

               
                Среди лазурного моря
                остров – весь в зелени – есть.
                Глубокие там пещеры.
                И пресных ручьев не счесть.

                Еще там чудные гроты :
                в них моря и неба свет
                в волшебную смешан гамму.
                Такой лишь в астрале цвет.
 
                Островом женщина правит :
                прекрасна, вечно юна,
                волшебница, дочь Атланта.
                Вот только всегда одна.

                С богами ей жить неловко :
                мятежником был отец.
                С людьми общаться мешает
                гордости в сердце рубец.

                Однако совсем не терпит
                природа ведь пустоты.
                И шлет она ей мужчину :
                мужчину ее мечты.

                Как просто : случилась буря.
                И чудом сюда доплыл
                остов корабельной мачты.
                И смертный на мачте был.

                Имя того человека
                с тех пор у всех на устах.
                Люди его не забудут,
                даже забыв о богах.

                Она исцелять умела.
                Оправился он от ран.
                И вот они с глазу на глаз :
                так начался их роман.

                Когда на узком пространстве
                судьба, плетя свою вязь,
                мужчину с женщиной сводит,
                то их неизбежна связь.

                Тогда как в привычной жизни,
                где есть вариантов ряд,
                может, они друг на друга
                даже не бросили б взгляд.

                Правда, понять дали боги
                в момент ответственный сей :
                Калипсо точно супругу
                должен любить Одиссей!
               
                Хотя убежден я твердо,
                что стал бы он с нею жить
                и сам по себе : влюбленность
                имела в нем место быть.

                Если пространство и время
                женщин разделят двоих,
                то может любить мужчина
                обеих искренно их.
 
                Так уж он, видимо, создан.
                И создана так она.
                Да будет ждать Одиссея
                верная вечно жена!

                А муж ее в это время
                беседы с хозяйкою вел.
                Не просто в миры иные
                попасть, не платя обол.               

                Чтоб заживо и с богами
                в обычный входить контакт, 
                по меньшей надобно мере
                иметь от судьбы контракт.

                Впрочем, такое бывает
                и в наш просвещенный век :
                с небом шнуром пуповинным
                связан земной человек.

                Итак, Одиссей с Калипсо
                беседовали о том,
                что было сначала в мире,
                и что было в нем потом.

                И как поделили боги
                на сферы влияний мир.
                И как им без человека
                их пресен бессмертный пир.

                Прибавила, что могла бы
                его приобщить к богам.
                Но лишь при одном условьи :
                да он его знает сам.
               
                А он, развалившись вольно
                среди виноградных лоз,
                описывал ей Итаку.
                Как люди там доют коз.

                Оливковое как масло
                из жестких гонят плодов.
                И вески как разговоры
                после дневных всех трудов

                мужчин. И чуть меньше – женщин.
                Женщины больше молчат
                в его островной отчизне.
                Их ласки без слов звучат

                в тиши под покровом ночи.
                А днем – они на станке
                прозрачные ткут одежды.
                И носят их налегке.

                И тут приумолк рассказчик :
                начав о родной стране,
                он перешел незаметно
                к любимой своей жене.

                «Ты ее все еще любишь?» –
                Калипсо спросила его.
                «Не стою я без Пенелопы
                поистине ничего».

                Уклончиво так ответил
                и нежно ее обнял.
                Взгляд, увлажненный слезою,
                его в темноте смущал.
               
                Недаром он самым хитрым
                меж древних эллинов слыл :
                вдруг эту женщину понял
                и, потрясенный, застыл.

                Она ведь была готова
                не только семью создать,
                но с ним и свое бессмертье
                обратно богам отдать.

                Состариться с мужем рядом
                готова была она :
                из полубогинь всех юных
                быть может, она одна.

                А он с нею был бы счастлив
                на острове, без людей,
                где только одно блаженство
                любовных дней и ночей?

                Нет больше задачи в жизни.
                Уже не нужна мечта.
                И вместо пестрого быта               
                слепит глаза красота.
               
                Так вот почему все люди –
                не случаем и не вдруг –
                но сами хотят вернуться
                в земной из астрала круг.
               
                Быть может, потом, в болезнях
                заканчивая свой век,
                жалел о не бывшей сделке
                он : Одиссей-человек.
               
                Но это уже все было
                как говорится, потом.
                И только он сам – в Аиде
                поведать бы мог о том.

                Теперь же не быть не грустным
                он с нею больше не мог.
                Хотя в своем женском горе,
                ткацкий соделав станок,   

                пряжей она серебристой
                задумала превзойти
                ту, что так плотно закрыла
                к сердцу его все пути.
               
                И даже у них родился
                здоровый и сильный сын,
                которому имя дали
                из будущего – Латин.

                А все Телемах был ближе
                в душе отцу своему :
                но значит, и мать роднее
                старшего сына ему.

                Поэтому был излишен
                с Гермесом богов приказ :
                ей отпустить Одиссея.
                Она и сама как раз

                с ним согласилась расстаться.
                О, гордость в ней так сильна!
                Прекрасна в женщинах гордость,
                лишь в меру когда она.
               
                Так и построили вместе
                довольно приличный плот.
                На нем он покинул остров :
                прощай же, мечты оплот!               

                К жене Одиссей вернулся.
                И рядом могилы их.
                Но скажет мне кто, как часто
                он тех вспоминал двоих :

                вторую жену и сына?
                Тот, кстати, стал полубог.
                Но ни в болезнях, ни в смерти
                отцу он помочь не мог.

                В Аид Одиссей спустился
                в один – непрекрасный – день.
                Осталась от человека
                поистине только тень.

                Она и теперь там бродит
                в астральной предвечной мгле.
                И мысль, что была возможность
                бессмертным и на земле

                остаться, богам подобно, –
                да, чтоб эту мысль изъять
                из памяти, он, быть может,
                все был бы готов отдать.    
 

                3.


     Итак, самое знаменитое в мире Возвращение. Также и ему предшествовала отнюдь не менее оглушительная в славе своей поездка. Как-никак добрые семнадцать лет возвращался Одиссей на родную Итаку. То, что он пережил, хватило бы на десятки жизней. Он поучаствовал в величайшей в мире войне. Познал радость побед и горечь поражений. Он перехитрил циклопа. Он заживо сошел в царство мертвых и вернулся оттуда. Не однажды стоял он на грани верной погибели.
     Он общался с людьми и богами как с равными, так что его архетипный образ сделался как бы центром человеческого бытия. То есть одним из центров : наряду с фигурами Моисея, Иисуса, Будды, Сократа и им подобными. Естественный ход вещей и постоянные вмешательства богов, а также божественных и демонических существ переплелись в его приключениях в такую сложную, мудрую и обаятельную вязь, что из нее стало возможным создать один из замечательнейших шедевров искусства.
     Успел он познать во время своей поездки и двух женщин : волшебницу Цирцею и нимфу Калипсо. С первой у него был славный флирт, которому бы позавидовал и Дон Гуан. Со второй – большая любовь. Но по-настоящему он любил только свою жену Пенелопу. О ней он думал все эти семнадцать лет. И к ней одной влекло его его любящее верное сердце. Что же до упомянутых двух женщин... так ведь нельзя было иначе. В одном случае он совершил адюльтер, чтобы спасти своих товарищей. В другом случае таково было повеление богов.
     Но даже если бы не было этих двух мощнейших факторов, остается еще неизменная мужская природа. Как-то даже непредставимо, чтобы в сложившихся обстоятельствах верность жене осталась неприкосновенной : это было бы вопреки природе вещей. И потому порицание здесь неуместно. Но что было, то прошло. И вот он наконец вернулся на родную Итаку. И была их встреча с Пенелопой. И радости, но также и другим и гораздо более сложным и глубоким чувствам – о них мы узнали из более поздней классики – не было предела. И после этого они уже не расставались. И умерли почти одновременно. И ни единая не то что дурная, но просто теневая эмоция не могла омрачить их благородную гармоническую старость.
     Они и в Аиде поселились неподалеку друг от друга. И до сих пор, должно быть, бродят они как потерянные у сумрачных подземных вод. И языки безбольного адового огня причудливо освещают их слегка искаженные желанием освободиться от остатков вечного беспокойства лица. Зато в их сердцах, ни разу не изменивших великой супружеской любви, торжествует то самое последнее и необратимое Возвращение, к которому все мы инстинктивно стремимся на протяжении жизни, но достичь которого нам почему-то никогда не удается. Воистину торжествует? Может быть : необходимо прибавить. А может быть и нет. Кто знает?
     Ибо вся жизнь наша состоит из разного рода поездок и Возвращения из них. И чем больше мы делаем житейских опытов и чем мудрее становится душа наша, тем неуклонней и необратимей тяга к Возвращению осиливает стремление к поездкам. Осиливает - верно, но не до конца. Правда, особенно в последнюю треть жизни тщета и разочарование от любых поездок делаются для нас физически ощутимыми. И тогда пронзительное, смутное и, пожалуй, самое глубокое и загадочное из всех ощущений, на которые способен человек, а именно : чаяние обрести Возвращение с большой буквы поселяется в нашей душе, чтобы отныне ее уже не покинуть вплоть до последнего часа. И тем не менее - зачем не сказать правду? - столь же смутная, пронзительная, глубокая и загадочная надежда на очередную поездку : будь то в астральные сферы или к новому перевоплощению на земле, как ни в чем ни бывало соседствует с тем заветным чаянием. Оба состояния - вместе и наиболее экзистенциальные и предельно антиномические - существуют одновременно и параллельно : в любом "внутри" и во всяком "вовне". Здесь, судя по всему, органический предел познанию как таковому : как умом, так и сердцем. Дальше поистине идти некуда.
     Но, если так, Одиссево Возвращение было не только и даже не столько Возвращением к жене Пенелопе, сколько Возвращением к самому себе. А это значит, что поездка его была важнейшим отрезком его Возвращения. И более того, поездка на Троянскую войну и Возвращение на Итаку в каком-то подспудном смысле полностью совпадают по направлению. Взять уже то одно, что без этой поездки – на Троянскую войну – не было бы на свете и Одиссея как такового. И как Иисус без распятия умер бы, по всей видимости, в полной безвестности, так и Одиссей, не покинь он свою Итаку, остался бы на веки вечные местным царьком : одним из многих. Благодаря же поездке в Трою он стал самым знаменитым в мире путешественником.
     Кроме того, в такой перспективе и в любви между Одиссеем и Калипсо открывается порядочная толика вечного Возвращения : в том смысле, что и он и она благодаря друг другу возвратились к таким глубинам собственного существа, какие они друг без друга никогда бы не познали. Разумеется, Одиссей был в каком-то смысле идеальным супругом. Разумеется, силе и верности его супружеской любви позавидует любая женщина, мечтающая о семейном счастье. Разумеется, Одиссей ни разу не пожалел, что не остался с прекрасной волшебницей Калипсо... А может, где-то в глубине души и пожалел? Пусть не сразу, а когда пришла горькая и глубокая старость. Когда пришло постепенное разрушение тела. И когда пришла постепенная физическая невозможность любить Пенелопу... Да, это страшно и об этом не пишут поэты.
     И вот тогда, может, припомнилась Одиссею его любовница-богиня. Припомнились, может, даже не столько любовные услады, сколько по-человечески жертвенная и бескомпромиссная любовь к нему Калипсо. Ведь она полюбила его так, как никакая богиня не любила своих супругов-богов. Она родила Одиссею сына. Она готова была бы ради него стать смертной женщиной. Или, наоборот, сделать его бессмертным мужчиной. Правда, он отказался... Ради чего? Разумеется, ради любимой своей жены Пенелопы. Ради сына Телемаха. Но не только. Также и управление тем крошечным островным космосом, который вверен ему был судьбой, сыграл свою роль. А у нимфы Калипсо кроме ее самой и ее прекрасного, но пустого острова ничего за душой не было. Мало у нее было жизненного пространства. Негде там развернуться настоящему мужчине. Только тосковать при луне и – любить, любить и любить... Тогда это ему порядочно наскучило. И он рвался на Итаку.
     Теперь же, когда он вернулся на родину, все пережитое на острове Калипсо стало восприниматься им, быть может, в несколько другом свете. Не то что бы он жалел, что не остался с возлюбленной небожительницей. Но он точно не пожалел, что прожил с нею семь лет. А это уже могло исподволь и кардинально изменить все его сознание. Весь уклад его личности. Сами же изменения сказались много позже. Под старость. Когда было уже поздно. И если бы можно было все повернуть назад и пережить заново... как все сложилось бы? Да точно так же. Без малейших вариаций.
     И была бы поездка к Калипсо. И было бы Возвращение к Пенелопе. Но было бы и Возвращение к самому себе, в котором поездка к Калипсо и Возвращение к Пенелопе соединились бы в едином парадоксальном – потому что уходящем в противоположные стороны – направлении. Все так. И все же не следует из ванны выплескивать и ребенка. Нельзя забывать, что Возвращение к Пенелопе на великих весах бытия – и в сердце Одиссея – перевесило поездку к Калипсо. Насколько перевесило, неважно. У нас нет в распоряжении аптекарских весов.
     Возвращение к жене – после поездки к случайной женщине, ставшей любовницей – это один из хрестоматийнейших сюжетов, предлагаемых испокон веков жизнью. И только Возвращение к себе самому, предполагающему отныне категорическую невозможность решить для себя, кто же мне истинный муж и жена, и не важнее ли их любовник или любовница, и не являются ли обе пары всего лишь временными игроками и преходящими актерами на сцене жизни, – только такое Возвращение еще более глубокое и необратимое, чем Возвращение к любимой супруге. Одно Возвращение относится к другому, употребляя наши сравнения, как океан к морю. Да, океан велик. Но ведь и море не мало.
     И как ни прекрасно, как ни возвышенно, как ни первозданно Возвращение Одиссея на Итаку к родной жене, Возвращение Анны Карениной туда, откуда не возвращаются, Возвращение после поездок к мужу и к любовнику, Возвращение по причине органически развившегося отвращения совершать вообще какие-либо новые поездки по жизни, – оно, это Возвращение, впечатляет едва ли не больше, чем Одиссеево Возвращение. Однако в любом случае, как сказано, Возвращение весит чуть больше, чем поездка.