Шпана и псих

ШПАНА И "ПСИХ"

Памяти Вики Файнберга

В конце войны и в первые послевоенные годы школы в Харькове выглядели весьма своеобразно. Парт не было. Ученики сидели на принесенных из дома стульях или разнокалиберных лавках за такими же разнокалиберными столами. Да и сами ученики различались калибром. Ребята, пропустившие два года учебы во время оккупации, были на два года старше и на голову выше вернувшихся из эвакуации, в основном еврейских мальчиков, которых они время от времени поколачивали. Антисемитизмом тоже дуло изо всех щелей, хотя в нашей 131 школе это почти не чувствовалось. С середины года к нам в 6-а класс пришел новый ученик, Вика Файнберг. Мне поручили помочь ему по математике. Наверное, потому, что мы жили недалеко друг от друга. Я - в доме Красный Промышленник, Вика - через дорогу, в Доме Специалистов. Это был самый элитный дом в нашем Нагорном районе. Одной стороной, так же, как и наш дом, он выходил на Госпром. С тыльной стороны находилась наша школа. Их разделяла улица, которая сейчас носит имя поэта Бориса Чичибабина, а тогда называлась улицей 8-го съезда Советов. Как Дом Специалистов, так и наш дом представляли собой каре. У нас – классическое, у Дома Специалистов более сложное, с неодносвязной топологией. Наши с Викой подъезды выходили навстречу друг другу на узкую улочку Ромена Роллана.

О Вике я ничего не знал, кроме рассказов о его драках после школы. Он был щуплый мальчик невысокого роста, и все это совершенно не вязалось с такими рассказами. Мы договорились делать вместе уроки по математике у него дома. Дело в том, что наш довоенный дом на Сумской улице сгорел во время второго взятия немцами Харькова. Мы, с подачи дирекции "Гипростали", где работал мой папа и которой почти полностью "принадлежал" Красный Промышленник, вселились в пустовавшие комнаты в квартире, часть которой занимала семья папиного сослуживца Белкина. Наша мебель в первые годы состояла из ящиков из-под масла, которые приехали с нами в эшелоне с Урала, кухонного стола, который нам подарили напоследок хозяева уральской квартиры, и кирпичей, груду которых мы обнаружили при вселении. Конечно, постепенно начала появляться какая-то случайная мебель. В том числе, большой круглый стол красного дерева. Окно моей маленькой комнаты выходило прямо на Госпром, чудом уцелевший во время войны, и целый год придерживалось от закрытия "лимонкой" (противотанковой гранатой Ф-1) без взрывателя. Я смог убедить маму, что это совершенно безопасно. Потом граната все-таки исчезла. Викина квартира уцелела, у них была настоящая мебель и книги. Поэтому выбор места наших занятий был однозначен.

Но за порогом школы, как оказалось, нас ждала настоящая полоса препятствий, что обнаружилось в первый же день. Уже на ближайшем углу какие-то "пацаны" начали строить Вике "рожи", и он тут же без долгих слов пересек улицу и ввязался в драку. Драться он совершенно не умел, это было беспорядочное махание руками. И такое повторялось почти изо дня в день. Для мальчишек, которые, по-видимому, были даже не из нашей школы, это было своеобразное развлечение. Так что они просто поджидали появление Вики и веселились во всю. Мне это сильно не нравилось, иногда мне удавалось утащить Вику, но это бывало не всегда. С занятиями математикой у нас никаких проблем не было. Родители Вики мне тоже очень понравились. Они выглядели очень интеллигентно, красиво одевались, что в то время отнюдь не было нормой. Но главная их красота состояла, конечно, в молодости. Они были лет на 10 моложе моих родителей. Ко мне относились приветливо. Пару раз меня даже покормили вместе с Викой, что в те голодные годы было далеко не в порядке вещей. После математики мы иногда играли в нечто, напоминающее Швамбранию Льва Кассиля. Вика нарисовал карту, у нас происходили сражения, которые напоминали игру "Чапаев" шашками или шахматными фигурами. Иногда шашки скатывались на вражескую армию по наклонной плоскости, которой служила шахматная доска.
   
Нашей зарождавшейся дружбе вскоре, однако, пришел конец. Не помню, как это произошло, но мы среди дня оказались на территории Зоопарка, который находился в паре кварталов от нашего дома. Он был закрыт, но это нас не остановило. По-видимому, мы вошли через не охраняемый боковой вход над Спуском Пассионарии, по которому трамвайные пути от Госпрома сворачивали на Клочковскую улицу. Эта длинная улица опоясывала Нагорную часть снизу и славилась хулиганьем. Еще ниже за рекой располагался Благовещенский рынок. На Рыночной площади в конце 43-го года по решению Трибунала армии или фронта были повешены трое военных преступников: немецкий офицер, руководивший расстрелами евреев, украинский "полицай", а также шофер "душегубки" – автобуса, в котором в набитый людьми кузов поступал угарный газ от двигателя, так что в конце пути выгружали уже трупы. Потом я видел запруженную народом площадь в своих снах, и долгое время был уверен, что присутствовал на казни. Вдоль трамвайных путей мы ходили с папой на огород, без которого выжить было тогда невозможно. После долгого пути (трамваи не ходили) до подбитого немецкого "Тигра" мы отдыхали и шли дальше.
   
Зоопарк был пуст. Мы ходили по аллеям, слегка присыпанным снегом, как вдруг, откуда ни возьмись, возникла целая "кодла" "сявок" с Клочковки, возможно, целый класс, "сорвавшийся" из школы. Их было человек 30. Они мгновенно разделили нас и окружили, прижав к решеткам наискосок по разные стороны аллеи. Тут же вывернули и обшарили наши карманы. Было ясно, что они действуют так не впервой. Большая часть сгрудилась возле Вики, который, скорее всего, оказал какое-то сопротивление. Крикнул, не трогайте его, он больной, но испугался, что Вика меня услышит, и умолк. Попытался вырваться, но меня держало человек пять, и скоро я оставил эти попытки. За толпой мне не было видно Вику, но что-то там происходило. Толпе возле меня это тоже было интересно, они все смотрели туда, ослабили хватку и я, воспользовавшись этим, вырвался и бросился бежать по направлению к боковому выходу. Мне удалось оторваться от преследователей, и они отстали. Боковым зрением я увидел, что Вика, окруженный толпой как комета хвостом, тоже бежит туда же, но вдруг все повернули в сторону от выхода в боковую аллею. Наконец, я добежал до калитки. Она была не заперта, и я выскочил из Зоопарка, надеясь позвать кого-нибудь из взрослых на помощь. Но никого не было. Побегав вдоль забора, отдышавшись и подобрав какую-то палку или ветку, я побежал назад. Там было тихо и пусто. В боковой аллее тоже никого не было. Все, как сквозь землю, провалились. Тогда я побежал к Вике домой. Дверь была заперта, Вики не было. Я побежал домой, написал записку, отнес и прикрепил ее к Викиной двери. Тут я подумал, что у Вики могли отобрать ключи. Что делать дальше, я не знал. Вернувшись домой я обнаружил, что у меня поднялась температура. Уже стемнело и было страшно. Пришлось рассказать все маме. Она заставила меня лечь, дала какое-то лекарство, а сама сходила к Вике и вернувшись, успокоила меня тем, что Вика уже дома. Он прибежал на работу к своей маме. Но у него тоже температура и ему разрезали на спине пальто. Я был в Зоопарке в ватнике, да еще с большим чернильным пятном на боковом кармане от пролившейся "непроливайки", который вряд ли мог представить интерес. А Вика был в новом демисезонном пальтишке, которое, видимо, и вызвало ярость преследователей.

На следующий день Вики в классе не было. Придя домой я увидел у нас Викину маму. Она беседовала с моей мамой - детским врачом. Они сидели за круглым столом и, скорее всего, моя мама отвечала на вопросы. Я запомнил только слово "шизофрения". Больше в школу Вика не приходил. Несколько дней ему пришлось провести в больнице. Его семья переезжала в Ленинград, куда Викиного отца пригласили на работу. Через некоторое время Вика пришел ко мне за какой-то своей книжкой. Заходить он не стал, так и стоял в дверях. После его отъезда наши соседи занесли книгу, которую спрашивал Вика. Оказывается, они брали ее у нас, а я забыл. Это был том БСЭ на букву "С" со статьей о товарище Сталине. Ленинградского адреса Вики я не знал и слабые попытки найти его ни к чему не привели. Впоследствии, этот том вместе с двумя томами Энциклопедического cловаря заменяли у наших родственников сломавшуюся ножку деревянной кровати.

                Эпилог

   Дальнейшая судьба Виктора Исааковича Файнберга широко известна. В 68-м он принял участие в акции протеста на Красной площади против вторжения в Чехословакию, добравшись на перекладных из Ленинграда в Москву. Оказал сопротивление и был жестоко избит при аресте, после чего заключен в психушку. После освобождения занимался правозащитной деятельностью в тандеме с Ларисой Богораз. Был награжден орденом Чешской республики, переехал во Францию, а затем в Израиль.
   В опубликованном его дочерью прекрасном стихотворении, обращенном к родителям, просит у них прощения и благодарит "за горячую кровь".