Вишни. Роман. Ч. 2. От Миуса до Нисы. Глава 8

VIII
Зима тянулась долго, но не потому, что чем-то сильно отличалась погодой от других зим. Была в январе неделя с традиционными крещенскими морозами и во второй половине февраля дней десять поморозило и пару снегопадов с интервалом в месяц в зимние месяцы. В остальные дни небольшие морозы, порой с оттепелями в дневные часы. Март же был «неуютным», если его так можно было назвать, хотя и четвёртым зимним месяцем, как в 42-м назвать нельзя: просто, погода была сырая и мерзкая, бес сколь-нибудь солнечных, весенних дней, с дружным таянием снега – такого не было.
Зима тянулась долго, потому что, во-первых, все с нетерпением ждали значимых побед и продвижения наших войск на запад, а во-вторых, из-за того, что Василий с нетерпением ждал того весеннего дня, когда он будет признан призывной комиссией годным к строевой службе.
А для домашних: когда думали о том, что нет писем с фронтов от отца семейства и от дочери, а кому-то сестры Лиды, тянулись дни тягостно долго; когда же вспоминали, что придёт день и их сын, а для меньшей сестры, брат, должен будет покинуть родной дом – дни неумолимо летели вперёд и вот уже со дня на день нужно было ждать повестку из военкомата.
Бывает так или нет, но время разделилось, казалось, на два различных измерения и счёт дням шёл независимо, но до той пор, когда они оба сойдутся вновь и, в случае, если Васю заберут на этот раз, то время ожидания в днях и неделях вновь потянутся, для оставшихся дома мучительно долгими в постоянных мыслях, ожиданиях и слезах бессонными ночами.

Повестка о необходимости явки на медицинскую комиссию пришла неожиданно, даже несмотря на то, что её так долго и постоянно ждали. Дата перекомиссии – 27 марта 1944 г., время – 09-00, место – Матвеево-Курганский Районный военкомат.
– Призывник Домашенко, – отрапортовал Вася членам военно-медицинской комиссии.
Капитан, переложив несколько личный дел, выбрал нужную и передал врачу. Тот, пролистав бумаги, видимо убедился, что все медицинские специалисты, проводимые обследование призывника, сделали одобрительные заключения и, после этого, сделав подпись, передал папку в открытом состоянии, рядом сидящему председателю, в должности подполковника.
– Поздравляю вас, Василий Петрович! Вы признаны годным для прохождения службы в рядах нашей славной Красной Армии. Имеете что-либо сказать?
– Имею. Я рад, что смогу стать плечом к плечу с теми, кто, не жалея сил бьётся с фашистами за освобождение нашей Родины. Спасибо! Я не подведу!
Слова, который сказал призывник, были, конечно, пафосными и одновременно откровенными. Он высказал то, о чём много думал и долго ждал этого момента. Бесспорно, такое заключение комиссии его обрадовало.
Мать же, чего и стоило ожидать, встретила от сына весть, высказанную с улыбкой и приподнятом настроении, слезами и оханьями. Она грузно опустилась на скамью, с таким видом, как будто на её плечи сиюминутно обрушилась, долго косившаяся стена дома, которую она всеми силами до этого могла удерживать об обрушения и тут силы иссякли. Она была подавлена, точно, что придавлена стеной, стеной материнской печали, теперь уже по трём родным ей людям: мужу, старшей дочери и сыну. Но сын ей, в последнее время был надёжной опорой, как и просил его отец. А теперь эта опора выбита из-под неё, потому и рухнула обессиленная женщина, словно пшеничный сноп, под серпом войны.
Вася, присев рядом, пытался неумело её успокоить, но у него это не получалось. Тогда он кивком головы попросил сестрёнку, которая без слов присела с другой стороны и, прижавшись к матери, начала уговаривать такими словами, которые мужскому сословию незнакомы. Мать повсхлипывала-повсхлипывала и притихла.
Минут пять все сидели тихо, не проронив ни слова. Потом мать, резко всполошилась со словами:
– Ой, Господи! Что же я сижу? Когда отправка, Вася?
– Завтра, мам. Да, успокойся, все принадлежности мы же давно сложили.
– Нет, нужно проверить. Ой, Господи, а что же тебе из еды положить? Сала нет…
– Мам, какая еда? Нам паёк выдадут. Не тревожься, мам. Вот, сестра, ты теперь остаёшься за главную мамину помощницу. Гляди мне, как мама отпишет, что не так, приеду и отругаю.
– Ой, Вася, коли бы так, так мама меня каждый день ругать станет, и ты каждый день дома будешь. И на фронт не пойдёшь…
– Ага! Развесила уши. Слушайся, короче, мамку. А, нет, иди сама Родину защищать, раз такая уже взрослая и разумная, – сказал Вася обидные слова и пожалел, что не стоит же ругаться, им не дни, часы остались вместе быть-то и добавил, – не судите меня строго, я обязан… это долг мой, как и всякого другого. Прятаться за спины? Нет, не буду.
Опять наступила тишина и все понимали, что он прав. Даже Лида сделала свой выбор по зову души и сердца, без принуждения, хоть и без материнского на то благословения, что в момент расставания принесло бы душевную боль родным, а так она также была, но с отложением даты и не в её присутствии. Дался ли ей этот выбор легко или в последующих, ещё больших мучениях, она не признается никогда, потому что ей на фронте с душевной даже слабинкой, ох, как тяжело придётся, да и не боец это, по большому счёту – лёгкая мишень для врага, что макет на полигоне для отработки стрельб. С хлипкостью взглядов, с трусливой душонкой, одно место твоё – под юбкой у матери. Спрятаться таким образом и от врагов, и заодно от позора соотечественников, друзей, соседей, от себя, в конце концов, не удастся. Совесть до смерти «загрызёт», если она есть, конечно.

***
Призывников, собрав в Батайске со всей области, сгруппировали по отрядами и затем отправляли в основном на восток, где будущие красноармейцы, пройдя курс молодого бойца, принимали присягу и обучались воинским дисциплинам. Вася попал в отряд подготовки связистов и через день, с сотнями других призывников уезжал в город Сталинград, который уже весь мир узнал, как город мужества и стойкости русских солдат, от стен которого и покатилась яростная лавина возмездия за злодеяния фашистов, что отлив на море, унося нацистскую нечисть на запад, в их логово.
Этот город, названный в честь Иосифа Виссарионовича Сталина, для большинства населения Советского Союза, он был Вождём всех народов. А народов в большой многонациональной стране было действительно много. Будущий Сталин, до того, как взял себе этот псевдоним, который обозначал перевод слова «джуга» в фамилии Иосифа Джугашвили, как «сталь», имел много политических псевдонимов, из которых самый известный – «коба». Возможно, «сталь» от названия города передавалась и его защитникам, стоявших насмерть на этом неприступном для фашистов рубеже. Матушка-Волга, что Великая Китайская стена, преградила германским войскам дальнейший победоносный марш-бросок на восток.
Конечно же, Вася не увидел того, что могла видеть её сестра Лида, возвращаясь из Ашхабада более года назад. Тогда картина, предстающая перед теми, кто въезжал в город-«призрак», была предельно горестной и удручающей. Здравым умом невозможно было понять то, как тут вообще могли люди выжить, защитники города со «стальным», как минимум внутренним стержнем и не просто выжить, а собраться силами и победить, разбить фашистскую группировку, взяв в плен около 100 тысяч человек.
Немецкие пленные имели очень жалкий вид, хотя о какой жалости можно было говорит к врагам, уничтожившим город до фундамента. И только ниже «нулевой линии», в подвалах жили и умирали люди, не дождались счастливого дня, 25 января 1943 года. Не дождались этого дня и 600 тысяч погибших защитников, забравших с собой в мир иной около 800 тысяч фашистов. Около 20 тысяч пленных немцев было оставлено в городе для его восстановления. Трудились на восстановлении разрушенного города и местные жители и затем с поступлением призывников, частично и их помощь была действенной в организованных субботниках по наведению порядка в городе.
Город оживал, медленно, мучительно «зализывая раны», обновляясь и отстраиваясь заново. Что стояло во главе угла, при принятии решения об организации учебных военных школ и курсов, не столь важно, хотя первая мысль, приходящая на ум – это, то, что можно было расположить их и ближе к линии фронта, скажем в освобождённых районах, таких, как г. Ростов-на-Дону или в шахтёрских городах Сталинской области Украины. И всё же одним очень большим плюсом было то, что у курсантов, будущих бойцов, видя то, что фашисты сделали с нашими мирными городами, на примере Сталинграда, воспитывались и в них крепчало убедительное сильное желание отомстить гитлеровцам, как только они увидят врага их окопа на передовой лини фронта, Более разрушенными и сожжёнными были только села в Белоруссии и на Украине, там где бесчинствовали фашисты, украинские нацисты Организации украинских националистов (ОУН) или предатели из УПА .
Об условиях, в которых приходилось обучаться курсантам говорить не приходится, хотя они и не курорты приехали, и сравнивая с окопной жизнью, куда они могли попасть, как ополченцы в 1941-1942 годах, было всё в рамках суровой армейской действительности. Да и ни в какие времена, даже в мирное время, «военная служба никогда мёдом не казалась» – это физическая закалка и, главное – укрепление силы духа, моральных и патриотических убеждений.

После принятия в 1941–1942 годах ускоренных курсов военных специалистов, в которых на фронтах была ощутимая нехватка, начиная с осени 43-го был восстановлен полный срок обучения, четыре и шесть месяцев, против трёх на ускоренных курсах. Курсы были организованы на базе сформированного здесь 365 запасного стрелкового полка. В учебных ротах обучались радиотелеграфисты, сапёры и другие будущие военные специалисты.
В самые первые дни пребывания, всех призывников проверили на профессиональную пригодность, для обучения радиотелеграфистов, для которых самым важным показателем пригодности является безукоризненный, если не сказать «музыкальный» слух и высокий образовательный уровень. Как минимум, тех, у кого было два, четыре класса школьного образования, не брали в группы радиотелеграфистов.
И тут уже на месте, кроме того, что с ноября 1943 года, призывались в армию только призывники славянского происхождения, без выходцев из социалистических республик Средней Азии и Кавказа, проверяли и устанавливали, при необходимости, запрашивались социально-демографические данные о призывниках. Даже, при более тщательном обследовании здоровья, отсеивались непригодные к строевой службе призывники.
Комплектование учебных взводов радио-подразделений проводилось по результатам испытаний хронорефлексометром. Этот прибор помогал достичь однородность слуховых качеств всех курсантов подразделения. То есть, можно было изначально определить тех, кто сможет стать высококлассным специалистом и готовить их со специальным уклоном для ответственных подразделений будущей строевой службы.
Окончательное заключение делала специальная мандатная комиссия, подобно той, которая решает судьбу будущих лётчиков, настолько было всё серьёзно. Кроме командира полка, в неё входили: заместитель по политической части, уполномоченный «Смерш» и командиров комплектуемых подразделений – радистов, радиотелеграфистов, сапёров.
Несмотря на свои совсем неплохие результаты предварительных испытаний, Вася был определён комиссией во взвод подготовки не радистов, а радиотелеграфистов. Он долго мучительно думал над этим, и не выдержав, спросил у своего взводного, лейтенанта Кравченко:
– Товарищ лейтенант, разрешите обратиться… А почему, у меня и образование «нехилое», и слух не хуже других, а меня в телеграфисты – не в радисты определили?
– Курсант Домашенко, как ты считаешь, что лучше быть среди равных лучшим или, также, практически среди равных, но худшим?
– Ну, понятно… – пытался ответить, не мешкая Вася.
– А ты не спеши с ответом. Ответишь, когда будут видны первые результаты обучения, скажем через месяц. Вот тогда и вернёмся к этому вопросу. Или ты считаешь, что специальность радиотелеграфиста, всё равно, что трубочиста?
– Да, нет же, конечно. Но, всё же, как-то…
Три недели курсанты занимались общевоенной подготовкой, в которую входили занятия по изучению уставов, строевая и стрелковая подготовка. Важным этапом и торжественным днем было принятие Присяги военной присяги Рабоче-Крестьянской Красной Армии.
«Я, гражданин Союза Советских Социалистических Республик, вступая в ряды Рабоче-Крестьянской Красной Армии, принимаю присягу и торжественно клянусь быть честным, храбрым, дисциплинированным, бдительным бойцом, строго хранить военную и государственную тайну, беспрекословно выполнять все воинские уставы и приказы командиров и начальников. – От таких стыла кровь в жилах, а пальцы «мёртвой хваткой» сжимали оружие, –  Я клянусь добросовестно изучать военное дело, всемерно беречь военное и народное имущество и до последнего дыхания быть преданным своему народу… – и по спине невольно «бежали мурашки» от последних слов Присяги, – Если же по злому умыслу я нарушу эту мою торжественную присягу, то пусть меня постигнет суровая кара советского закона, всеобщая ненависть и презрение трудящихся».
Материальную часть изучали на первом этапе по плакатах и макетах, а затем занятия проходили в поле на специально оборудованных узлах связи и командных пунктах. Курсанты несли внутреннюю и караульную службы.
На занятия курсантам выдавали бумагу и карандаши, но использовать эту бумагу для написания писем домой воспрещалось. И такая, казалось, мелочь, но, чтобы написать письмо домой, нужно было пожертвовать или куском хлеба, или компота, чтобы выменять у запасливых сослуживцев клочком бумаги, размером с лист ученической тетради или блокнота. Вася, по возможности писал письма часто. И, что было обидно, из дома получал письма, порой, после задержки, сразу по два-три, а от отца все не мог дождаться ответа. Переспрашивал у матери, может быть бати адрес сменился, и он не получал снова его письмо.
Лида ответила ему, но только на третье письмо. Сестра, в апреле месяца в составе 1864 зенитного артиллерийского полка, который был переподчинён Южному фронту, не смогла получить два первые письма от брата. И Вася по этому поводу сильно переживал. А Лида, в свойственной ей манере, не показывала тревогу по поводу того, что в отличие от него, находилась на фронте, и при этом всячески поддерживала брата такими словами, как «братишка, прорвёмся!» и, иногда, чтобы показать и убедить брата, что он уже не просто меньший брат и не коротышка, а защитник Родины, называла его в письме «Василием Петровичем».
Большим и приятным событием для красноармейцев, которыми стали курсанты, после принятия Присяги, был, конечно, поход в баню. К сожалению, из-за нехватки производственных мощностей, восстановленных котельных, такое удовольствие было не еженедельно, а через неделю. А с двадцатых чисел июня, курсанты смогли не только увидеть во всей красе Матушку-Волгу, но и смывать «пот учения» и пыль, поднятую с плаца и полигона, с гарью от пожарищ и разрушений, осевшей ещё полтора года назад, а под воздействием жаркого южного солнца, под воздействием подошв солдатских сапог, вновь поднятой и превращённой снова в пыль и пепел пожарищ.
Лёжа на песочке правобережного берега Волги, Вася вспоминал родной Миус, который, хоть и был разов в десять уже в русле, но быстротой стремительнее и норовистей. Лежал и думал, как был ершист в обращении с мамой и сестрёнкой Машей, сколько наговорил им резкостей даже в последние дни пребывания дома вместо того, чтобы всем своим видом и поведением, если не словами, показать свою любовь к ним, как он ими дорожит, и как ему без них будет тяжело. И сейчас всё это понял в полной мере, но мог лишь то, что в коротких письмах приписывать: «…целую вас, родные мои 1000 раз!».
Маша написала однажды, что одна девушка хочет переписываться с Васей, что он ей давно нравился, но она всё стеснялась ему об этом сказать и не высказывала ничем свою симпатию. Эта девушка училась в одной школе с Васей, но была на год меньше, её звали Варя Володина. Когда Вася вспомнил её и не увидев в том «криминала», дал согласие. Она не была красавицей и ничего отталкивающего в ней не было, простая девушка, вот и всё, что он мог о ней сказать. Бумаги на письма катастрофически не хватало, а потому, если удавалось достать двойной листочек, он его разрывал на два, чтобы написать, хоть и короткие, но два письма к разу.
Мать писала, что познакомилась с Макаром Ниловичем, по прозвищу Щукарь, он сам её нашёл, чтоб высказать признательность и благодарность за сына Василия, который помог осуществить его давнюю мечту – строительство спуска-трапа с поручнями к Миусу. Мать долго не верила, что речь идёт о её сыне, так как сам Вася об этом ничего не говорил. А он, не только сам помог, но и сумел сагитировать на это людей, в основном комсомольцев и неравнодушных женщин, которые подтянулись, узнав об этом от своих детей. Получилась, кроме спуска ещё и зона отдыха и место, для поклонения памяти погибшим на Миусе воинам, землякам и не только. Мать была рада такому известию, гордилась сыном и писала, что после победы, соберутся они всей семьёй на том месте и отпразднуют и победу, и возвращение родных с войны.
В конце второго месяца обучения занятия начали проводить на специальных полигонах, которые были оборудованы по действующей в стрелковых дивизиях схеме связи. На этих занятиях закреплялись знания и навыки по военной специальности радистов, радиотелеграфистов, линейщиков в обстановке, максимально приближенной к боевой. Проверяющие давали различные вводные задания и следили за действиями курсантов. Также, будущие военные специалисты учились ориентироваться на местности, пользоваться картой, преодолевать минные поля и, в случае необходимости, оборонять узлы и линии связи. 

***
Дисциплина во взводе радиотелеграфистов и успеваемость была чуть выше, чем у обучающихся на радистов и тому было простое объяснение. Дело в том, что на учебных узлах связи значительную часть личного состава офицеров и старшин, являющихся преподавателями и инструкторами, обучающими практическим навыкам работы на оборудовании, составляли женщины, среди которых были и молодые девушки, первоклассные специалисты приема, обработки, расшифровки и передачи информации, в том числе и секретной. Но для молодых парней, в жилах которых играла кровь, при виде красоток, это было тяжёлое испытание. Некоторые не в состоянии были сдерживать эмоции и сосредотачиваться на выполнении учебных заданий, проваливали сдачу зачётных упражнений и некоторых даже перевели, из-за этого, даже не в радиотелеграфисты, а в линейщики. Двое, с формулировкой «за недостойное поведение» были даже списаны в строевые стрелковые подразделения.
Конечно, юноши не виноваты в том, что их половое созревание и взросление совпало с началом войны, а у кого-то, как и у Василия и с пребыванием на оккупированной территории, где не то, что о девушках, о свиданиях и поцелуях – о том, как просто выжить, не угодить на отправку в Германию. Хотя и были, среди курсантов не только юнцы 1926 года рождения, а те, кто ранее был на «броне» или по другим причинам не был призван ранее. Они-то и старались «рисоваться» перед неопытными в общении с девушками семнадцатилетними парнями.
Вася с нетерпением ждал теперь не только писем из дома и от Лиды, но и от новоявленной девушки. Хоть у них и не было ни единого свидания до службы, но переписка затягивала её простыми, почти детскими письмами в предтечу серьёзных отношений, в которые они могли бы были перерасти, как минимум в дружбу, если им суждено будет встретиться в мирно обстановке, после войны. Но, по большому счёту, для Васи и всех его сослуживцев, курсантов, война вообще ещё не начиналась.  Она могла была начаться только в августе месяце, после завершающего этапа обучения, специальных тактических учений, с применением средств связи, конечно.
Отец по-прежнему не отвечал, что вызывало не то, чтобы непонимание причины, а недоумение. Домой-то он, хоть редко, но писал.
«Чем же я мог его так расстроить? – думал Вася, пытаясь понять то, что никак не укладывалось в голове, – ну не мог же он на меня обидеться за то, что по большому счёту, из-за моей настоятельной просьбы мать отпустила нас с Машей из дому, для обмена вещей на продукты и, возможно, что мать всё же проговорилась ему в письме, а он высказывает таким образом свое негодование? Ну не мог же он за что-то обидеться или мог?».
Если бы Вася смог, хоть на полчаса увидеться с отцом, поговорить и всё расставить на свои места. А пока этого нет, у него на душе, словно камень лежал, давил не только на душу, но и на сознание, что могла когда-нибудь пагубно сказаться на службе. У Васи порой даже появлялась дерзкая мысль, взять и написать на имя командира подразделения и выяснить причину. Но, как только эта мысль приходила в голову, он её сразу «вычёркивал» волевым решением по причине того, что такое письмо могло дискредитировать отца, а он этого, конечно, не хотел бы.
Прошли полковые учения, с применением на учениях различных видов связи и работой сапёрных подразделений. Другими словами, учения максимально приближенные к боевым, должны были стать квалификационным экзаменом и проводились после сдачи экзаменам по всем основным элементам учебного курса по военным специальностям.
Большинство курсантов получили хорошие и отличные результаты экзаменационных испытаний. Вася все экзамены сдал на отлично и был отмечен благодарностью «за добросовестное изучение и глубокое усвоение матчасти, и умение применять знания и навыки практически, во время боевых действий». Видимо лейтенант Кравченко был прав, когда высказал мнение, что он сможет стать лучшим во взводе, при желании, конечно и стараниях.

***
Поезд спешил за лучами уходящего на запад, после жаркого летнего дня, на границе июля и августа, а точнее, 28 июля 1944 года, с редкими остановками и они, были в основном не в крупных городах, а на узловых станциях и разъездах. Кроме головного, штабного плацкартного вагона, в составе было около двадцати грузовых вагонов, примитивно оборудованных для перевозки людей: сбитые трёхъярусные нары, стол и элементарные удобства туалета.
Иногда вынужденные остановки были продиктованы не необходимостью пополнения запасов воды и угля для паровоза, а тем, что состав пропускал эшелоны с вооружением и другими срочными грузами военного назначения. В основном эти составы шли из Сибири и Урала – кузниц вооружения для фронта, танков, гаубиц и зенитных орудий. Новобранцы могли размять ноги и ощутить под собой прочную неподвижную земную плоть, вместо постоянно качающейся платформы вагонов с толчками на стыках и отдохнуть от монотонности звуков и резких неожиданных гудков локомотива.
Поезд шёл тем же маршрутом, которым Вася четыре месяца назад, после призыва уезжал на восток, в город мужества и воинской доблести, в город Сталинград – символ стойкости русского духа на многие времена, с той лишь разницей, что теперь уже на запад и чем дальше, тем сильнее билось сердце бойца. Сердца начиналось учащённо биться оттого, что он понимал, что придётся ему проезжать свой родной Матвеев Курган, а успели ли родные получить письмо, в котором он говорил, что курсы закончились, отправляют на фронт, но… Но ни даты, ни времени прохождения поезда, ни того, будет ли он останавливаться, ведь не пассажирский поезд, идущий по расписанию – он не знал, указать не мог и не мог ещё и потому, что такие сведения передавать в письмах было строго запрещено.
В Ростове-на-Дону на ст. Ростов-товарная была остановка эшелона, но личному составу строго-настрого было запрещено отходить от вагонов далее десяти метров, да и то, только по необходимости. Теперь уже Вася думал только об одном – о доме и о другом думать не мог, и даже не слышал кто о чём говорил, даже, если к нему обращались, должны были сначала сильно потрясти за плечо, так как он в мыслях был не здесь – там, где его дом, где его родные.
Проехали г. Таганрог. Из-за того, что в вагонах было очень душно, вагоны раскалялись под южным палящим солнцем, раздвижные двери полностью не закрывались, но у них, для осуществления порядка старшим вагона, которым был старший лейтенант, молодой офицер, скорее всего ещё и пороха, как и подчинённые, не нюхавший, выставлялись дневальные. Но чаще, этим занимался его заместитель, старшина Калашников, фронтовик, успевший вволю повоевать и только после ранения, из-за ограничений был переведён в тыловые подразделения снабжения и обеспечения. Вчерашние курсанты в шутку прозвали старшину, кроме дяди Стёпы, по его настоящему имени, а не из-за гигантского роста, ещё «проводником» и постоянно кричали: «Проводник, чайку принеси во второе купе. Да сахарком не жмоться…».
«Скоро вам будет и сахарок, и варенье малиновое, только «хлебало», чтоб фашист не промазал, а «усладил» по полной программе… – потом, уже без ухмылки добавлял «перцу» старшина Калашников, – остряки, едрит вашу душу, «сосунки», фронт враз вас мужиками сделает… если успеет сделать. Это вам не девок в подворотнях тискать. Женилки, конечно, засвербят, но только от вшей, они вас будут «иметь», а не вы их. Детвора, ей богу, детвора! Кого берут на фронт, «молокососов», ни дать – ни взять, а Родину-то нужно защищать!? Чайку им подавай… хе-е!».
– Ты куда прёшься, убивец! – закричал дневальный, останавливая Васю, который резко прильнул к заградительному брусу на дверном проёме, – жить надоело, чи шо? Товарищ старшина, скажите ему!
– Товарищ старшина, родные места, позвольте насладиться, когда еще придётся…
– Ну, попрощайся, только без глупостей, чтобы мы тебя по частям не собирали.
– Спасибо! Нет, этот подарок фрицам я не доставлю и печаль родным. Покровское проехали, вот, если бы…
– Если бы бабе чего-то добавить – она бы дедом зваться стала, – пошутил старшина.
Все закатились дружным смехом. Заскучавшие и угомонившиеся после Ростова, солдаты загудели, как в пчелином улье, обсуждая какие-то темы, все о разном, все о своём, все в разнобой и только одному из них не было дела до их тем, это был Вася. Потом он, оторвавшись от бруса ограждения, резко вскочил на верхний ряд нар и начал всматриваться в вентиляционные отверстия по левую сторону вагона.
– Тарзан, тебе в джунглях по веткам прыгать, а не в этой тесноте. Джунгли зовут, да, Тарзан? – смеялся над Васей кто-то из свидетелей его метаний, как душевных, так и физических.
– Дурни, с этой стороны Миус, слышали о Миус-фронте? Это моя родина, родной Миус, а вон там, чуть правее виднеются вершины Донецкого кряжа. Знаете какие там ранней весной подснежники? А зимой не каждый смельчак осмелится на санях спуститься, без кувырков и падений.
Вася сиял от счастья, что он видит вновь родные просторы, реку, горы, зелень поймы реки и начинающей присыхать под палящим солнцем травянистой растительности на косогорах. Потом он снова спустился вниз и жадно вдыхая воздух родимой глубинки, всматривался в пейзаж, мелькающие домики полустанков. Проехали разрушенные и частично восстановленные, после боевых действий в этих местах, хаты сёл Ряженого и Рясного. Что творилось в сердце парня, можно было, конечно, догадываться, но прочувствовать вместе с ним, невозможно.
Паровоз давал гудки, проезжая населённые пункты, а Васе хотелось кричать: «Встречайте меня, люди! Мама, где ты? Ты чувствуешь, что сын рядом?».
О, Боже! Не может быть! Эшелон с пополнением для фронта, скрипя и скрежеща колодками об чрезмерно нагретые, от «загорающих» на южном солнце рельсов, и от больших сих трения колодок об, уставшие «отмахивать» версты, поверхности трения колёс.
– Ну, счастливчик ты, Вася! – выкрикнул, стоявший дневальным, веснушчатый, рыжий солдат, похожий на цветущий подсолнух, – мы, кажись останавливаемся. А, что же за город? – боец перегнулся сильно через оградительный брус так, что Вася был вынужден ухватить его за ремень.
– Матвеев Курган! Мой родной посёлок, станция Матвеев Курган! – сияя, выкрикнул Вася.
Вагон вновь загудел, что улей, красноармейцы молодого пополнения обсуждали, сможет ли их сослуживец встретиться с родными или нет. Мнений было много, но и сам Вася не мог этого знать. Он бросился к старлею с вопросом:
– Скажите, товарищ старший лейтенант, а сколько мы здесь простоим? Если, как обычно, 30-40 минут, то я бы смог родных проведать, тут пять минут, если бегом сбегать.
– Не могу я, не положено! – наотрез ответил старший вагона.
Вася метался по вагону, не зная, что предпринять и как можно уговорить этого белобрысого молодого офицера, который представился, как Козырев. Надо же, такую фамилию отхватить. Козырный Перец – такое позывало прилипло к офицеру.
Старшина, видя такое положение дел, взял инициативу в свои руки.
 – Товарищ старший лейтенант, разрешите мне разобраться с ситуацией? – спросил он Козырного Перца и, не дожидаясь ответа, крикнул, – дневальный, одна нога тут, другая там, метнулся к штабному вагону и быстро узнал, сколько будет стоять наш состав. Бегом!
– Есть, товарищ старшина! – ответил боец, ловко «нырнув» под брус и сразу исчез из виду.
Даже не дожидаясь возвращения с ответом, все поняли, что стоять эшелон будет значительное время, так как на перроне зашумели, выскочившие из других вагонов красноармейцы. Прибежал запыхавшийся дневальный и сбиваясь доложил:
– Де-дежурный по вокзалу сказал, что ожидаем два литерных эшелона, вышел с Марцево первый, за ним, минут через десять пойдёт второй. Видимо, на фронт. Штабист объявил по команде, по вагонам дал разрешение для отдыха и личным надобностям личного состава. Ну, вот так.
– Товарищ старший лейтенант, под мою ответственность, если нужно, отпустите солдата попрощаться с родными. Свидится ли ещё когда. У него нет никакого нехорошего умысла, ручаюсь.
– Заладил старшина, ручаюсь, да ручаюсь. Старшина, если что-то пойдёт не так, то с тебя спрос малый, а мне уж точно дисбата не миновать. Ты-то всё это прошёл и жизнь повидал, а я-то в свои двадцать пять и жениться не успел.
– Женитесь, товарищ старший лейтенант. Как пить дать, женитесь.
– Гляди, старшина, шкуру спущу, если что.
– Есть! – улыбнувшись, козырну, приставив руку к выцветшей пилотке и удалился, пока тот не передумал.
Василий стоял на перроне и стрелял глазами, пытаясь увидеть, хоть кого-нибудь из знакомых.
– Что пригорюнился, солдат? Гостинец есть или как? – пока Вася обдумывал, что имеет ввиду старшина, тот скомандовал, – братцы, ваш сослуживец получает полчаса увольнения. Кто чем может, сбросимся для родных солдата, – подставляй, солдат, рюкзак, братцы, ну с троих по баночке тушенки или хлебушка горбушка – не сголодаете, небось. Поторопитесь, иначе увидеться не успеет. Живее!
Вася не успел прийти в себя, как рюкзак наполнился продуктами из сухого пайка.
– Спасибо, братцы! – всё никак не мог поверить в то, что произошло, видимо, Господь ему помогает.
– Адрес какой? – спросил старшина.
– Садовая, 14, – ответил Василий.
– Не забудь, я за тебя поручился. Полчаса. Сейчас 16-23, чтоб 17-00, кровь из носу, был здесь.
– Есть, товарищ старшина! Буду! Не подведу! – не оглядываясь, перебросив рюкзак через плечо, солдат не побежал – полетел по знакомой дороге домой, зная, что его, скорее всего не ждут.
– Хозяюшка, а вы никого из гостей не ждёте, – привычно откинув крючок и открывая калитку, умышленно громко произнёс Вася.
Двери в домик были открыты и внутри послышались шорохи и какие-то восклицания, потом во двор выбежала босая Маша с криком:
– Мамка, Вася приехал!
Мать вышла пошатываясь, видимо от волнения у неё закружилась голова:
– Сыночек, – почти шёпотом произнесла мать и в следующее мгновение её уже крепко обнимал сын Вася и вокруг бегала счастливая сестрёнка.
С минуту они стояли неподвижно, обнявшись среди двора. Потом мать, придя в себя, спросила с недоверием:
– Вася, а ты как это домой приехал. Что случилось?
– Мама, вы видно письмо моё ещё не получили?! Я на фронт еду. Меня на полчаса отпустили, ну минут двадцать у меня ещё есть.
– Ой, Господи! Как же так, у меня и угостить тебя нечем. Ну пойдём в дом или тут присядем.  Ну, расскажи, как ты?
– Всё хорошо, Мам, как видишь. Да ничего мне не нужно. Я вот тут вам гостинцы принёс. Сейчас развяжу, а ты сестрёнке всё в дом снеси. Выучился, экзамены сдал все на «отлично», вот теперь настоящая служба начнётся.
– Ну, да, настоящая. И пули же там летают настоящие и снаряды. Ой, сыночек, ты же береги себя. Выброси все пацанские привычки, не лезь на рожон.
– Конечно, мама, конечно! Мам, батя пишет? Что-то он мне совсем не хочет писать, как будто я ему неродной.
– Что ты говоришь? Разве так можно. Сравнить, так точная его ты копия. Редко пишет, может быть времени нет свободного. Сам понимаешь, начальству нужно угодить, он же при штабе.
– Ну, да! Ну, да, – чтобы не спорить с матерью, согласился с его словами, которыми они скорее всего себя успокаивала.
– А, Лидочка, пишет, что всё хорошо.
– Да, я знаю, она и мне регулярно пишет. Бьёт сестрёнка фашистов, бьёт несмотря на то, «ассы» они или летуны-недоумки. У неё, небось, уже вся грудь в медалях.
– Не надо медалей, сынок. Ты, главное, живым и здоровым вернись.
– А о моих друзьях не слышно ничего?
– Только за Вовку Цымбала знаю. Его хотели комиссовать после ранения, а он упросил, чтоб не списывали и продолжает воевать.
– Ну, вот видишь. Всё хорошо, мам, все воюют, и я немного повоюю. Война скоро кончится, фронт уже ого-го где. Мне нужно идти, мам. Ты не ходи мам, а сестра, если хочет пусть проводит. А то мы спешить будем. Оставайся.
– Ой, так быстро и уже уходишь. Ну, чем же тебя угостить. Как приду, тогда и угостишь. Петуха тогда приготовишь, я сам его половину съем.
– Вишни в этом году хорошо уродили.
– Так их уже на деревьях нет, мам.
– Так я насушила много. Сейчас, сейчас. Погодь чуток…
Мать засуетилась, побежала под навес, достала откуда-то мешочек с высушенными вишнями. Сняла с себя лёгкий платочек и позвав Машу, попросила:
– Придержи, насыпем Васе вишен.
Мать плотно увязала в платок высушенные пахучие вишни и положила в рюкзак со словами:
– Они, что семечки, пощёлкаешь.
– Вместе с косточками? – пошутил Вася.
– Ну, нет! Зачем?
Вася поднялся, забросил «исхудавший» рюкзак и хотел прощаться, но мать возмутилась:
– Я тоже пойду. Но вы на меня не оглядывайтесь, если нужно быстро, то поспешайте, хотя… Всё, я готова.
Маша не хотела отпускать Васю, словно прилипла к нему. Сначала шли молча, мать чуть поодаль, но старалась не отстать.
– Василёк, ты возвращайся поскорее, а?!
Вася, нагнулся к сестре так, как делают молодые при поцелуе и шепнул сестре на ушко, чтобы мать не слышала:
– Маш, мне кажется, что я не вернусь. Я буквально это вот сейчас понял отчётливо. Ты мамке ничего этого не говори, может это так… показалось, мать увидел и расслабился. Забудь это, сестра. Только ты другого не забудь, я заказал вам, как приду, чтоб петуха приготовили. Лады?
– Лады, Василёк, лады! Только скажи мне, что решил, как всегда, меня попугать, да? Ну о том, что ты сказал вот…
– Ну, конечно же, сестрёнка, ты же меня знаешь, – подумав с сожалением: «Ну зачем я высказал мысли вслух?».
– Не надо так говорить, а-то накаркаешь.
– Хорошо, сестрёнка, забудь.
Старлей нервно ходил по перрону. Большинство солдат дышали «свежим воздухом», пропуская его чем цигарки, с жадностью вдыхая его затяжками и медленно потом выпуская, уже в виде табачного дыма, слегка «обеднив» его никотинный состав своими молодыми и ещё здоровыми лёгкими.
Увидев «отпускника» в сопровождении родных, сменил напряжённость на добродушную улыбку. Вася подошёл вплотную к старлею и не по уставу обратился:
– Товарищ старший лейтенант, знакомьтесь: это моя мама, Варвара Максимовна, а это сестрёнка, Маша.
– Очень приятно, – не делая замечание за неуставное обращение, ответил молодой офицер и, козырнув, представился, – старший лейтенант Свиридов.
Через две-три минуты объявили посадку. Родные обнялись. Мать заплакала, стыдливо пряча и вытирая втихаря подолом слёзы. Впрыгнув одним из последних, Вася крикнул родным:
– Прощайте! Не поминайте лихом!
Родные и те, кто, узнав, что остановился воинский состав, собрались тоже проводить на фронт, хоть и не своих, но наших, родненьких и молоденьких солдат, которых также было жалко, ведь дети ещё совсем. И даже у них на лицах были слёзы. А может быть они вспомнили своих погибших сыновей.
Поезд уходил на северо-запад и вскоре Матвеев Курган растаял вдали, как сон. А может это и был сон. И только вишни, которыми Вася угощал в вагоне товарищей говорили обратное – нет, это не сон. Это явь, как и то, через пару дней все, кто ехал сейчас на запад, окажутся на фронте. Но у них ещё пока есть эти два дня, хоть и на жестких нарах, в дороге, но ещё под мирным небом и фронтовиками их назвать нельзя – бойцы резерва, пополнение.


Предыдущая глава - http://proza.ru/2023/01/15/359