ОГРАНИЧЕНИЕ ПО ВОЗРАСТУ: 18+ (из-за сцен жестокости)
АННОТАЦИЯ: Волею судьбы Александр, похищенный ушкуйниками, оказывается в завоеванной монголами Персии. Ему предстоит далекий путь через Дешт-и-Кипчак в сердце империи, созданной великим Чингизханом.
________________________
1. БЕЛ-ГОРЮЧ КАМЕНЬ АЛАТЫРЬ
- Вот и половецкие земли! Кипчатская степь… - удовлетворенно проговорил Звяга Рудница. – Нет здесь власти русским князьям! Даже если князь Ярослав идет по следу, здесь ему придется туго! Половцы не любят, когда по их землям без спросу ходят русские дружины…
У него были все причины чувствовать себя победителем! Пока три многовесельных ушкуя Звяги Рудницы шли по Волаге вдоль русских берегов, то оставалась опасность, что где-нибудь их может настичь погоня – или сам Ярослав Всеволодович, либо кто-то из его друзей-князей или родственников, к которым переяславский князь мог отослать гонца с просьбой перехватывать все ушкуи на реке. Потому Рудница не делал передышек, принуждая своих братьев-разбойников день и ночь налегать на весла, гоня ушкуи вниз по течению. Ушкуйники валились с ног от усталости и роптали на своего главаря, однако Звяга Рудница без жалости выжимал из них все силы. И те усилия оказались вознаграждены – Волага вывела их в половецкие земли, а это значило, что отныне угроза преследования перестала маячить за их спинами!
Впрочем, половецкие земли тоже таили в себе немало рисков. Здесь, помимо военных отрядов половецких ханов, стерегущих владения своих господ, было полно кочевых племен, не подчинявшихся ни одному из ханов и не брезговавших нападениями на небольшие селения или плывущие мимо их стоянок суда. Но самыми непредсказуемыми и опасными являлись монголы! Монгольская орда прошла сквозь эти степи много лет назад под предводительством Чингиз-хана – и, хотя тот вместе со своим войском позже воротился в свои земли, но оставил монгольский хан тут своего старшего сына Джучи-хана, заповедовав ему завоевать эти земли для своего улуса. Джучи-хан поставил свою юрту много восточнее Волаги, однако это не мешало ордам монголов совершать набеги на западные половецкие города – находясь с тамошними ханами в непрекращающейся войне, растянувшейся на целое десятилетие. И не ведал никто, когда же монголы в очередной раз соберут силы для военного похода. От того и следовало оставаться начеку Руднице! Ни за что он не хотел допустить, чтобы кто-то отбил у него ценную добычу, за которой он охотился три года!
- Как там княжий выродок? – спросил Рудница одного из своих подручных.
- Валяется на своем месте повязанный, - хохокнул ушкуйник. – Всё еще немощный! Даже не брыкается, дурень.
- Вовсе нет! Сученок как раз-таки очень умен! – покачал головой главарь несогласно. - Понимает, что рыпаться рано. Даже если попробует сбежать, то мы его быстро выловим – ибо некуда ему деваться от нас тут, в степи да безлюдье! Нет, хитрец он! Прикидывается немощным покуда, а сам копит силы, выжидает время. Следить за ним надо в оба глаза!
- Так следим, батя! И пальцем пошевелить не позволим, - заверил его подручный. – Да и что он может сделать супротив целой ватаги?
Звяга глянул на него с насмешкой, прежде чем заметить:
- Ты не видел его в бою… А я – видел.
Рудница отлично помнил ту ночь, когда полыхал подожжённый Новугород, а его ватага напала на беззащитное Рюриково Городище. Тогда он рассчитывал без особых затруднений захватить мальчишку! А тот, словно загнанный в ловушку волчонок, вдруг показал ему клыки и когти! Рудница испытал душевное потрясение, когда увидел, как быстро и ловко тот разделался с Илькой Быком – глазам своим поверить не мог! Тогда он понял, что этот сопляк куда умнее и опаснее, чем может показаться на первый взгляд.
Рудница учел это!
После своего поражения той весной в Городище Звяга Рудница не оставил своего намерения отомстить княжичу. На сей раз ему потребовалось куда больше времени, чтобы подобраться к Александру и застать его врасплох! Руднице помогло само провидение – старший брат Александра оказался тем еще подлым пройдохой и вознамерился убить младшего княжича. Добыча сама плыла в руки Звяге!
Повторное нападение на Александра он спланировал уже с оглядкой на прошлую свою неудачу. Он предложил княжичу Федору выманить младшего брата подальше от Рюрикова Городища, с тем расчетом, чтобы подмога не смогла борзо добраться до места засады. Предполагая, что Александр окажет яростное сопротивление и перебороть его будет непросто, вожак ушкуйников велел Федору подлить отравы в медовуху и напоить ею брата. Федор был уверен, что это смертельный яд, но Звяга обманул недалекого княжеского отпрыска – вместо яда он вручил ему одурманивающий отвар, способный свалить и коня. Этим ходом, ушкуйник достиг сразу нескольких целей: для начала Александр ослабел и не смог противиться нападению, а потом он несколько дней находился в полном беспамятстве, отходя от дурмана и потому не причинял Руднице никаких хлопот.
Матерый ушкуйник хвалил себя за то, что сумел так удачно воспользоваться моментом! Наконец-то он завладел долгожданной добычей! Облик Александра его не разочаровал - тот действительно оказался на диво хорош собой. И грядущая награда за столь ценный товар с лихвой окупала все ожидания и труды бывалого ушкуйника! Оставалось только доставить пленника на невольничий рынок…
Неспешным шагом Звяга Рудница прошелся от носа ушкуя к корме, где под деревянным коробом лежал княжич. Александр был связан по рукам и ногам и подле него неотлучно находились два сторожа, по приказу вожака не спускавшие с него глаз. Чтобы веревки не передавили конечности мальчишки и тем самым не причинили излишнего урона его облику, несколько раз в день пленника развязывали, давая возможность крови свободно бежать по телу. Всякий раз при этом Александра окружали вооруженные разбойники, готовые тотчас скрутить его, если он вдруг попробует сбежать. Но княжич вел себя возмутительно смирно! Любой другой на его месте умолял бы своих похитителей сжалиться над ним, отпустить на свободу или потребовать богатый выкуп у его могущественного отца – но этот паренек упорно молчал, за всё плавание не дождался от него Рудница ни полслова. И это подогревало в Руднице подозрения – понимал он, что неспроста Александр так покорен.
- Я сам пригляжу за ним, - сказал вожак своим подручным, усаживаясь на лодочную перекладину. – Передохните покуда.
Когда разбойники оставили его наедине с княжичем, Рудница наклонился к нему, в который раз разглядывая его пытливым взглядом. Тот, хоть и был весь покрыт коркой пота, пыли и крови, но все равно не растерял своей красы. Так сверкает драгоценный камень, по ошибке упавший в грязь – и как бы он не был выпачкан, этот внешний сор не мог умалить его изначальной красоты и ценности. Подумать только, первоначально Звяга собирался убить его! Это всё равно, что взять и по глупости уничтожить редчайшее сокровище.
- Ведомо мне, что ты замышляешь, княжич! Думал обмануть меня? Не выйдет! - заговорил Рудница небрежно, при этом охотничьим ножом вычищая грязь из-под своих ногтей. – Хворым прикидываешься, чтобы мы надзор за тобой ослабили! Только я твою игру насквозь вижу! И так скажу: и не рассчитывай сбежать от меня! Долго я ждал этого и теперь, не сомневайся, я тебя из своих рук не выпущу, покуда не обменяю на золотые монеты. Так и знай!
Как и прежде, Александр безмолвствовал, словно и не слышал его угроз.
- Знаешь ли ты, где мы сейчас, а? – продолжил вожак и, желая, чтобы княжич в полной мере понял его мысль, выволок его из короба и, крепко ухватив, заставил встать на ноги. Так Александр мог увидеть окрестности, по которым проплывали ушкуи, управляемые разбойниками. – Видишь эту степь бескрайнюю? Глянь, глянь как следует! То половецкие земли! Мы уже далеко от русских земель! И от батюшки твоего тоже очень далеко!.. Может, чаял ты, что настигнет он нас да и спасет тебя?.. – сказав это, Рудница злорадно рассмеялся, рассчитывая привести своего пленника в смятение. – Никто не придет тебе на выручку! Не сегодня – завтра выйдем мы в Хвалынское море, а там уже и до Персии в два счета доберемся! Заждались тебя на невольничьем базаре, княжич! Ой как на базаре этом любят прелестных ликом юнцов вроде тебя – и платить готовы весьма щедро! Слышал ли меня?..
Но и теперь Александр промолчал, сохраняя княжеское достоинство.
- Гордыню свою тешишь, да? Ну молчи, молчи! – хмыкнул тогда вожак ушкуйников и затолкал его обратно под крышу короба. – Только гордыня твоя как кожа со змеи сойдет, когда сторгуюсь я с персами о цене на тебя! А после ты сам узнаешь, что такое – рабом быть! Посмотрим, что останется от твоей стати княжеской тогда! Там, коли гонор показать осмелишься, тебя быстро окоротят плетями! Хотя… - заметил насмешливо Рудница, - видел я твою спину! С плетями ты не понаслышке знаком! Кто ж посмел высечь сына княжеского, а?.. Неужто батюшка твой, князь Ярослав, постарался? Чай, довел отца родного до белого каления своим нравом поганым!
Подозвав двух разбойников, Рудница распорядился сторожить пленника как следует, а сам воротился на нос ушкуя.
Да, он чувствовал себя победителем! Однако какой-то червячок досады глодал его… Не получалось у него в полной мере насладиться своей победой из-за упрямства княжича, не пожелавшего вести себя как жертва! Вот если бы узрел Звяга Рудница хотя бы толику отчаяния на лице Александра, хотя бы тень упадка в его облике, услышал бы от него хоть слово мольбы – вот тогда бы восторжествовала его душенька в полной мере! Конечно, можно было бы потрепать княжича, помучить его – дабы донести до него всю безвыходность и ужас его положения – но опасался Звяга нанести урон его здоровью. Княжич только-только начал оправляться от ранения, нанесенного ему в спину братом! Ежели избить Александра, то потеряет он товарный вид, а вот этого как раз Рудница и не хотел! Потому, не имея возможности выместить свою досаду на пленнике, приходилось Звяге Руднице просто пережевывать свое тайное недовольство у себя в душе да крепиться, ожидая, когда подойдет к концу их путешествие к персидским берегам.
На следующий день они вышли в Хвалынское море и подняли паруса.
Вожак приказал ушкуйникам держаться подальше от берегов, не желая привлекать внимания к их отряду народов, проживавших на берегах теплого, как парное молоко, моря. Приметы обещали ушкуйникам добрую погоду и Рудница, потирая в предвкушении руки, рассчитывал в короткие сроки добраться до Персии. Казалось – вот-вот на горизонте появится долгожданная черная береговая линия!..
Но надежды Звяги на благополучное морское плавание не оправдались.
- Батя! Скорее! – услышал он крик одного из подручных на второй день морского плавания. – Кажись, мальчонке плохо!
Ругнувшись, вожак, размашисто перепрыгивая через перекладины, кинулся на корму. Княжич и правда выглядел неважно – лицо его покрылось испариной, глаза были закрыты, а с его губ срывалось невнятное бормотание. Рывком вытащив Александра из короба, Звяга уложил его на днише ушкуя и несколько раз хлестнул его по щекам, пытаясь привести того в чувство. От ударов голова княжича лишь бессильно мотнулась из стороны в сторону, но в себя он так и не пришел.
- Что он там бормочет?!- воскликнул вожак, наклоняясь к пленнику и пытаясь разобрать его невнятные слова.
Прочие разбойники тоже озадаченно прислушались к шепоту Александра.
- Под восточной стороной есть море-окиян… В том море-окияне Буян-остров сокрыт… А на острове том бел-горюч камень алатырь стоит, всем камням отец… - прерывисто бормотал княжич и брови его сошлись на переносице, будто мучала его ужасная головная боль. – Бел-горюч камень Алатырь змея Гарафена да птица Гагана сторожат… Из-под камня того все реки текут… Как водами земными алатырь правит, так и я воду заклинаю… заклинаю… поднимись море-окиян до небес да опрокинься в бездну…
Кто-то из ушкуйников, разобрав его слова, в страхе отшатнулся и вскричал:
- Да он же бурю призывает! Заговор колдовской шепчет!
Его испуг передался его собратьям-разбойникам и они все разом шарахнулись в стороны.
- Вот же дураки трусливые! – рявкнул на подручных Звяга Рудница. – Ишь, бестолкового лепета испугались…
И словно бы в ответ ему расколола небо первая молния, а за ней сотряс воздух раскат грома, вынудивший суеверных ушкуйников вздрогнуть. Заскрипели ушкуи, раскачиваясь от внезапно поднявшегося ураганного ветра. Вспенились воды Хвалынского моря, поднялись волны, а небо в считанные мгновения затянули клубящиеся, будто живые, черно-свинцовые тучи. Снова раскаленная молния сверкнула где-то рядом, затрещал небесный купол от оглушительного грома…
- Буря! Мальчишка бурю накликал! – раздались крики ушкуйников. – Что за отродье бесовское ты похитил, Рудница?!
Звяга Рудница поднялся на ноги и тут же упал, повалившись на борт ушкуя – морские волны бешено ударяли в лодки, захлестывая ушкуи и вынуждая их накреняться из стороны в сторону. Все еще не веря своим глазам, ошеломленно озирался по сторонам вожак ушкуйников – не сразу сумел он стряхнуть с себя оторопь и сообразить, что делать.
- Парус!.. Опускайте парус! – гаркнул он наконец, перекрикивая рокот бури. – Живее! Или опрокинемся!
Пока разбойники боролись с качкой, швырявшей их от одного борта к другому и рвали веревки, стремясь побыстрее спустить парус на ушкуе, Звяга подобрался к лежащему на днище Александру. Его глаза все так же были закрыты, а губы продолжали беззвучно шевелиться, нашептывая что-то. Схватив княжича за плечи, Рудница усадил его и принялся трясти, пытаясь вывести того из наваждения.
- Очнись! Немедля очнись!
Вдруг острая боль прорезал грудь вожака разбойника. Задохнувшись от мучительной рези в сердце, он опустил взгляд вниз и увидел, как торчит из его груди рукоятка его охотничьего ножа. А сжимают эту рукоятку связанные руки княжича – успел тот незаметно снять нож у Звяги с пояса и всадить его ушкуйнику прямо в сердце. Хотел Рудница воскликнуть: «Как?!», однако кровь забурлила у него в горле, мешая издать хотя бы возглас. Александр смотрел ему прямо в глаза, а на губах его блуждала кровожадная улыбка, достойная бывалого убийцы.
- Долго же я ждал этого! – произнес княжич и затем выдернул нож из его раны.
Содрогаясь в предсмертных судорогах и захлебываясь кровью, Звяга Рудница повалился на спину.
Александр, пользуясь суматохой на борту ушкуя, перерезал веревки на руках и ногах. Услышав крики разбойников, княжич поднял взгляд и разглядел то, что вынудило всех закричать – исполинская волна несла соседний ушкуй прямо на них, переворачивая лодку так легко, будто было многовесельное судно не тяжелее щепки! Один миг – и ушкуй врезался в них, с хрустом ломая борты и топя под своей тяжестью. Пенящиеся воды Хвалынского моря тут же затопили днище ушкуя, погребая его под собой.
Княжич прыгнул в воду и попробовал было отплыть в сторону от двух опрокинувшихся ушкуев. Ураганные волны бросили его назад к лодкам и ему пришлось вцепиться в перевернутое днище ушкуя, чтобы найти опору в бушующей стихии. На его глазах третий ушкуй, на котором плыла ватага Звяги Рудницы, оказался затопленным огромными волнами – те будто проглотили судно, навалившись на него и утянув в морскую пучину.
Подтянувшись, Александр забрался на перевернутый ушкуй и смог ухватиться за киль. Его с головой заливали бушующие морские волны, сам ушкуй то и дело швыряло из стороны в сторону, но княжичу удавалось удерживаться на днище, сдирая до кровь кожу на ладонях. Сколько бесновался шторм, он и сам не знал, ибо потерял счет времени. Когда же буря стихла – так же внезапно, как и началась – он уронил голову на сложенные руки и устало прикрыл глаза. Опрокинутый ушкуй мерно раскачивался на волнах, убаюкивая его.
Александр смутно помнил, что произошло с ним перед бурей.
Сперва он услышал неясный шепот в своей голове. Это походило на стрекот кузнечиков!
Он и раньше слышал это… После голосов, заговоривших с ним у Вороньего камня несколько лет назад, Александр все чаще ощущал чье-то невидимое присутствие подле себя. Он слышал ИХ – богов, коим поклонялись его предки. Александр не хотел слышать этого, но никак не мог отделаться от них! Они подкарауливали его повсюду и шептали, шептали, шептали… Он научился не замечать их. Научился скрывать свою тревожность ото всех, даже от Мусуда, который был ближе всего к нему и знал его как никто другой! Он надеялся, что когда-нибудь они замолчат…
Тогда, у заверованного озера, куда привел его Федор, он опять услышал их назойливое шептание. Они говорили ему: «Беги! Беги отсюда!» и он решил, что языческие боги хотят его прогнать прочь от капища. И он назло остался у озера, даже полез купаться, желая показать, что ему нет дела до древних идолов. Запоздало он осознал, что те всего лишь предупреждали его о надвигающейся беде…
Потом голоса заговорили снова, здесь, где-то на просторах Хвалынского моря, которое рассекали разбойничьи ушкуи. Они застрекотали в его ушах, вызывая у него мучительную головную боль. Кажется, Александр провалился в забытье – ведь он перестал различать голоса разбойников вокруг себя. Он слышал только голоса, взывающие к нему из потустороннего мира…
«Пора тебе освободиться, Олекса! У тебя другой путь… Слушай нас, Олекса! Мы поможем…»
«Уйдите! Не желаю слышать! Пошли вон! – зло ответил им Александр, преодолевая боль, сковывавшую его разум. – Я сам спасу себя! Сам!.. А вы – убирайтесь прочь от меня!»
«Не противоборствуй, Олекса! Нити уже переплетены, узлы накрепко связаны… Слушай же нас!.. – еще громче зазвучали голоса. – Под восточной стороной есть море-окиян… В том море-окияне Буян-остров сокрыт… А на острове том бел-горюч камень алатырь стоит, всем камням отец…"
Очнулся Александр от того, что Звяга Рудница тряс его за плечи. Княжич не открыл глаз, ничем не выдал себя. Он помнил – ушкуйник на поясе носит свой охотничий нож, которым так любит чистить ногти. Даже связанные руки не помешали Александру нащупать нож и, сжав покрепче рукоятку, всадить лезвие в самое сердце врага…
Немного отдышавшись, Александр заставил себя приподнять голову и оглядеться.
Его окружало бескрайнее море, освещенное сейчас ярким солнцем, палящим с небосвода. От страшной бури, потопившей три ушкуя, не осталось и следа. Как не осталось ни единого ушкуйника, что плыли вместе со Звягой Рудницей в Персию. На волнах лишь покачивался один единственный перевернутый ушкуй, на котором Александр и спасся от губительных штормовых волн.
- Вот же проклятье… - пробормотал он хрипло.
Александр уселся на мокрое и выпуклое днище ушкуя, чувствуя растерянность. Он оказался в совершеннейшем одиночестве посреди моря! Как же быть дальше?.. Главарь ушкуйников зрил в корень, подозревая, что он выжидает время для побега – Александр и вправду собирался сбежать после того, как они пристали бы к персидскому берегу. Там у него появилась бы возможность надежно затеряться и уйти от преследования. Потому он и терпел веревки, терпел надзор, терпел издевательские речи Рудницы - хотя приводили они его в бешенство! Александр даже продумал, чем займется, когда сбежит от ушкуйников и работорговцев! Но что ему делать теперь?...
- И как я выберусь отсюда, а? – с унынием вздохнул княжич. – А я так хотел поглядеть на говорящую отрубленную голову!..
__________________
2. СОЖЕННАЯ ПЕРСИЯ
- Но мук любви не скроешь от людей —
Слёзы выдадут истину и без речей!
Кто б ни был любящий — душевной боли
Не утаит он — выдаст поневоле…
Высокий и тощий как палка юноша мурлыкал себе под нос любовную песенку, сидя у борта корабля-дхау (1) и, щурясь, поглядывая на разливающийся по морю пестрыми багряными красками закат. Одет он был богато, а его руки – изящные, без следов мозолей – выдавали в нем человека, никогда не опускавшегося до физического труда или военного ремесла.
- Хватит воды морские тревожить своим мяуканьем! Смотри, Зульяр, напоешь бурю, не дай Аллах! Вот тогда господин Баха Ад-Дин Муххамед разгневается! – хохокнул другой юноша, восседавший на бочонке неподалеку от него. – Зря что ли такую страшную бурю избежали?
Тот, кого звали Зульяром, с неудовольствием покосился на него. Вечно этот шутник пытается сказать что-то смешливое, стоит только ему, Зульяру, впасть в поэтическое чувство. Вот и сейчас забияка не преминул подтрунить над ним, помянув недавний шторм, в который флотилия именитого чиновника Бахи Ад-Дин Мухаммед ибн Мухаммеда Джувейни едва не угодила! Пришлось им снять паруса и молиться, чтобы буря прошла стороной – и, хвала Всевышнему, так оно и случилось!
- Если кто и напоет беду, - ответствовал надменно Зульяр, - так это ты, Садид! Своим бескостным языком напоешь…
Юноша-забияка нисколько не смутился и собирался было снова поддеть его, но тот послышались взволнованные крики мореходов, управлявших кораблем. Оба слуги устремили взоры туда, куда указывали моряки – вдали чужеродным пятном на морской глади темнело перевернутое судно, лениво покачивающееся на волнах. В свете заходящего солнца можно было разглядеть одинокую фигуру, сидящую на опрокинувшейся кверху брюхом лодке.
- И чего расшумелись-то? – раздался строгий голос.
Из кормовой пристройки появился, кутаясь в широкий кафтан-кабу, сшитый из драгоценной золоченой парчи, сам Баха Ад-Дин Муххамед. Не так давно разменявший четвертый десяток лет, визирь, носящий белоснежную с золотой окаемкой чалму, держался величаво, как и полагалось сановнику высокого ранга. Его слуги тут же подскочили, будто ужаленные, и поспешили поклониться ему, выражая почтение.
- Впереди опрокинувшаяся лодка, господин! – сообщил кто-то из моряков. – Кто-то выжил там и сидит на ней. Как прикажешь поступить?..
Приглядевшись, Баха Ад-Дин действительно разглядел очертания человека на лодке.
- Видать, настиг кого-то шторм немилосердный! - задумчиво проговорил визирь, погладив свою черную с проседью бороду, затем повелел: - Давайте подойдем поближе, посмотрим, что это за несчастный там.
Мореходы кинулись выполнять приказание господина.
Когда расстояние между кораблем визиря и перевернутым судном сократилось, то смогли они разглядеть более отчетливо спасшегося человека. Это оказался мальчишка. Босой, обнаженный по пояс – свою сорочку он намотал на голову, защищаясь от палящего солнца – он не походил на коренных обитателей берегов моря Кользум (2). Кожа у него была белая, глаза серо-зеленые и ясные, а пряди волос, видневшиеся из-под намотанной на голову тряпки, русые. Но истинное удивление вызывало его красивое лицо, столь редко встречающееся у мужчин. Поведение мальчишки тоже озадачивало! Любой другой в его положении бы кричал и размахивал руками, стремясь призвать к себе на помощь случайно проплывающие мимо корабли - однако он просто сидел на днище лодки и, сложив руки на коленях, следил взглядом за приближающимися персидскими судами.
- Поднимите его сюда, - распорядился Баха Ад-Дин.
Моряки, перегнувшись через борты, протянули руки мальчишке. Тот, ухватившись за них, перелез на корабль. Моряки окружали его со всех сторон, ожидая дальнейших распоряжений своего господина, а визирь тем временем обошел его кругом, пристально разглядывая. Вблизи спасенный производил впечатление человека, привыкшего к телесным упражнениям – тело подтянутое, под кожей видны крепкие бугорки мышц, но руки не грубые и не намозоленные, значит, тяжело трудиться его не принуждали. Да и держится тот с достоинством, что выдает в нем человека отнюдь не низкого происхождения! Также Баха Ад-Дин приметил, что мальчишка ранен: его стан перетягивали узкие полосы грязных тряпок, пропитавшихся кровью на спине; не ускользнули от внимания перса и зажившие следы ударов хлыстом на спине мальчишки.
- Кем же ты будешь? – обратился визирь к мальчишке на персидском языке.
Тот посмотрел на него непонимающе, а затем произнес что-то на своем языке.
- Он говорит по-руасски! Он руасс! – кто-то из мореходов понял его говор. – Говорит, что не понимает нашей речи.
- Руасс? – поднял брови Баха Ад-Дин. Да, похоже на правду! В Хвалынском море часто можно было встретить выходцев из северных земель, которых персы называли «руассами» или «русами». Кивнув моряку, понимавшему язык русов, он велел: – Тогда спроси на его языке, кто он такой и как он очутился здесь.
- Говорит, сын купца из верховьев Итили(3). Напали на их лодку разбойники, убили всех и пленили его, - растолковал переводчик. – Но буря потопила лодку ушкуйников, он один уцелел.
Удовлетворившись такими ответами, визирь погрузился в размышления.
Изначально он приказал подплыть к тонущей лодке из обычного любопытства, желая поглядеть, на чью голову обрушился жестокий шторм. Но сейчас, узрев диковинный облик мальчишки, Баха Ад-Дин подумал, что его доброе начинание нежданно принесло ему выгодное приобретение – теперь он привезет своему господину Коркузу-аге прелестный подарок. Все знали, что Коркуза-ага, наместник монголов в персидских землях, любит окружать себя прекрасными вещами и красивыми невольниками! А красота этого мальчишки не могла не пленить глаз Коркуза-аги.
- Закуйте ему руки и ноги в цепи, но на солнце не оставляйте, а то кожа его волдырями покроется. А после накормите хорошенько! - распорядился Баха Ад-Дин и, глянув на Зульяра и Садида, прибавил сурово: – А вы следите, чтобы никто не приближался к нему и не смел прикасаться! Станет он моим ценным даром самому господину Коркузу.
Слуги тут же склонили головы со словами:
- Как прикажите, господин! Всё исполним в точности!
Мальчишка сохранил достоинство даже тогда, когда увидел, что к нему несут кандалы, дабы крепко-накрепко сковать его. Он не издал ни единого протестующего звука, не произнес ни единого слова. Персидский визирь в очередной раз подивился – не походил тот на сына какого-то купца, уж больно в нем заметна благородная стать и высокомерное презрение к страху! Он мог бы руку дать на отсечение, что воспитывался тот в высокородном доме, иначе где еще ему могли привить такой характер?..
Впрочем, эти домыслы не имели значения, так решил Баха Ад-Дин. Уже завечерело и он поспешил вернуться в свои покои, разбитые в кормовой пристройке. Ему хотелось прилечь на устеленное шелками ложе и отдохнуть. Мерная качка корабля раздражала визиря – до чего ж он не любил морские путешествия! – но он утешал мыслью, что его плавание скоро завершится у родных берегов. А там он уже на конях доберется до города Гургандж, где располагался двор персидского наместника и ставка монгольских военачальников.
Мысли о скором возвращении к привычной жизни и к привычной роскоши радовали визиря – и тем самым хоть немного развевая тревогу, что сопровождала Баху Ад-Дин Муххамеда всю его дорогу от Гурганджа до ставки монгольского воеводы Чормагана в окрестностях Тебриза, что находилась по другую сторону моря Кользум.
И надо было Аргуну-аге – главному советнику монгольского наместника - надоумить Коркузу-агу отправить его в такую поездку да еще с таким поручением! Верно, рассчитывал Аргун-ага, что приключится с ним что-нибудь нехорошее в пути или сам Чормаган в гневе разделается с ним! Знал прекрасно Баха Ад-Дин – персидские чиновники монгольской знати не по вкусу!
Когда пятнадцать лет назад монгольские войска под предводительством великого монгольского хана Темуджина вторглись в персидские земли – управляемые династией хорезмшахов Ануштегинидов - то родина Бахи Ад-Дин Мухаммед ибн Мухаммеда впервые претерпела ужасающее опустошение. Язычник и дикарь Темуджин безжалостно разрушал цветущие прежде персидские города и поголовно вырезал населявших их людей, не щадя ни женщин, ни детей. Пройдя огненным мечом по Персии, кровожадный монгол ушел обратно на восток, однако оставил в этих землях своих наместников и часть войска.
Монгольские завоеватели обосновались в провинции Хорасан, назначив столицей город Гургандж. Отсюда монгольские военачальники выступали в походы на запад, разоряя все новые и новые города и стремясь покорить новые земли. И всякий раз новый поход обращался для персов в поголовное истребление. Монголы, помня заветы великого хана, истребляли девятерых людей из десяти! За пятнадцать лет кровопролитных военных вылазок, монголы столь много городов и земель сравняли с землей и столько народов погубили – что запустела и обезлюдела прежде цветущая Персия! Вот что принесло родине Бахи Ад-Дина монгольское владычество…
Династии Джувейни, к которой принадлежал Баха Ад-Дин, повезло уцелеть во время этих потрясений – монголы пощадили их семью в обмен на клятву верно служить монгольскому царству. Благодаря знатному персидскому происхождению и образованности, Баха Ад-Дин стал при дворе монгольского наместника сахиб-диваном – визирем, заведовавшим казначейством покоренных монголами провинций. Но несмотря на высокий пост при наместнике, знал Баха Ад-Дин, что положение его остается шатким – не по нраву монгольской знати, что перс занимает столь высокий пост! И что в любой миг благосклонность монголов может превратиться в кинжал, что вонзят ему в сердце. Кто знает, что на самом деле замыслил Аргун-ага – главный советник Коркуза-аги – отправляя его в ставку полководца Чормагана с таким поручением?..
Нукер монгольского наместника потребовал от Бахи Ад-Дина добраться до лагеря Чормагана и добиться пересчета всей военной добычи, а также настоять на немедленной отправке назначенной доли богатств в Гургандж. Делать нечего – пришлось Бахе Ад-Дину собираться в путь.
Чормаган встретил персидского визиря с честью и, к его облегчению, не стал противиться пересчету добычи. Монгольский воевода лишь спросил, почему наместник так торопит его, неужто пришли какие-то вести с гонцами из Дешт-и-Кипчака или из самого Каракорума? Таковые и правда были!
Гонцы из Улуса Джучи или, как его еще называли Дешт-и-Кипчака – где правили внуки хана Темуджина и которому принадлежали завоеванные монголами персидские земли - уже не раз прибывали ко двору Коркуза. Однако известия, что приносили они наместнику монголов в Персии, оставались для непосвященных в строжайшей тайне. Только смутные и тревожные сплетни ходили среди придворной знати! Говаривали, будто собираются монголы на курултай – великий совет всех потомков хана Темуджина, а так же его ближайших союзников – и будут решать на совете том, какие еще земли подвергнуть разорению, а тамошние народы истреблению. Но пока что это были лишь неясные слухи…
Впрочем, даже слухов этих хватало, чтобы растравить тревогу в Бахе Ад-Дине! Если окажутся эти сплетни правдой – то нелегко придется персидской казне. Содержать войско монголов и всю монгольскую знать и без того было делом нелегким. Монголы были дикарями не только по вере и обычаям своим, но и потому что не хватало им разумения понять, что не может процветать земля, коли вырезали и выжгли на ней все живое! Коли убивать девять человек из десяти, то некому станет возделывать поля, ухаживать за садами, разводить скот, заниматься ремеслом и платить налоги. Шутка ли, за последние пятнадцать лет персидская казна обеднела в пять раз – со ста миллионов серебряных динаров дохода в год до семнадцати! А если решат монголы снова пойти в великий военный поход – то ляжет эта завоевательная война тяжким бременем на казну обложенных монголами данью царств, в том числе и Персии…
Хотел Баха Ад-Дин надеяться, что слухи те окажутся ошибкой! Хотел верить, что наместник Коркуз-ага торопится получить долю от военной добычи Чормагана не потому, что получил приказ от наследников Темуджина собрать средства для будущей грандиозной войны - а лишь из жадности ханов, пожелавших пополнить свою казну раньше сроков.
Закончив подсчет добычи и так и не обнадежив военачальника Чормагана исчерпывающими ответами на его вопросы, персидский сановник засобирался в обратный путь. Для быстроты, Баха Ад-Дин поплыл на кораблях, а Чормаган, в обход моря, по суше отправил под охраной караван с долей богатств для Улуса Джучи. Но всю дорогу визиря не оставляла подспудная тревога, чуял он сердцем своим – что-то грядет! И богатства, которые он забрал у Чормагана, это лишь кирпичик в основании грядущих перемен, что замыслили наследники кровожадного завоевателя Темуджина…
Пока персидский визирь ворочался на своем ложе, пытаясь отогнать от себя тревожные мысли, двое его слуг, Зульяр и Садид, стоя над пленником – коего заперли в крохотном и темном корабельном закутке - препирались меж собой:
- Сторожить давай по очереди! – заявил Садид, широко зевая. – Сперва ты, а потом я тебя сменю…
- Вот уж нет! Знаю я тебя! – тут же посыпались недовольные возражения от второго слуги. – Уснешь как мертвый и тебя не добудишься! А мне что, всю ночь глаз не смыкать? Сторожи первым!
- Глаз не смыкать? – рассмеялся сонно забияка. - Много ли тут труда – смотреть за рабом, закованным в цепи?
- Много иль не много, а наказ господина нарушать нельзя. Да и вдруг он попытается сбежать? – справедливо заметил Зульяр. – Вот когда высадимся за берег, тогда и можно будет не волноваться…
Его слова вызвали новую волну насмешек от Садида:
- Да если и сбежит, куда он с корабля денется? Да еще и закованный в цепи! Ну и глупец же ты! – не собираясь больше тратить время на споры, он пошел прочь, бросив через плечо: - Стереги его! Можешь даже песни помяукать с ним, если совсем затоскуешь! – и, посмеиваясь под нос, юноша удалился.
- Вот несносный наглец! – сердито выплюнул Зульяр и даже топнул ногой от бессилия. – Да покарает тебя Аллах за лень твою и неприлежание!
Пододвинув поближе к перегородке пустой бочонок, юноша сердито опустился на него и скрестил руки на груди. Первое время он не спускал глаз с пленника, но скоро усталость начала брать свое и слуга визиря принялся клевать носом. Безуспешно поборовшись с сонливостью, Зульяр все же погрузился в неспокойный сон.
Александр оглядел чулан, на миг остановив взгляд на спящем слуге, потом посмотрел на кандалы, перехватывающие его запястья. Железные браслеты, оцепляющие на его руки и ноги, соединялись наклепкой, снять которую можно было только зубилом. Избавиться от оков будет куда труднее, нежели от веревочных пут! А значит – и сбежать становится сложнее.
«Уж лучше бы я остался с ушкуйниками! - подумал княжич сердито. – У них хотя бы цепей не было, чтобы удержать меня!»
Александр постарался устроиться на соломенном тюфяке, на который его бросили, поудобнее. Они в море и пытаться совершить побег еще рано. По крайней мере, он больше не сидит на тонущей лодке посреди бескрайней воды, а движется к суше. А уж там, встав ногами на твердую землю, он придумает, как освободиться…
- Вот и сердце ислама! Великий Гургандж! – с чувством проговорил Баха Ад-Дин Мухаммед ибн Мухаммед, когда показался впереди зеленеющий оазис, посреди которого возвышались крепостные стены древнего персидского города.
Визирь, его слуги и многочисленные телохранители, спустились с коней на землю, чтобы коленопреклонённо вознести благодарность Аллаху за удачно завершенное путешествие. Усердно помолившись, путники двинулись дальше по широкой каменной дороге, проложенной еще во времена династии Афригидов – дорога эта пострадала во время наводнения, когда Темуджин разрушил плотину и затопил Гургандж, и кое-где всадникам и возницам колесниц приходилось быть осторожными, объезжая ямы и глубокие трещины.
Да, когда-то Гургандж воистину был велик и по праву назывался сердцем ислама! Он был богат не только торговлей и ремеслами, но учеными мужами! Вид сего града вызывал трепет и восхищение у тех, кому доводилось лицезреть этот город в период его наивысшего расцвета! Но что осталось от его былого величия теперь? Лишь жалкое подобие, бесплотная тень…
Когда хан Темуджин подступил к стенам града, то жители Гурганджа отказались сдаться ему. Семь месяцев понадобилось дикарю-монголу, чтобы сломить мужественное сопротивление жителей города и, разрушив крепостные стены, войти в город. Храбрые горожане отчаянно бились с захватчиками за каждую улицу, за каждый дом – перегораживая проходы камнями, телегами, утварью и даже телами погибших – но сила монгольская оказалась непреодолима. Гургандж пал перед полчищами дикарей, которые, словно туча прожорливой саранчи, заполнили собой весь город. Разгневанный упорством горожан, Темуджин жестоко покарал тех, кто не пал в ходе сражения на Гургандж! Отобрав небольшое число детей, девиц и юношей, пригодных для угона в рабство, он отправил их в Каракорум – остальных выживших он приказал поголовно истребить. Тысячи и тысячи людей были зарублены в поле перед разрушенными стенами Гурганджа. Но и на том Темуджин не успокоился! Хан приказал разрушить плотину на реке Окуз - и огромные волны затопили Гургандж и окрестные селения, поглотив тех, кто скрывался от монголов в убежищах и окрестных лесах. Стерло наводнение городские постройки с лица земли, лишь немногие дворцы и мечети смогли устоять перед разбушевавшейся водной стихией.
Несколько лет после нашествия Темуджина, эти места оставались безлюдными, люди страшились этого места, ставшего общей могилой для тех, кто когда-то населял самый богатый и многолюдный город Персии. Только когда монгольский наместник, привлеченный красотой этого оазиса, избрал руины Гурганджа местом своего пребывания – в эти земли начала возвращаться жизнь, сюда доставили рабов для возделывания заброшенных полей и восстановления городских построек, съехались купцы да ремесленники, вернулись перешедшая на службу к монголам персидская знать.
Однако, несмотря на возрождение жизни в Гургандже, город этот так и не возвратил себе былого величия! Крепостные стены до сих пор находились в упадке – бреши в них не закладывались обожженным кирпичом, а заделывались дешевым деревом. БОльшая часть городских построек все так же лежала в руинах, по которым разгуливал домашний скот, а самих жителей насчитывалось едва ли треть от того количества, что проживало здесь до резни, учиненной монголами.
Зрелище это не могло не печалить Баху Ад-Дина, который имел возможность лицезреть Гургандж в самом его расцвете! И сжималось его сердце при виде несчетного числа монгольских юрт, стоящих в городских предместьях. Монголы, оставаясь верными своим древним традициям, предпочитали жить не в кирпичных домах, а в своих войлочных шатрах, которыми заняли цветущие прежде окрестности Гурганджа, где их табуны вытаптывали и объедали джуджубовые рощи. Лишь монгольский наместник – Коркуза-ага – да еще некоторые его приближенные, предпочитали жить в царском дворце внутри стен.
- Только поглядите, господин мой! – обратился к Бахе Ад-Дину слуга Зульяр, указывая на юрту белоснежного цвета, над которым развевался расшитый золотом стяг, украшенный пучком белоснежных конских волос на острожке. Она была такой большой, что её можно было разглядеть издали: – Столь богатой юрты я еще видал ранее!
Персидский сановник взволнованно зацокал языком, посмотрев в указанную сторону. И правда, прежде такой роскошной юрты здесь не видывали. Видно, пока Баха Ад-Дин был в отлучке, ко двору Коркуза-аги прибыл некий высокородный монгол! Но кто же это мог быть?..
И вновь в сердце Бахи Ад-Дина зашевелилось беспокойство, только-только приглушенное радостью от возвращения в Гургандж. Для чего сюда мог заявиться столь важный гость? Неужели истинны были предчувствия его? Неужели и правда грядет очередная кровопролитная и разорительная напасть?..
Тревога персидского визиря только усугубилась, когда увидел он, как дорогу ему перегородил монгольский отряд – выехавший навстречу при виде движущейся в сторону ворот Гурганджа конной процессии. Приняв приличествующий его чину вид, Баха Ад-Дин важно вздернул подбородок, когда монгольские воины оказались совсем рядом. Про себя он успел отметить, что воины в отряде облачены в раскрашенные золотой и лазуритовой росписью доспехи Цзиньского царства (4) – он уже видел подобные доспехи однажды! - их носили нукеры из числа телохранителей хана Темуджина и его сыновей.
- Кто будете? – по-монгольски обратился к нему тот, кто, судя по всему был старшим отряда.
Несмотря на многолетнюю службу монголам, Баха Ад-Дин до сих пор недостаточно усвоил их язык.
- Я Баха Ад-Дин Мухаммед ибн Мухаммед Джувейни! – назвался он с достоинством ответил он. – Сахиб-диван при наместнике Коркузе-аге!
Довольная улыбка мелькнула на смуглом и обветренном лице старшего нукера.
- Сахиб-диван! Наконец-то! – произнес он тогда. – Наш господин заждался тебя, перс!
Его непочтительные манеры одновременно оскорбляли и внушали страх сановнику.
- Значит, в Гургандж приехал хан? Кто же это? – стараясь не коверкать монгольские слова плохим произношением, решился спросить он.
- Старший сын хана Бату, Сартак-хан! – было торжественно объявлено ему.
Тут сердце отпрыска династии Джувейни, окончательно ушло в пятки. Царевич Сартак – первенец и наследник Бату-хана, властителя Улуса Джучи – здесь, в Персии! Следовательно, все дурные предположения Бахи Ад-Дина неумолимо сбываются! Раз уж сам царевич прибыл в Гургандж – значит, дело и правда пахнет большой войной…
Старший нукер, продолжая нагло ухмыляться, снова заговорил с ним:
- Сартак-хан желает услышать от тебя рассказ о том, как прошла твоя поездка за море и сколько богатств удалось тебе собрать у Чормагана! Надеюсь, ты вернулся с хорошими известиями для нашего господина! Немедля следуй за нами, Сартак-хан не желает больше ждать!
Персидский сановник, в чьем рту предательски пересохло, ответил:
- Как же я явлюсь к царевичу с пустыми руками? Дайте время подготовить дары для него!
- Это уже не моя забота, перс! – не согласился с его мольбой старший отряда. – Тебе приказано следовать за мной! Без промедлений!
Делать нечего, пришлось Бахе Ад-Дину вместе со всей процессией свернуть с дороги и направиться вслед за монгольскими нукерами. Пока они преодолевали поле, прежде засеиваемое душистым шафраном, а сейчас поросшее сорной травой, визирь взволнованно обдумывал свое положение. Вести он, конечно, принес благоприятные – караван с военной добычей движется в сторону Гурганджа и рано или поздно прибудет – но вспыльчивость и жестокость монголов ему была не понаслышке известна. Впасть в немилость можно было даже если ты хорошо нес свою службу! Так что один Аллах ведал, как его встретит царевич Сартак…
О царевиче Бахе Ад-Дину было известно очень мало. Знал он, что тот пятнадцати лет от роду – и что для монголов этого возраста достаточно, чтобы считать сына полноправным мужчиной, который имеет право сражаться и брать девиц в жены. Чего уж дивиться тому, что хан-отец отправил своего первенца с поручением на южную окраину своего улуса? А потому ему, Бахе Ад-Дину, следует держаться с ним не как с пятнадцатилетним мальчишкой, а как с мужчиной, наделенным всей полнотой ханской власти!
Чем ближе они оказывались к юрте царевича Сартака, тем лихорадочней становились мысли сановника. Вынужденная необходимость появиться перед сыном хана Бату без щедрых даров повергало его в страх. Монголы весьма ценили традиции и крайне любили подарки! Явиться к могущественному монголу с пустыми руками означало нанести тому оскорбление…
Конечно, с собой у Бахи Ад-Дина имелся запас серебряных и золотых монет, а также шкатулка с драгоценными украшениями – но этого, безусловно, будет мало! И тут визиря осенило! Запоздало он вспомнил о пленнике, которого вез закованного в цепи в обозе. Вот оно – спасение Бахи Ад-Дина! Монголы высоко ценили красоту, силу и здоровье – а этот мальчишка и необычайно красив, и крепок здоровьем, а силы в его теле достаточно, чтобы, при должном обучении, стать воином. Такой, как он, стоит целого состояния!
«Жаль только, что нет у меня времени, чтобы отмыть его от грязи! Но тут уже ничего не поделаешь…» – вздохнул перс с неудовольствием.
Подступы к ханской юрте были перекрыты обозами, поставленными кругом вплотную друг к другу и снабженными высокими щитами – превращавшими их в надежную оборонительную стену. За этой стеной располагался кешик – отряд из личной охраны хана, неусыпно охранявшими своего господина.
- Дальше твоя охрана не пойдет, перс! - объявил старший нукер, когда они оказались подле возведенной вокруг юрты стены. – Пускай дожидается тебя здесь.
Баха Ад-Дин отдал приказ своим слугам выудить из обоза мешки с монетами, шкатулку с украшениями и прихватить с собой пленника. Зульяр и Садид, притихшие и напуганные, поспешили выполнить его распоряжение. Вдвоем они вытащили из обоза скованного мальчишку, заставив того встать на ноги. Подтолкнув пленника к монгольским воинам, они передали его в их руки, а сами, прихватив мешки и шкатулку, рысцой вернулись к своему господину.
Старший нукер, окинув пленника взглядом, полюбопытствовал:
- Берешь его с собой?
- Это мой дар хану Сартаку! - пояснил Баха Ад-Дин, гадая, запретит ли тот провести русоволосого раба к ханской юрте. - Или, думаешь, это недостаточно роскошный дар для твоего господина?
Монгольский воин хмыкнул, отрицательно качнул головой, заметив только:
- Дар может и роскошный… Но лучше б ты его помыл!
Персидский сановник и сам это понимал – но куда деваться, если не оставили ему монголы выбора? Собравшись с духом, Баха Ад-Дин в сопровождении Зульяра и Садида, несших подарки, миновал проход между повозками и зашагал к белоснежной юрте, над которой развевался стяг властителя Улуса Джучи. Следом за ним двое воинов вели пленника, крепко удерживая того под руки.
Открыв дверные створы, старший нукер зычно произнес:
- Господин мой, хан Сартак! По твоему приказанию привели мы сахиб-дивана Баху Ад-Дин Мухаммед ибн Мухаммеда Джувейни!
_______________
(1) Дхау – разновидность парусно-весельного судна.
(2) Море Кользум – Каспийское море, оно же Хвалынское море.
(3) Итиль – персидское название реки Волга
(4) Цзиньское царство – китайское царство, завоеванное Чингизханом/Темуджином
________________
3. ВОЛКИ
Едва перешагнув порог юрты, Баха Ад-Дин Мухаммед ибн Мухаммед Джувейни тут же повалился на колени и коснулся лбом пола, устеленного шелковыми коврами. Его слуги тоже упали ниц. Два монгольских воина дернули своего пленника вниз, принуждая того опуститься на колени, однако мальчишка внезапно попытался воспротивиться, явно не желая принимать унизительную позу. Монголы начали пинать его по ногам, стремясь опрокинуть того вниз, но пленник стойко переносил давление и боль – наконец, один из них догадался подсечь тому ноги, и тогда Александр упал, повиснув на их руках. Навалившись на него, монголы уложили его на ковры вниз лицом и, удерживая в таком положении, замерли, почтительно склонив головы перед своим хозяином.
- Приветствую вас, господин мой! Да воссияло солнце над персидскими землями с вашим прибытием! – велеречиво заговорил Баха Ад-Дин, не поднимая головы от пола. - Появление ваше – как долгожданный дождь после долгой засухи! Как сердце видит дальше глаз людских, так и ваша мудрость простирается дальше всех смертных на земле. Да ниспошлет Аллах долгих и благодатных лет жизни вам, великодушный господин, и сияющему отцу вашему, владыке Персии! Вы – подобны солнцу и луне, без которых рухнули бы небеса! И пусть путь вашими стопами будет усыпан розами славы и почитания…
Царевич Сартак небрежным движением руки велел ему прекратить излияния.
- Подойди ближе, сахиб-диван! – произнес он властно.
Подняв глаза на царевича, перс на коленях пополз в сторону высокородного монгола.
Юрта Сартака была просторной, больше, чем юрты монгольский воевод, и потому её крыша поддерживалась затейливо раскрашенными золотом столбами в центре. В самой сердцевине юрты располагался железный треножник с искусно отлитыми головами драконов, привезенный, верно, из далекого царства Цзинь – там лениво потрескивал огонь, чей дым поднимался к отверстию в крыше юрты. Вдоль стен юрты сидели почтенного возраста мужчины в шелковых одеждах – являющиеся, судя по всему, советниками сына Бату-хана.
Царевич Сартак, подобрав под себя ноги, восседал на возвышении, созданном из множества драгоценных шкур диких хищников. От внимания персидского сановника не ускользнуло, что сын хана облачен не в роскошные шелковые халаты-ханьфу, которые предпочитали носить знатные монголы, а в такие же военные доспехи, как и его телохранители-кешиктены. Как видно, царевич следовал заветам своего великого прадеда Темуджина, который предпочитал носить те же одеяния, что и его воины, тем самым подчеркивая равенство между ханом и его подданными.
Обликом царевич Сартак напоминал Темуджина – крепкий, широкоплечий, с черными глазами, отливавшими при рассеянном свете свинцом. Наверное, поэтому их род звался «Борджигин» - «царственные серые волки». Как и у всех монголов, кожа царевича была смугла, глаза раскосы, а длинные черные волосы заплетены в косы, украшенные золотыми кольцами.
- Прими дары мои, великий господин мой! – решился сказать Баха Ад-Дин. – Прости, что они скромны, ведь с дороги я не успел побывать в своем доме!
По его знаку, Зульяр и Садид подползли к нему и выставили вперед мешки с монетами и шкатулку с украшениями. Воины, караулившие Александра, рывком оторвали того от пола и подволокли ближе, дабы их господин мог получше разглядеть дарованного раба. Один из воинов, схватив пленника за волосы, заставил того повыше поднять голову и пальцами принялся разжимать его губы, желая показать его зубы. Александр противился этому, но все же монголу удалось продемонстрировать ровный ряд жемчужно-белых зубов.
- Откуда ты привез такого раба? – соизволил спросить Сартак, хотя и не выказал особого интереса к подаркам.
- Он уроженец северных земель, мой господин! Их называют «руассами», – ответствовал перс. – Он крепок и прекрасно сложен, на невольничьем рынке за него дали бы много золота. Прими же его в дар, мой господин!
Движением руки монгольский царевич велел оттащить пленника в сторону, тем самым соглашаясь принять подарок.
- Желаю услышать от тебя, сахиб-диван, вести о твоей поездке в ставку Чормагана-баатура(1), - заговорил царевич о деле, прежде всего интересовавшем его. – Говори подробнее!
Вытащив из-за пазухи драгоценный шелковый свиток, на котором записаны были все подсчеты военной добычи Чормагана, Баха Ад-Дин вытянул руки вперед и склонил голову. Один из советников Сартака взял этот свиток и, развернув его, принялся громко зачитывать написанное. Персидский визирь то и дело вжимал голову в плечи, страшась, что в любой момент хан криком прервет своего советника, разгневанный недостаточно хорошими новостями. Однако царевич внимал речи советника со спокойным видом, поигрывая драгоценным перстнем на пальце.
Выслушав советника, царевич стал расспрашивать его о том, как скоро караван с сокровищами доберется до Гурганджа. Получив исчерпывающие ответы на свои вопросы, Сартак, кивнув удовлетворенно, после чего разрешил тому покинуть юрту и продолжить свой путь в Гургандж. Когда персидский сановник, не переставая кланяться, удалился прочь, царевич подозвал к себе советников. Наперебой те принялись поздравлять своего господина за удачу, что шла с ним рука об руку в порученном Бату-ханом деле.
- Военная добыча Чормагана-баатура весьма богата, - заметил Ягмыр-ака, тюрк, происходивший из рода, покорившегося хану Темуджину на заре его завоеваний и стоявшего у истоков государственности монголов. – Ваш отец, сиятельный Бату-хан, будет, несомненно, очень доволен!
- Прикажите скорее отослать гонца в Дешт-и-Кипчак с благими вестями, - распорядился царевич. – Пусть также гонец сообщит хану, что мы выдвинемся в обратный пусть сразу же, как только дождемся каравана, отправленного Чормаганом-баатуром.
- Будет исполнено, хан!
Царевич не скрывал довольной улыбки.
Пока всё шло как нельзя лучше! Отправляясь с отцовским поручением из Дешт-и-Кипчака, Сартак чувствовал подспудную тревогу – что, если дела в Персии идут хуже, чем докладывали военачальники хану? Что, если военная добыча окажется меньше, чем на то рассчитывал его отец? Что, если персидский наместник и воевода Чормаган отступятся от верности владыке улуса Джучи и попытаются восстать против него и его отца?.. Но все тревоги царевича оказались напрасными!
Теперь он сможет вернуться в улус к отцу с караваном, груженным золотом, серебром и драгоценностями! А когда это случится, то Бату-хан отправится с дарами к Великому хану Угэдею на священный курултай, где он собирался потребовать от наследника Темуджина поддержки в грядущей завоевательной войне против булгар и русов.
Эту войну завещал им великий прадед – хан Темуджин. Завоевав многие земли на севере и востоке, Темуджин даровал Персию и Дешт-и-Кипчак своему старшему сыну Джучи, отцу Бату – потребовав от сына завоевать земли на западе и севере его улуса. Но Джучи-хан не пожелал исполнить повеления своего отца, предпочтя лишь иногда выступать в поход против непокорных половцев, населявших бескрайние степи Дешт-и-Кипчака. То неистово гневило воинственного Темуджина и, в конце концов, он отдал приказ отправить войско в Дешт-и-Кипчак, чтобы сурово наказать непокорного сына. Получив известия о надвигающейся беде, дед Сартака, впрочем, не образумился – он собирался вступить в схватку с отцовским войском, рассчитывая на военные силы покоренных им народов. Но кому, как не самим монголам, было твердо знать, что воинство Темуджина непобедимо и всем им грозит неминуемая гибель?..
Тогда родичам и поданным Джучи-хана пришлось принять нелегкое решение.
Сартак не знал, кто решился устранить угрозу, которую представлял из себя своевольный сын Темуджина. Знал он только, что однажды на охоте Джучи-хан погиб, после чего в Каракорум был спешно отправлен гонец с сообщением о смерти владыки Дешт-и-Кипчака. Тогда Темуджин отозвал свое войско и тем самым Улус Джучи избежал кровавого нашествия. Бату, как старший сын, был благословлён своим дедом на царствование в Улусе Джучи.
С тех пор прошло почти что десять лет.
За время это умер сам Темуджин, завещав верховную власть над монголами и всеми покоренными землями своему сыну Угэдэю. Тот продолжал великое дело своего отца и вел завоевательные войны на востоке, подавляя последние очаги противоборства со стороны Цзиньского царства. Бату-хану не давали покоя военные успехи его родичей на востоке, ведь - в отличии от прочих владений наследников Темуджина - Улус Джучи не мог похвастаться значительным расширением своих границ. Да, военачальники, подчиненные Бату, уходили в военные походы против немногочисленных уцелевших персидских городов и против половцев – но военных сил Улуса Джучи не хватало для нанесения решительного удара по противникам.
Отчасти нехватка военных сил объяснялась тем, что, по воле прадеда Темуджина, Бату-хану пришлось разделить власть со своим младшим братом Ордой-Иченом, которому достались восточные земли Улуса Джучи. Бату, хоть и носил он почетный титул властителя всего Улуса Джучи, досталась западная часть земель – та самая часть, чье завоевание так и не было завершено при жизни Джучи-хана.
Нелегко было отцу Сартака называться ханом Улуса Джучи, имея при этом меньше войск, чем его брат Орда-Ичен. И знал царевич, каким тяжким бременем лежало на плечах его отца осознание своей военной немощи! Разве не сам Великий хан Темуджин говорил: чем больше монголы воюют – тем больше добудут пастбищ для своих табунов, чем меньше станет инородцев – тем сильнее и многочисленнее станут монголы, и когда-нибудь весь мир станут населять одни только монголы, ведь других народов не останется?..
Потому Бату-хан и отсылал непрестанно послов в Каракорум к Угэдэю, требуя и умоляя Великого хана оказать ему военную помощь в деле расширения Улуса Джучи. Наконец, Угэдэй снизошел до молений Бату и согласился созвать курултай, собрав на нем всех царственных родственников и самых преданных соратников – дабы великим советом решить, нужно ли исполнять волю Темуджина и завоевать для улуса Джучи новые земли. Время курултая назначили на Цаган Сара, весну будущего года – к тому времени должны были вернуться из восточного похода войска, посланные Угэдэем для завоевания севера Цзиньской империи. Вот тогда-то и решится дальнейшая судьба джучидов – сыновей и внуков Джучи – и судьба улуса, завещанного им!
- Как прикажешь поступить с дарованным тебе рабом? – оглянувшись на пленника, до сих пор скрученного кешиктенами, спросил кто-то из советников.
Царевич, вспомнив о преподнесенном ему подарке, тоже поглядел в ту сторону.
- Можно выгодно продать его и пополнить твою казну, - предложил другой советник. – Сановник прав, он стоит множество золотых монет!
Сартак, поднявшись с седалища из шкур, неспешно приблизился к русоволосому пленнику.
- Он руасс с северных земель… Я слышал о таком народе еще ребенком! - произнес царевич задумчиво. – Слышал, что они не похожи ни на тюрков, ни на персов, ни на кипчаков, ни на булгар… Субэдэй-баатур сказывал, что руассы – свирепые враги. Что в ярости своей похожи они на лютых волков и готовы безрассудно принимать смерть, бросаясь грудью на вражеские мечи…
- То, верно, просто сказки, господин наш Сартак! – сказал Ягмыр-ака, желая сделать царевичу приятное. – Ни один народ не сможет сравниться в свирепости с монголами.
- Полагаешь, Субэдэй-баатур стал бы шутить так? – надменно отозвался Сартак.
- Ну что вы, господин! Как можно! – тут же потупил взор советник смущенно. - Мудрость этого великого воина невозможно подвергнуть сомнению!
- Проверим же, был ли прав Субэдэй и правда ли руассы похожи на волков! – решил царевич. – Выведите его наружу. Хочу поглядеть, сколько в нем хваленой северной свирепости!
Когда дорога вывела отряд персидского сановника к стенам большому каменному городу, Александр, разглядев военное становище под крепостными стенами, невольно приуныл. Стало ему ясно, как белый день, что положение его становится все более трудным! Он все выжидал момента, когда путешествие перса и его свиты подойдет к концу и вокруг него будет не так много вооруженной охраны, чтобы не мешать ему избавиться от цепей и сбежать – но оказался там, где все вокруг буквально кишело воинами!
Пока персидский отряд, сойдя с дороги, двигался сквозь становище войска, Александр успел внимательно все рассмотреть вокруг. И приуныл еще сильнее! Если даже он снимет с себя цепи и сумеет украсть коня - то вырваться за пределы становища ему будет, скорее всего, невозможно! Слишком много вокруг вооруженных ратников. И даже если он сумеет ускользнуть от их мечей, то вот от стрел скрыться не получится! Они срежут его стрелами прежде, чем он сумеет добраться до ближайшей рощи.
Что же делать ему теперь?..
Он разумел, о чем говорит персидский визирь со своими слугами – хоть и не подавал вида! – и знал, что тот собирается подарить его как раба своему господину. Знание это давало надежду, что, оказавшись в доме того самого богатого вельможи, он будет хотя бы на время освобожден из цепей. Но дорогу персу перегородил отряд диковинно выглядевших воинов, имевших диковинный для княжича облик и заговоривших на языке, незнакомом Александру, а затем его подвезли к белоснежному шатру и вытащили из повозки, передав в руки воинов. Княжич догадался, что в планах перса что-то изменилось, но не мог предвидеть, какая судьба ожидает его теперь – ведь не понимал он речи этих чужеземцев!
Втащив Александра в шатер, воины попытались поставить его на колени – и вот тут чаша терпения княжича переполнилась. Взбунтовалась у него душа! Не пожелал он безропотно претерпеть подобное унижение! Воспротивился он силе захватнической, устоял на ногах, когда принялись бить его по ногам, принуждая согнуть колени. Но справиться с силой двух воинов он все-таки не сумел, выбили они землю из-под его стоп и опрокинули лицом вниз, всей своей тяжестью навалившись на него сверху. Оставалось Александру только шумно выдыхать воздух сквозь сжатые зубы и кипеть от бессильной ярости. Будь у него свободны руки – он бы ни за что не сдался вот так!
Ярость Александра усугубилась, когда его заставили показать зубы, будто коню на базаре. Стало ему ясно, что перс преподнес его в дар восседавшему на шкурах мальчишке, к которому все обращались – «хан». Когда его отволокли в сторону, Александр снова оказался брошенным на пол и обездвиженным. И вспомнились ему вдруг речи наставника его Мусуда!
«Что, по-твоему, жизнь моя? Думаешь, много радости в ней было? Думаешь, я сам избрал для себя такой путь? Не дали мне решать, какую судьбу мне иметь – продали в рабство и назначили участь!»
Теперь Александр в полной мере понял смысл его слов!
Доселе он тешил себя надеждой, что сумеет вырваться из рук тех, кто его пленил. Он даже самонадеянно рассчитывал добраться до крепости Аламут в персидских горах и убедить тамошнего Старца взять его в обучение. Так он хотел исполнить свои мечты повидать то, что видел в свое время Мусуд и чему Александр всегда подспудно завидовал! Разве не добивался он всегда того, чего хотел? И верил он, что и сейчас сумеет обратить беду, случившуюся с ним по воле брата-предателя, себе на пользу.
Да, возвращаться назад, в отчий дом, он вовсе не стремился. Догадывался княжич, что Фёдор представил случившееся так, будто напали на них ушкуйники и убили его младшего брата. А значит, не ищет его никто, почитая мертвым. Это казалось Александру удобным случаем, чтобы избавиться и от опеки отцовской и княжеской доли – и вкусить воли вольной, повидать мир и натешить душеньку приключениями. До чего ж ребяческими и недальновидными были те его мысли! Сколь беспечным он оказался по отношению к своей собственной судьбе…
Вслед за этими горькими мыслями, нежданно ворвавшимися в разум княжича, вспомнились ему те, к кому был он привязан всем сердцем. Вспомнил Александр своего сурового отца, на которого он так осерчал за ссылку в Переяславль-Залесский, но которого любил все так же бесхитростно, как и в невинном детстве. Вспомнилась ласковая княгиня Ростислава, заменившая ему мать – и пусть Александр, верный своей сдержанной натуре, всегда сторонился проявлений нежных чувств, однако в душе своей и к ней он питал сыновьи чувства. Вспомнился Мусуд… Сколько добра тот сделал для него! И знал Александр превосходно, что движет Мусудом не долг перед князем, а отеческая любовь – знал и принимал это как должное. Не умел Александр быть благодарным за ту любовь, что принимал от близких ему людей!..
И как теперь они, дорогие его сердцу люди?
Горюют, оплакивая его безвременную кончину?
Сожалел Александр, что не может в этот миг предстать перед ними и попросить прощения у них за все переживания, что причинял им своим гневливым и своевольным нравом! Если была у него такая возможность, то сказал бы он и отцу, и матушке, и Мусуду, как крепко он любит их! И как тоскует он по ним, оказавшись в далеких землях без надежды на скорое избавление из плена…
Тот, кого называли ханом, встал и вместе со свитой приблизился к Александру. Его узкие и раскосые глаза скользнули по нему – так смотрят купцы на базаре, оценивая достоинства какого-нибудь скакуна. Говорил хан всё на том же непонятном Александру языке, хотя слово «руасс», прозвучавшее из уст хана, свидетельствовало, что обсуждает он со своими советниками его дальнейшую судьбу.
Александра подняли с ковров и, принудив встать на ноги, вывели прочь из шатра.
Он снова очутился под ослепительным летним солнцем и зажмурился, ослепленный им после мягкого полумрака шатра. Когда глаза Александра привыкли к свету, то увидел, как идет к нему воин с зубилом и молотом. Сильными ударами тот сбил наклепки с железных обручей, сковывавших стопы и руки княжича. Цепи упали на притоптанную вокруг шатра траву и воин ногой отшвырнул их в сторону – после чего вытащил кривой меч из ножен и протянул ему, знаками объясняя, что тот должен будет сражаться.
Александр принял меч, инстинктивно взвесив его на ладони – проверяя, хорошо ли он сбалансирован. Подняв глаза, он убедился в том, что окружен толпой воинов, а хан и его советники тоже находятся среди них, глядя на него с предвкушением. Неужто замыслили они устроить бой между пленником и ханскими воинами? Впрочем, не важно, что они приготовили для него – Александр, ощутив привычную тяжесть меча в руке, все равно воспрянул духом. Даже если и собираются они убить его, то, по крайней мере, он получил право умереть как воин, с оружием в руках – а не как раб, закованный в цепи!
Хан указал на одного из своих воинов и тот вышел в круг, так же обнажая меч.
Александр смерил противника быстрым взглядом, прикидывая, насколько тот превосходит его в силе. Воин был примерно его роста, но куда шире в плечах, с мощными руками. Крепкий ратник! Но, впрочем, не в силе заключается превосходство воина, а в его искусстве сражаться – этому учил Александра кормилец.
Когда воин пошел в наступление, то княжич сначала избрал тактику обороны – отражая удары или уходя от них. Ему нужно было понять, какими боевыми приемами обладает противник. Техника боя ханского воина отличалась от техники русских ратников и от того, чему учил его Мусуд. Ханский воин в бою был похож на дикого зверя, стремительно кидающегося из стороны в сторону, в надежде выискать незащищенное место и вцепиться в него зубами, сопровождая свои атаки рычанием и бешеными воплями. Главной своей силой он, как видно, почитал умение перепрыгивать с места на место, желая тем самым запутать и запугать противника, а затем ринуться на него с решающим ударом.
Вдоволь насмотревшись на выпады противника, Александр двинулся в атаку.
Ханские воины, толпившиеся вокруг и подбадривавшие своего сородича криками, не смогли сдержать ошеломленных возгласов, увидев технику боя раба. Их господин – хан с отливавшими свинцом раскосыми глазами – сложил руки на груди, с возрастающим интересом следя за схваткой. А когда Александру удалось проколоть мечом доспех на боку противника – то весело рассмеялся, вынудив советников бросить на него недоуменные взгляды.
- Довольно! Я уже все видел! – не переставая смеяться, приказал Сартак, обращаясь к воину, которому довелось сражаться с пленником. – Он ранил тебя, хотя сам гол по пояс, а ты закован в броню! Позор тебе, кешиктен!
- Простите, господин! – тут же повалился на колени монгольский воин.
Русоволосый пленник продолжал стоять прямо, сжимая в руке крепкий меч и смотрел на хана прямым, немигающим взглядом. В нем чувствовалась угроза! Казалось даже, что сейчас он сорвется с места и, будто ветер, подлетит к царевичу с занесенным над его головою мечом! Охваченные тревогой, прочие кешиктены на всякий случай схватились за рукоятки своих мечей, готовые броситься на защиту своего господина.
- Если все руассы столь же ловки в бою, - заметил тем временем царевич, - то нелегко будет их завоевать!
Советник Ягмыр-ака, наклонившись к царевичу, торопливо зашептал:
- Господин мой, Сартак! Если руассы так опасны, то не стоит оставлять ни одного из них в живых! Прикажите убить этого раба!
Царевич мельком глянул на него и ухмыльнулся:
- Убить того, за которого, как ты сам говорил, можно получить много золота? А теперь он стоит еще дороже, раз умеет так сражаться!
- Тогда продай его поскорее, не оставляй подле себя, - тут же настойчиво предложил Ягмыр-ака. – Он смотрит на тебя так, словно собирается убить!
Сартак снова зашелся веселым смехом, вызвав оторопь у своих воинов и советников.
- Ты освободил меня от цепей, чтобы просто глазеть на меня? – вдруг заговорил пленник по-персидски, обращаясь к царевичу. – Если задумал убить меня, то не тяни, давай сюда своих воинов!
Брови царевича приподнялись в легком удивлении.
- Так ты знаешь язык персов! Весьма занятно! – воскликнул он, тоже перейдя на персидскую речь. – Но я не хочу убивать тебя – слишком дорого ты стоишь. А я ценю дорогие вещи! Нет, я не убью тебя, руасс! Но могу продать тебя… Ты хочешь быть проданным на невольничьем рынке?
Пленник ничего не ответил, но взгляд его потемнел от гнева.
- Но есть для тебя и другой путь, руасс! Преклони колени и поклянись служить мне со всей верностью, на которую только способно твое сердце! - продолжил говорить Сартак, вызывая вящий ужас у Ягмыр-аки. – Дай клятву и, обещаю, отныне никто не станет относиться к тебе как к рабу. А за службу свою честную получишь ты воинские почести и славу!
Александр, выслушав его, хмыкнул высокомерно и твердо сказал:
- Нет.
__________________
(1) Баатур - почётный титул у монгольских и тюркских народов за военные заслуги, присоединяемый к имени — «герой», «доблестный воин», «богатырь».
(2) Хитан – Китай.
__________________
4. КЛИНОК У ГОРЛА
Ответ пленника обескуражил Сартака, чего он даже не сумел скрыть.
Ягмыр-ака подумал даже, что царевич немедля впадет в гнев, услышав столь дерзкий отказ от того, кому он только что даровал возможность спастись от рабской участи. Да разве каждый получал такую милость из уст хана? Благодаря своей красоте и проявленной боевой ловкости этот пленник удостоился подобной чести – от коей с улыбкой же и отказался! Виданное ли это дело?..
Сын хана, однако, не торопился гневаться, а лишь полюбопытствовал:
- Отчего же отказываешься? Хочешь остаться рабом?
- Дам клятву – придется ей следовать. Клятва – сильнее всех цепей на свете и освободиться от нее нельзя. И я предпочту, чтобы на меня надели железные узы, - Александр кивнул в сторону валяющихся на траве оковы, - потому что когда-нибудь я смогу от них освободиться. А вот от клятвы – не смогу.
Царевич Сартак, выслушав ответ, замолчал ненадолго, пристально всматриваясь в его лицо.
- Сколь мудры твои слова! - заметил он, говоря неторопливо. - Тебе удалось удивить меня в который раз…
Затем он направился в сторону княжича, чем вызвал ропот среди советников, но одного его сурового взгляда оказалось достаточно, чтобы они испуганно примолкли. Знаком дав понять кешиктенам, чтобы они не вмешивались, Сартак приблизился к Александру так близко, что тот, пожелай он этого, мог бы достать его мечом.
– Мой прославленный предок – великий хан Темуджин – превыше всего ценил верность клятве. И он жестоко карал тех, кто нарушал свои клятвы! Предательство должно караться суровее всего, так он завещал, – нисколько не страшась меча в руках пленника, произнес царевич величаво. - Однажды, когда он пошел войной на своего врага гурхана Джамуху, то воины Джамухи, надеясь сохранить себе жизни, пленили своего господина и привели его к Темуджину. Мой славный предок казнил тех воинов – ведь они нарушили свои клятвы верно служить Джамухе… Ты прав, руасс! Клятва – сильнее всех цепей. Теперь я убедился, что ты – благородных кровей!.. Впрочем я, как и прежде, не понимаю, почему ты не хочешь служить мне! Ты не боишься войны и крови – так почему тот путь, что я предлагаю, не стоит клятвы?
Холодная улыбка мелькнула на губах княжича.
- Хочу идти своим путем. Хочу сам решать, кого считать врагом и с кем сражаться.
Царевич, однако, посмотрел на него с насмешливым недоверием.
- А вот теперь ты лукавишь, руасс! Не говоришь всей правды… - заявил он убежденно. – Я видел, как ты боролся, не желая падать ниц передо мной! Ты не желаешь преклонять колени передо мной, унижения пытаешься избежать! Вот в чем секрет… Стало быть, ты знатного рода, раз не привык так унижаться. Но ведь и знати приходиться сгибаться перед своим владыкой, а для тебя я – и есть владыка! Так скажи же, неужто кандалы раба почетнее, чем преклонение колен?
- Как я сказал: от оков я когда-нибудь избавлюсь, - небрежно передернул плечами тот, а затем бросил меч, что доселе сжимал в руке, на землю, оказываясь безоружным. – Прикажи надеть на меня оковы, хан. И покончим с этим!
Царевич помедлил, а затем кивнул своим воинам, веля им заковать в цепи пленника.
- Как твое имя, руасс? – вопросил Сартак, когда его приказание было исполнено.
Александр упрямо безмолвствовал, не желая отвечать.
- Трудный же у тебя нрав, руасс! Хочешь сохранить имя свое в тайне? Хорошо, будь по-твоему! – вместо того, чтобы разгневаться на противодействие, рассмеялся Сартак. – Но если полагаешь, что обхитрил меня, то ошибаешься жестоко! Вот что я надумал – не продам я тебя на базаре! Оставлю тебя у себя. И будет у тебя срок, пребывая в кандалах, подумать о судьбе своей и выборе своем! – отвернувшись от русоволосого пленника, царевич перешел на монгольский язык и отдал приказание своим воинам: - Хорошенько охраняйте этого ценного пленника! Отмойте его от грязи и не забывайте кормить. Его участь решу позже – а до того велю вам, чтобы с его головы ни единый волос не упал!
Не взглянув более на Александра, Сартак удалился в свою юрту.
Ягмыр-ака покачал удрученно головой. Не одобрял он решения царевича, чувствуя угрозу со стороны руасса, хоть и не мог до конца осмыслить свои предчувствия! Впрочем, были у него дела и важнее размышлений об уроженце далеких северных земель, потому тюрк отбросил в сторону свое беспокойство – и распорядился скорее призвать в юрту царевича писца. Ведь необходимо было записать послание к Бату-хану и скрепить свиток ханской печатью!
Заседая в ханской юрте подле Сартака, Ягмыр-ака, поглядывая искоса на царевича, думал о том, что хан этот вовсе не тот, которому хотел бы служить он – почтенный годами и умудренный опытом советник! Царевич отличался своеволием и мало прислушивался к своему наставнику. Ягмыр-ака винил в этом мать Сартака – Боракчин-хатан (1) – которая не только презирала тюрков, но еще и исповедовала чуждую и монголам и тюркам веру.
Старшая жена Бату-хана была взята им из племени алчи-тартэр и уже тогда молилась христианскому богу, а после привила эту веру и своему сыну Сартаку. И хотя сам Бату-хан, следуя заветам Темуджина, признавал всех возможных богов – но в ханской свите верования царевича многие, в том числе и Ягмыр-ака, находили вызывающим.
«Сын хана не разжигает священных костров у полога своей юрты, чтобы отпугнуть злых духов! Царевич Сартак не чтит нашего великого бога Тэнгри, не страшится его гнева! – шепталась между собой знать Улуса Джучи. – И пусть Великий хан Темуджин заповедовал чтить всех богов, но разве достохвальный сын отца своего может так попирать веру своих предков? Рухнет небо на его неразумную голову и да покарает за отступничество!»
Да и отец Сартака – хан Бату – не вызывал у Ягмыр-аки ярого благолепия, что ощущал он по отношению к другим именитым потомкам великого Чингизхана! И дело было не только в военной немощи Бату, но и в его сомнительной причастности к знатному роду чингизидов! Отец Бату-хана – Джучи-хан – всю свою жизнь носил клеймо ублюдка, неродного сына Темуджина. И среди монгольских племен и среди самых приближенных к Темуджину соратников ходили непрестанные сплетни о том, что жена Темуджина – Бортэ-учжин (2) - родила своего старшего сына от вождя меркитского племени.
Пятно, легшее на честь старшей жены Темуджина и на первого её сына, появилось давно – еще на заре великой судьбы потрясателя вселенной. Тогда, когда еще не был Темуджин назван Чингизханом, враждебное племя меркитов напало на его улус и увело в плен юную Бортэ. Темуджин, нежно любя свою супругу, сумел найти союзников для похода против меркитов и отвоевал Бортэ, вернув в свой улус. Но возвратилась Бортэ в супружескую юрту обремененная дитем, которое вынашивала в своем чреве! И хотя Темуджин заявил во всеуслышание, что этот ребенок плод его чресл и его первенец, однако не сумел этим унять злые языки.
Темуджин, не желая огорчать свою драгоценную супругу Бортэ, всегда называл Джучи своим родным сыном – но тем самым только злил других своих сыновей, почитавших за оскорбление старшинство ублюдка над собой. Чагатай, второй сын Бортэ и Темуджина, открыто называл старшего брата «меркитским подарком»! Когда перед военным походом на хорезмшаха Муххамада одна из жен Темуджина потребовала от него назвать наследника, если Темуджин вдруг погибнет в бою, то Великий хан указал на Джучи как на своего преемника. То пришлось не по душе Чагатаю и он, не смущаясь отца, заявил, что ни за что не станет служить ублюдку и что войска не поддержат воцарение того, в ком не течет крови Темуджина!
В тот миг смолчал Темуджин, не заступился за честь старшего сына.
И тотчас поняли все – он и сам думает так же, как и Чагатай.
Оскорбительные слова брата и многозначительное молчание отца воспламенили гневом сердце Джучи и бросился он на Чагатая, готовый переломить тому хребет. С большими усилиями братьев разняли и тем самым предотвратили трагедию. Стало ясно Темуджину, что не может он назначить Джучи своим наследником, ибо расколет это и племена, подчинившиеся монголам, и войска – и тогда не избежать будет братоубийственной войны после его кончины!
Не желая усугублять и без того плохие отношения между Джучи и Чагатаем, Темуджин назвал наследником своего третьего по старшинству сына от Бортэ – Угэдэя. По замыслу отца, Угэдэй должен был стать надежной преградой между Джучи и Чагатаем, противостоя их вражде. И пусть Джучи к моменту смерти Великого хана Темуджина уже был мертв – Чагатай, вопреки праву своего рождения, не стал следующим Великим ханом. Свято почитая волю почившего владыки, монголы признали над собой власть Угэдэя, а Чагатай вынужден был присягнуть младшему брату на служение.
Однако все при дворе Великого хана знали, что правит Угэдэй не единолично, а под влиянием старшего брата. Чагатай, получивший от отца во владение земли восточнее Персии, не желал жить в своем улусе, а постоянно пребывал в Каракоруме подле Угэдэя. Слывя как непререкаемый знаток свода законов, написанных Чингизханом – великой Ясы - Чагатай навязывал Угэдэю свою волю, указывая, как управлять доставшейся от отца империей. И пока Угэдэй тонул в безудержном пьянстве и расточительстве, Чагатай шаг за шагом укреплял свою власть в Каракоруме.
Многие – очень многие! – предвкушали, что однажды Чагатай станет полновластным владыкой в Каракоруме и на всех подвластных Великому хану землях. Ягмыр-ака тоже придерживался этого мнения. И потому желал бы служить при каракорумком дворе, а не на полузавоеванной окраине монгольской империи у хана, чье кровное родство с Темуджином будет вечно стоять под сомнением!
Кроме того, известно было Ягмыр-аке, что Чагатай ненавидит потомков старшего брата своего Джучи и не желает их возвышения, а потому яро противодействует хану Бату, просившего у Великого хана Угэдэя военной помощи. Чагатаю даже удалось настроить против Бату-хана первенца и наследника Угэдэя – царевича Гуюка – тем самым посеяв семена политического противостояния между Улусом Джучи и Каракорумом. И если прежде Бортэ, почитаемая всеми вдова Темуджина, могла хоть как-то гасить огонь междоусобицы, то после её кончины не осталось ни единого человека, способного удержать Чагатая от открытых нападок на Бату-хана.
«Когда-нибудь Чагатай возьмет верховную власть – и зальет землю кровью потомков Джучи! – думал озабоченно советник Ягмыр-ака. – И тот, кто обладает обширным разумением и дальновидностью, должен заранее определить свою судьбу и своего настоящего господина, дабы не погибнуть бесславно! Разве не достоин я, Ягмыр-ака, служить поистине великому монголу, в чьих жилах течет кровь потрясателя вселенной!»
Душа тюркского советника преисполнялась гордыни от этих мыслей!
Он, как и многие знатные тюрки, служившие монголам, почитал себя одним из столпов, на которых опиралась монгольская государственность. Хан Темуджин, хоть и был великим воином и полководцем, но являл из себя невежественного дикаря, не ведавшего, каково это – управлять огромным числом завоеванных земель, считать налоги и грамотно вести торговые дела. Когда же Темуджин был избран Великим ханом и принял имя «Чингизхан», то понял он, что нуждается в образованных и мудрых вельможах, имевших опыт в управлении государством – и потому начал призывать на службу наиболее просвещенных в науках людей из числа покоренных народов: уйгуров, тюрков, персов. Отбирал он весь цвет мудрости человеческой для служения себе! И просвещенные мыслители эти учили монголов и их детей письменности и прочим премудростям, нужным для народа, возжелавшего завоевать целый мир.
Род Ягмыр-аки происходил из Самарканда – алмаза земель Мавераннахра. Завоевав Самарканд, Темуджин выбрал среди покоренного народа просвещённых мыслителей и ученых сановников и передал их в услужение своим сыновьям. Так Ягмыр-ака попал в свиту Джучи-хана и отправился с ним в его улус, дабы учить монголов вести государственные дела. Во владениях Джучи к Ягмыр-аке относились со всем почтением и даровали большую власть – однако ж всё равно он оставался недоволен своим положением! Знал он, что настоящая власть и настоящие почести находятся за пределами Улуса Джучи – в Каракоруме, коренном улусе монголов.
А что сулила ему служба у наследника Джучи-хана?..
Над Бату-ханом, как и над его отцом когда-то, висело проклятие меркитского семени, принесенное во чреве его бабки Бортэ. И это проклятие когда-нибудь обрушит на голову Бату меч, отсекая от родового древа чингизидов и самого хана и всех его потомков! В том советник ничуть не сомневался. И, будучи прозорливым человеком, он принял опасное, но, пожалуй, самое важное решение в своей жизни…
Вечером того же дня, оказавшись в своей юрте, Ягмыр-ака торопливо написал несколько строк на куске талипотового пергамента, затем свернул его и сложил в сшитый из кожи маленький плоский мешочек. Передав мешок верному слуге, он распорядился зашить его в полы одежд – так, чтобы надежно спрятать – после чего повелел этой же ночью покинуть пределы Гурганджа и отправиться на восток.
- Доберись до Бухары. Там тебя уже будут ждать нукеры хана Чагатая! - напутствовал Ягмыр-ака своего слугу. – Передашь им мое послание. И на словах не забудь сказать, что Ягмыр-ака всем сердцем предан их господину Чагатаю и молится Тэнгри о его величии!
С поклоном тот ответил, что выполнит поручение в точности.
Отпустив слугу, Ягмыр-ака еще долго сидел неподвижно, разглядывая как языки огня пляшут на коптящих фитилях свечей. По его рассчету, всё должно было сложиться как нельзя лучше! В своем послании советник изложил планы царевича Сартака и указал сроки, когда караван с военной добычей двинется из Гурганджа в Дешт-и-Кипчак. Не забыл он и назвать численность войска, что будет сопровождать царевича и караван! Получив сообщение от Ягмыр-аки люди Чагатая успеют собрать достаточно воинов и устроить западню на границе двух улусов.
Когда Бату-хан не дождется возвращения своего сына с караваном, то пойдут прахом все его мечты о великом завоевании западных и северных земель и помыслы о возвышении рода его! Не сможет он заявиться в Каракорум с щедрыми дарами для Великого хана Угэдэя и добиться от него поддержки в осуществлении своих планов. Зато сам Чагатай, воспользовавшись Курултаем, сумеет настроить потомков Темуджина против джучидов, заявив об оскорбительной непочтительности Бату-хана по отношению к повелителю монгольской империи. А разве не подобная же непочтительность стоила жизни Джучи-хану, отцу Бату?..
Конечно, Чагатай не сумеет сразу ополчить Угэдэя против Бату-хана. Но как курган растет с каждым новым камнем, вложенным в него, так и гнев Великого хана на Бату будет расти с каждым новым доносом и обвинением, звучащим из уст Чагатая. И рано или поздно это принесет свои плоды! Однажды Угэдэй обезглавит всех джучидов, навсегда избавив чингизидов от этого гнилого нароста на великом родовом древе Темуджина. Ну а потом…
Потом, избавившись от угрозы со стороны джучидов, Чагатай устранит и самого Угэдэя – и вот тогда настанет эпоха процветания для тех, кто в нужное время проявил дальновидность и поддержал начинания Чагатая в борьбе за верховную власть! Вот тогда Ягмыр-ака сполна получит причитающиеся ему почести и славу и займет достойное место подле Великого хана Чагатая…
Сартак родился под ослепительным голубым куполом кипчакских степей.
Он вырос под этим небом и привык считать эти бескрайние земли своей родиной. Далёкий Каракорум всегда казался ему чем-то чуждым и неродным – хоть и приходилось ему там бывать, сопровождая хана-отца. Там, в коренном улусе его прадеда Темуджина, царевич Сартак особенно сильно ощущал себя чужим. Хоть внешне родичи его, обосновавшиеся в Каракоруме, и относились к нему как равноправному потомку Темуджина – но сердцем он чувствовал отвержение, возникшее по вине тех, кто сомневался в достойном происхождении его деда Джучи. Знал Сартак твердо: для чистокровных потомков Чингизхана он, как и все прочие джучиды, навсегда останется тем, о ком будут говорить – «семя меркитского выродка».
Кто знает, как сложилась бы судьба джучидов без защиты Бортэ-учжин! Она, старшая и любимейшая жена Темуджина, всю жизнь несла на себе пятно позора, пережитого в плену меркитов и, как могла, защищала от этого позора Джучи и его детей. Её власти над сердцем супруга хватало, чтобы принудить того относиться к Джучи как лучшему из своих сыновей, но разве того было достаточно для надежной защиты от злословия и интриг?..
Стремясь оборонить своего старшего сына от возможных угроз, Бортэ женила Джучи на дочери своего родного брата, укрепив тем самым родственные узы. Это решение принесло свои плоды! Приходясь Бортэ внуком не только по прямой линии, но и со стороны её брата, Бату имел куда больший вес в глазах Темуджина по сравнению с другими детьми Джучи. После смерти отца именно Бату был безоговорочно назван Темуджином наследником Джучи и получил от деда весомую военную помощь, когда в Улусе Джучи начало назревать восстание под предводительством прочих царевичей. Против своей воли пришлось другим сыновьям Джучи смириться и признать верховное владычество Бату в улусе.
Но Темуджин умер. Позже скончалась и Бортэ.
Вот тогда пришлось Бату оказаться лицом к лицу с недругами из числа чингизидов! Всячески противоборствовали эти недруги отцу Сартака, не желая его возвышения. Хотели они, чтобы он, как и прежде, именовался ханом еще не завоеванных земель и не имел веса в Каракоруме!
А ведь и над Сартаком, как над первенцем, нависало то же самое проклятие! И поражение его отца на грядущем курултае будет означать и его поражение как наследника своего отца. Что тогда останется ему в удел? Лишь титул, который и без того, все вокруг подвергают сомнению! Кто такой хан, если нет у него поддержки рода?..
Волоокая красавица Боракчин не забывала наставлять своего сына:
«Не ищи силу в одних только кровных узах! Одна кровь чего стоит? Твой прадед убил единокровного брата своего, ибо стал тот ему врагом! Силу искать надобно не в тех, кто одной с тобой крови, а в тех, кто смотрит в ту же сторону, что и ты. Так говорил великий Темуджин! Потому должно тебе искать тех, кто – пусть и не будет связан с тобой кровным родством – но станет верным другом и преданным союзником!»
Мать всегда была ближе Сартаку, чем отец.
Его отец, Бату-хан, имел множество жен и наложниц – и множество сыновей – среди которых Сартак, даже будучи первенцем, чувствовал себя потерянным. Ему не повезло родиться с мягким, нежным нравом, который так отличался от воинственного духа его соплеменников! В детстве своем Сартак страдал из-за того, что сверстники открыто дразнили его за чувствительность, безволие и слезливость. Не принимали его нрав суровые и неистовые сородичи!
Боракчин, опасаясь, что её сын не сумеет завоевать признания среди своего народа, твердила ему, что должен он скрывать свои чувства и учиться быть твердым и непреклонным. Ибо, если не станет он таковым, то место наследника Бату-хана займет сын от другой жены!
«Ты, сын мой, из рода великого серого волка! А волк не знает слабости, не знает слез! – внушала Боракчин ему. - Даже страшном отчаянии волк сражается с врагами и, если суждено ему погибнуть, погибает с честью! Будь достойным своего славного рода! Скрой свое сердце ото всех, осуши свои глаза и стань истинным потомком великого Темуджина! И тогда преклонят перед тобой колени и станут почитать как истинного хана!»
И Сартак всеми силами старался исполнить поучения матери!
Он научился скрывать свои слабости, словно за плотным пологом.
Он сумел воспитать в себе суровость, столь нужную для наследника хана.
И только в лоне христианской церкви мог Сартак позволить себе отдыхать душою! Христианская вера – пришедшая к монголам из далеких западных земель вместе с ассирийскими священнослужителями (3) - даровала ему то, чего не могли дать шаманы-язычники и их верования. Христианство давало ему веру в то, что в Царствии Небесном слабости его, осуждаемые сородичами-монголами, почитаются добродетелями и будут вознаграждены божественной милостью. Только в церкви Сартак не чувствовал себя отверженным! Только там он мог не стыдится ни чувств своих, ни самого себя…
В молитвах своих, клялся Сартак, что, если суждено ему наследовать отцу своему, то сделает он все, чтобы укрепить истинную христианскую веру над своими подданными. И тогда, надеялся он, изменится и дух и нравы подвластного ему народа! Тогда снизойдет на людей осознание божественного промысла и станут они в сердцах своих подобны ему, Сартаку, и не будет он больше ощущать себя духовно оторванным от них…
Но путь к богоугодной цели лежал через великую войну!
Ибо только война могла дать ему силу, столь нужную для укрепления власти хана. И Сартак ждал этой войны, жаждал её, только в ней видя возможность для исполнения своей клятвы! И верил, что великое кровопролитие, достойное памяти Темуджина, не только принесет ему славу в памяти потомков, но и выжжет огнем путь к исполнению праведной клятвы. Вот почему должно всё сложиться так, как добивается отец его!
Такие мысли блуждали в голове царевича, покуда дожидался он прибытия каравана от Чормагана-баатура.
В один из вечеров, бывшем лишь звеном в цепочке дней, переполненных для Сартака ожиданием, наместник Коркуз-ага устроил празднество в городе. Появившись в царском дворце, который после монгольского завоевания стал обителью наместника и его двора, Сартак занял почетное место на подушках за низкими мозаичными столами, растянувшимися вдоль расписных стен огромного зала.
Коркуз-ага приложил все возможные усилия, для того, чтобы принять сына своего владыки со всей возможной роскошью! Столы ломились от яств и вина, воздух наполнял сладкий, дурманящий дым от сжигаемой на углях хашеши (4), а рабыни-танцовщицы дивной красоты с изяществом плясали под звуки многострунных чангов и нежных трелей флейт. Не желая, чтобы царевич заскучал от однообразия развлечений, наместник призвал к своему двору канатоходцев, изрыгающих огонь факиров, заклинателей змей, карликов-лицедеев и ловкачей-бойцов.
Смакуя вино и пробуя яства, Сартак лениво наблюдал за зрелищем, устроенным для него.
Гораздо больше, чем танцовщицы и ловкачи, его интересовал советник Коркуза-аги – нукер и баскак Аргун-ака, много лет верно служивший Угэдэю. Сартак слышал, что в раннем детстве Аргуна продал в рабство собственный отец, в голодный год обменяв сына на говяжью ногу. Купивший его человек позже подарил его Угэдэю, назвав Аргуна весьма способным к наукам юношей. Аргун и правда оказался весьма умен и быстро завоевал расположение своего господина, став доверенным лицом и получив в свое веденье многие его важные дела.
Угэдэй прислал его в Гургандж несколько лет назад, когда в Каракорум пришел донос на Коркуза-агу - Аргуну-аке поручено было разобраться в этом деле и отчитаться перед Угэдэей о результатах. Проведя расследование, Аргун-ака пришел к выводу, что все обвинения против наместника монголов в Персии были ложными, о чем он немедля сообщил своему владыке. Хан Угэдэй снял с Коркуза-аги все обвинения, однако повелел Аргуну остаться при дворе наместника и не спускать с него глаз, вникая во все решения, что Коркуз-ага принимает.
Для джучидов присутствие Аргуна-аки в Персии было очередным напоминанием о непрочности их положения в монгольской империи. Разве не входил Гургандж во владения Улуса Джучи? Однако, вопреки этому, хан Угэдэй в обход Бату-хана вмешивается в государственные дела Персии, посылает сюда своих сановников и указывает наместнику как ему исполнять свой долг! Угэдэй объяснял свое вмешательство тем, что персидские земли до сих пор оставались не завоеванными окончательно и потому требовали внимания Великого хана – ну а Бату-хану ничего не оставалось, как примириться с подобным унижением!
Аргун-ака, как доверенное лицо Угэдэя, вызывал у Сартака одновременно и опаску и интерес.
Царевич опасался, что Угэдэй прислал своего сановника в Гургандж не только из-за недоверия к Коркузу-аге, но и ради разведывания общего положения дел на южной окраине Улуса Джучи. Интерес же он испытывал, потому что Аргун-ака, благодаря своей близости к Великому хану, владел сведениями, могущими оказаться для Бату-хана весьма полезными. Вот только бы имелась возможность разговорить Аргуна-аку! Но, увы, каракорумский сановник - хоть и демонстрировал неизменную почтительность к Сартаку, как к представителю рода Борджигин - однако за все время пребывания царевича в Гургандже, не изъявил желания сблизиться с ним.
Меж тем перед глазами знатных персов и монголов развернулось зрелище, заинтересовавшее господ куда больше, чем фокусы – в середину залы вышли два борца, облаченные лишь в набедренные повязки. Их мощные тела блестели от ароматного масла, которым их кожу щедро смазали. Склонившись над курильнями, где сжигалась хашеша, борцы сделали несколько глубоких вдохов, поглощая дым, после чего с криками приступили друг к другу. Схватившись в рукопашной схватке, борцы бились на кулаках, толкались и пинались, стремясь опрокинуть противника на пол.
Именитые гости разгорячились, наблюдая за схваткой, криками подбадривая борцов.
Покосившись в сторону Аргуна-аки, царевич Сартак заметил, что тот настолько увлекся зрелищем, что поднялся с подушек и, выпрямившись в полный рост, оживленно размахивал руками, призывая борцов сражаться как можно ожесточеннее. Лицо Аргуна раскраснелось от азарта, он прикрикивал на борцов, поощряя их и обещая награду тому, кто окажется наиболее ловким в бою.
Едва заметным жестом Сартак подозвал к себе Ягмыр-аку, занимавшего место позади него. Когда советник наклонился к нему, царевич кивнул в сторону Аргуна-аки, задавая безмолвный вопрос. Ягмыр-ака тут же зашептал, что, судя по сплетням, посланник хана Угэдэя, весьма любит подобные зрелища и в Каракоруме он устраивал для потехи Великого хана зрелища в бойцовских ямах; приехав в Персию, Аргун-ака и тут не отказывал себе в любимом развлечении, подбирая рабов, пригодных для участия в поединках.
Царевич, выслушав советника, многозначительно хмыкнул: кажется, он придумал, как расположить к себе Аргуна-аку!
- Распорядись как можно скорее привезти во дворец руасса, - повелел Сартак советнику.
- Будет исполнено, хан! – кивнул Ягмыр-ака и, не почтительно не разгибая спины, отодвинулся назад.
Между тем, схватка между борцами стала еще более ожесточенной – в пылу драки один из них вцепился зубами в ухо противника и с утробным рычанием откусил его. На пестрящий разноцветной мозаикой пол, брызнула первая кровь. Это вызвало новую восторженную бурю возгласов от сонма гостей Коркуза-аги. С этого момента откусивший ухо борец начал неумолимо одолевать своего противника – и, в конце концов, сумел обхватить его торс своими мощными ручищами, заставив хребет борцы хрустнуть, ломаясь от напора. Победитель швырнул на пол поверженного борца и, под одобрительный гомон, с торжествующим рычанием воздел вверх руки.
- До чего хорош! Могучий боец! – восклицал Аргун-ака. Схватив с блюда большой кусок бараньего мяса, он бросил его победителю, а тот поспешил поднять его и впиться в него зубами. – Ешь, великан! Ты заслужил!
Сартак, с прищуром взирая на каракорумского сановника, подумал о том, что тот слишком уж много о себе возомнил. Только хан может поощрять кого-либо, бросая мясо и кости со своего стола! Неужто гордыня, взращенная при дворе Угэдэя, совсем затмила разум Аргуне-аке или же это действие хашеша, чей дым густо заволок дворцовый зал? Очевидно, Аргун-ака совсем забыл свое место!
Однако, царевич не подал и виду, что заметил неподобающее поведение сановника:
- Как погляжу, ты почитатель бойцовских поединков, Аргун-ака! – проговорил Сартак, послав ему милостивую улыбку. – Похвально, что зрелище боя тешит тебя больше, чем танцы невольниц.
- Так и есть, хан! – отозвался тот, польщенный его словами. – Твой покорный слуга ценит силу и мужество!
- Раз так, то сделаю я жест, приятный тебе, - продолжил царевич благодушно. – Не так давно подарили мне превосходного невольника. Он не только красив собой, но весьма ловок в бою. Надеюсь, тебе, как истинному ценителю, будет занятно поглядеть на него!
Сановник, потирая с предвкушением ладони, поклонился царевичу.
- И когда же мы сможем увидеть этого невольника, господин мой?
- Скоро его доставят во дворец, - пообещал Сартак. – А пока раздели со мной чашу вина, Аргун-ака!
Пришлось тому приблизиться к царевичу и, устроившись на подушках подле него, взять из его рук хмельной напиток.
- Расскажи мне, Аргун-ака, как здравствует Великий хан? – заговорил с сановником Сартак, немного погодя. - Все ли хорошо в его улусе?
- Слава Тэнгри и всем духам неба и земли, хан Угэдэй крепок здоровьем и проживет сто лет! – учтиво ответствовал Аргун-ака. – Улус его процветает и ширится с каждым днем!
- Отрадно слышать это из твоих уст, - заявил Сартак, после чего воздел руку с чашей вина: - За здоровье и процветание Великого хана Угэдэя!
Дружными возгласами все присутствующие гости поспешили поддержать царевича и пригубили вино. В ожидании прибытия обещанного невольника, Коркуз-ага приказал играть музыку, а невольницам танцевать. Когда, наконец, кешиктены завели в зал русоволосого пленника, то Аргун-ака, окинув того цепким взглядом, не преминул заметить:
- А он довольно юн! Справится ли он со зрелым борцом?
- Пускай он еще юнец, но мечом владеет отменно. Он сумел ранить моего кешиктена! – возразил на то царевич Сартак. – Но отчего бы не поглядеть на него в рукопашной схватке? Посмотрим, насколько ловким он тогда окажется. Освободите его от цепей!
Александр, оказавшись в заполненном сладковатым кумаром зале, то и дело кашлял, вдыхая дурманящий дым. Он оказался совсем непривычен к воздействию хашеша и вскоре у него закружилась голова, а в глазах всё предательски поплыло. Когда с него сняли оковы и подтолкнули вперед, в середину зала, то он споткнулся на ровном месте и упал, вызвав всеобщий смех.
- Не такой он уж ловкий! – усмехнулся Аргун-ака. – Гляньте, даже на ногах не держится!
- Мальчишке дурно! Видно, руассы не знакомы с благовонным дымом хашеша, - вставил Коркуз-ага, разглядывая пленника с возрастающим интересом. Повернувшись к царевичу, наместник Персии высказал благоразумный довод: - Хан! Мальчишка слишком хорош собой, чтобы бросать его в рукопашную схватку со зрелым борцом! Тот попортит его облик своими кулаками.
- Ничего! Мужчине шрамы только к лицу, - небрежно отмахнулся Аргун-ака, которому не терпелось лицезреть обещанный бой. – И если он и правда хороший боец, то не даст сильно помять себя в драке!
Однако Коркуз-ага не собирался отступать и вновь обратился к хану:
- Негоже портить красоту грубой силой, господин мой! Позволь мне выкупить его у тебя за любую цену, которую ты назовешь. Продай его мне!
Царевич, хоть и был в мыслях своих согласен с тем, что рукопашная драка может изуродовать лицо раба и тем самым снизить его ценность, однако, не пожелал отступить от своего намерения развлечь Аргуна-аку. Небрежным жестом он прервал мольбы наместника и властно объявил:
- Пускай руасс сразится с борцом на кулаках! – кивнув своим воином, он прибавил сердито: - Поставьте же его на ноги!
Два кешиктена поторопились исполнить повеление и, приблизившись к пленнику, наклонились, собираясь схватить его под руки и принудить встать на ноги. Этого Александр и дожидался! Стремительным движением он выхватил меч из ножен у одного из воинов и поразил им второго, а затем полоснул клинком и хозяина меча. Воины, обливаясь кровь, рухнули на мозаичный пол.
Людской гомон, переполнявший зал, стих в мгновение ока.
Не дожидаясь, когда прочие воины из числа охраны хана, окружат его, Александр стремительно преодолел расстояние, отделявшее его от Сартака.
- Защитите хана! – закричал кто-то в ужасе.
Кто-то из воинов бросился ему наперерез, но Александр оказался быстрее – перепрыгнув через стол, он оказался лицом к лицу с царевичем. Лезвие меча замерло рядом с горлом Сартака, так и не коснувшись его. Глядя на царевича расширившимися от воздействия хашеша глазами, Александр выпалил на персидском языке:
- Хочешь драки – сразись со мной сам!
Осознав, что русоволосый раб не собирается наносить смертельного удара, Сартак взмахнул рукой, запрещая кешиктенам убивать его. Воины и знатные сановники замерли – потрясенные и безрассудной смелостью пленника и тем, что царевич не позволил воинам разделаться с тем, кто приставил клинок к его шее.
- В твоем сердце есть сила, руасс, - заговорил Сартак, преодолевая собственное потрясение. – Потому сегодня ты не умрешь!
Он не лгал, говоря эти слова. Царевич почувствовал в этом выходце из северных земель то, чего ему всегда так не хватало – силы духа, воли к борьбе, непоколебимое упорство. В русоволосом мальчишке было всё то, чем должен был обладать Сартак, как наследник своего отца – но чем, увы, его не наградил бог. Почему какой-то раб получил столько даров от всевышнего, а его обделил?..
«Я должен узнать это! – жгучей завистью загорелся разум царевича. – Должен узнать, в чем кроется его сила!»
- Ты не умрешь… - повторил он, вернув голосу властность. – И станешь свободным немедля, если поклянешься мне в верности!
Однако, как и в прошлый раз, лицо руасса исказила усмешка:
- Нет!
_____________
(1) Хатан - женский титул, аналогичный мужскому титулу «хан».
(2) Учжин – госпожа
(3) Подразумевается несторианская ветвь христианства, распространившаяся из Персии по центральной Азии и достигшее территории Китая.
(4) Хашеша – высушенная конопля, обладающая наркотическими свойствами.
______________
5. В ПОГОНЕ ЗА ТЕНЬЮ
Князь Ярослав Всеволодович встречал теплый летний вечер на взгорке, откуда открывался вид на небольшой, но основательно укрепленный земляными валами и высокими крепостными стенами город. Булгары, владевшие здешними землями, называли это место Чаран-Уба, а русичи – Чараном. В давние времена правители Булгарии отстроили крепость на этом месте, дабы держать под надзором местные племена и охранять торговые пути, проходившие по рекам, впадавшим в Волагу.
Выглядел Чаран неприступным и обещал тем, кто решится напасть на него, трудную осаду!
В какой-нибудь другой раз, князя Ярослава не испугала бы затяжная осада, но сейчас он не имел возможности тратить время на это. Он и его дружина сейчас находились во владениях булгарского эмира, который, прознав о вторжении, не замедлит отправить войско навстречу Ярославу. А между тем дни и ночи неумолимо утекали в прошлое – и вместе с этим угасала надежда найти и освободить сына его, Александра!
Потому князь Ярослав предпочел отправить в Чаран посольство во главе с Мусудом – в надежде добиться от горожан ответов на свои вопросы без лишнего кровопролития. Мусуд, будучи уроженцем местных земель и единоверцем чаранцев, пообещал приложить все силы для достижения нужных князю целей. Прямо сейчас там – за городскими укреплениями в палатах городского сардара (1) решалась судьба этой крепости. Ежели чаранцы отвергнут требования Ярослава Всеволодовича, то придется ему начать штурм крепостных стен и силой переломить волю местных жителей!
Сожалел Ярослав о том, что не привел с собой куда большое ополчение – ведь нужно было ему скоро выдвигаться из новугородских земель в сторону Волаги и не имел возможности тратить времени на созыв всех военных сил. Он взял с собой из Новугорода две тысячи конных всадников, могущих передвигаться с нужной скоростью, отказавшись от пеших ратников, которые бы только замедляли дружину. Во Владимиро-Суздальских землях к нему присоединилось еще полторы тысячи конных дружинников, посланных в Ярославу в подмогу Великим князем Юрием Всеволодовичем – тот не остался в стороне, узнав о похищении племянника.
С этими силами князь Ярослав двинулся по течению Волаги, разыскивая следы ушкуйников. Великая река, протекая по землям русских княжеств, уходила затем во владения Булгарского эмирата, а после пронзала своим руслом кипчатские степи, прежде чем влиться в Хвалынское море.
Первой целью князя Ярослава стала мусульманская Булгария. Там, в Булгарии же, где верования её жителей допускали существование рабства, торговля живым товаром процветала – сюда ушкуйники свозили захваченных на северных землях пленников, продавая их на невольничьих рынках.
Князь Ярослав не мог знать о намерениях Звяги Рудницы – решит тот продать княжича на булгарских берегах или предпочтет поплыть дальше, к Хвалынскому морю? – но он не мог двигаться дальше, покуда не убедиться, что Александра в Булгарии совершенно точно нет.
Сведав о планах Ярослава, Великий князь вместе с военной помощью отправил брату сообщение, в котором советовал тому в поисках своих заехать в Низовский Новугород (2) – крепость, защищавшую южные рубежи Владимиро-Суздальского княжества – там, по словам Юрия Всеволодовича в чине воеводы служил некий Гази Барадж, булгарин по происхождению.
Выходец из знатного рода, Гази Барадж когда-то даже домогался титула эмира Булгарии, однако проиграл в борьбе за власть и вынужден искать убежища у русских князей. Великий князь дозволил именитому булгарину жить в Низовском Новугороде, поручив ему начальствование над крепостью. И, по разумению Юрия Всеволодовича, Барадж мог деятельно помочь Ярославу в поисках Александра – ведь знал он прекрасно и земли булгарские, и обычаи тамошние и водил знакомство с булгарской знатью – а потому имел возможность разведать у работорговцев о судьбе княжича.
Продвигаясь вниз вдоль русла Волаги, дружина Ярослава ненадолго задержалась в Низовском Новугороде – где пополнилась еще на несколько сотен конников, включая Гази Бараджа – после чего резво продолжила свой путь. Дальше - там, где заканчивались русские земли, начинались владения Булгарии – эмирата, с которым прежде русские князья непрестанно воевали и лишь недавно договорились о перемирии.
Ярослав наметил своей целью город Булгар, выстроенный в месте слияния рек Волаги и Чулманы. Город этот подчинялся власти булгарского эмира и, благодаря своему выгодному положению на полноводной Волаге, славился обширной да бойкой торговлей, имелся там и невольничий рынок.
Оказавшись в окрестностях Булгара, князь Ярослав не решился открыто подступить к стенам Булгара вместе со своей дружиной.
На то имелась своя причина.
Причина эта крылась в мирном договоре, заключенном между Владимирским княжеством и Булгарией, согласно которому русские и булгаре не развязывали против друг друга войны в ближайшие годы. Подойти с русской дружиной к Булгару – означало нарушить этот договор. Горожане тотчас отправят в Биляр – стольный град Булгарии – гонца с вестью о военном вторжении и тогда Ярославу придется вступить в сражение с превосходящими силами противника. Нет, не хотел того переяславский князь! Он намеревался сохранять скрытность так долго, сколько это было возможно, дабы иметь возможность разведать правду о судьбе Александра, не вызывая при этом на себя гнев булгарского эмира.
Вместо открытого выступления за булгарские земли, князь отправил Гази Бараджа с поручением расспросить работорговцев о пленниках, что доставляли к ним ушкуйники. Пробыв в Булгаре несколько дней, Гази Барадж вернулся к князю с вестями. По словам работорговцев, волжские ушкуйники и правда привозили плененных выходцев из северных земель на невольничий рынок и среди них был русоволосый мальчишка схожего с Александром возраста. Про облик пленника никто из работорговцев точно сказать не смог, ибо пленник был сильно избит и лицо его заплыло от ударов. Юнца того купил у разбойников хозяин торгового каравана и вместе с ним отправился в Чаран-Уба.
Тогда князь Ярослав решил направить дружину в сторону названного города.
Мусуд, узнав об этом, попробовал было отговорить князя от такого намерения.
«Князь! Не верю я, что ушкуйники могли остановиться в Булгаре! Сам рассуди – они знали, кто такой Александр, чей он сын! Да только последний дурень стал бы продавать сына князя Ярослава Всеволодовича в Булгаре, - убеждал татарин его. – Булгария слишком близко лежит к русским землям и здесь об имени твоем наслышаны! Окажись Александр на здешнем невольничьем базаре и только назови свое имя, как его бы отняли у разбойников и отвели к местному сардару. А сардар, в свою очередь, оповестил бы тебя! Булгары бы запросили у тебя выкуп за Александра, но ни за что не стали бы продавать никому. Вот как бы случилось всё!»
Слова Мусуда звучали разумно, но у Ярослава были свои доводы:
«Может, ты и прав… Но что, если Александр не мог назвать своего имени? – возразил князь на это. – Быть может он изранен настолько, что и говорить не может? Али не помнит вовсе, кто он такой? Что тогда?»
Татарин же, вопреки всему, продолжал стоять на своем:
«Нет Александра в Булгарии, князь! Надо идти дальше, в самые низовья Волаги к Хвалынскому морю! Я сердцем чую это! – убеждал он Ярослава как только мог. – Только там ушкуйники могут продать Александра, не боясь, что его опознают! Молю тебя, прислушайся ко мне…»
Сомнения разрывали князя на части.
Понимал он правоту Мусуда и, вместе с тем, не мог оставить без внимания единственную ниточку, ведущую к Александру. Что, если ушкуйники, желая поскорее избавиться от опасного пленника, все же продали его в Булгарии? И, покуда князь гонится за тенью в сторону Хвалынского моря, его сына увезут прочь из Булгарии и следы его окончательно затеряются? Разделить дружину и отправить часть ратников в сторону моря Ярослав не мог – численность войска и так была мала и, в случае нападения булгарского эмира или кипчатских ханов, не смогут они защитить себя. И вынужден был князь выбирать лишь одно направление, в котором следовало броситься в погоню!
И, вопреки мольбам Мусуда и собственным колебаниям, Ярослав пошел в сторону Чарана.
Оказавшись на булгарской земле, князь старался действовать быстро. Достигнув пределов Чаран-Убы, Ярослав - оценив и мощность городских укреплений и время, необходимое для того, чтобы вести о вторжении русской дружины достигли Биляра – принял решение решить дело миром. Мусуд во главе посольского отряда отправился в город этим утром, а Ярослав остался ожидать его возращения под стенами Чарана. Что же предпочтет сардар Чарана? Согласится ли ответить на вопросы посольства или же вознамерится дать отпор силе ярославовой?..
Когда городские ворота раскрылись, выпуская за пределы крепости княжеский отряд, князь с трудом унял свое волнение. С какими новостями возвращается Мусуд из Чарана? Обнадежат ли его, Ярослава, эти вести или, напротив, опрокинут в пучину отчаяния?..
- Княже, вот что удалось разведать мне у местного сардара! – доложил татарин сразу же, как удалось ему оказаться подле Ярослава. – Торговца, который купил мальчика в Булгаре, зовут Булымчак, родом он из Буртасы. По словам купцов, что вели с ним дела, он отправился вместе с караваном в Буртасы и увез пленника с собой. Я пробовал расспросить торговцев о том, как выглядел мальчик – похож ли он на Александра? – но никто не запомнил его облика.
Князь Ярослав, выслушав Мусуда, не преминул заметить:
- Ты все так же не веришь, что пленником может быть Александр? Думаешь, будь это он, то его лицо непременно бы запомнилось им?
- Так и думаю, - подтвердил тот.
- Вот догоним караван по пути в Буртасы – тогда и узнаем, прав ты был или нет, - подумав немного, рассудил князь. – Как давно торговец покинул Чаран?
- Не больше трех дней назад.
- Тогда мы скоро нагоним его!
Дружина переяславского князя, оставив окрестности Чарана, поспешила на юг.
Мучительной для Мусуда становилась каждая заминка, вызванная необходимостью разыскать торговца, купившего мальчишку на невольничьем рынке Булгара! Был он твердо убежден в том, что князь Ярослав идет по ложному следу. И чем дольше князь идет в неверном направлении, тем менее отчетливыми становятся следы княжича, попавшего в руки к работорговцам. Пока Ярослав со своей дружиной блуждают по землям Булгарии, ушкуйники на всех веслах идут в сторону Хвалынского моря - а там, достигнув какого-нибудь невольничьего базара, продадут свою ценную добычу. И вот тогда следы Александра затеряются совсем, растаяв как тени в полдень!
Мусуд изведал на собственной шкуре рабскую долю.
Знал, каково это, когда твои руки и ноги лишены привычной свободы, а судьба твоя находится в руках алчных проходимцев. Знакомо ему было то страшное чувство беспомощности, когда выставляют тебя на невольничьем рынке подобно бессловесному скоту. Помнил он, как легко в рабстве сломаться и утратить безвозвратно память о той, иной своей жизни – жизни, где было место свободе и грезам. От того и терзался он люто при одной мысли о том, что такая же участь может ожидать Александра! Разве какой-нибудь родитель пожелает своему горячо любимому дитя подобной судьбы?..
Кроме переживаний на княжича, понимал Мусуд, что вынужденное промедление в булгарских землях подвергает опасности их отряд. Не было у него сомнений, в том, что гонцы, отправленные сардарами городов, через которые лежал путь княжеской дружины, уже во весь опор скачут в Биляр с сообщением о вторжении. Узнав о том, что князь Ярослав нарушил договор о мире между русичами и булгарами, разгневается Алтынбек! А коли созовет эмир войско и бросится в погоню за Ярославом, тогда туго придется князю! Ежели вынужден будет княжеский отряд принять бой с многочисленными силами противника, то итог схватки может оказаться для Ярослава Всеволодовича печальным. Надеялся татарин, что успеют они миновать земли булгарские до того, как попадут в окружение – но с каждым днем надежда эта ослабевала, а грядущее окрашивалось во всё более сумрачные краски.
Караван торговца Булымчака княжеской дружине и вправду удалось догнать в короткие сроки.
Завидев вооруженную дружину иноземцев, булгарские торговцы сперва перепугались смертельно, подумав, что ожидают их неумолимый грабеж и истребление мечами. Услышав, что князю вовсе не нужны их товары, а хочет тот взглянуть на одного из рабов, купленных Булымчаком в Булгаре, торговцы немедленно исполнили пожелание Ярослава.
Искомого мальчишку вызволили из одного из обозов и привели пред очи князя.
Одного взора на раба оказалось князю достаточно, чтобы убедиться в том, что перед ним не его сын. Мальчишка был русоволос, как и сказывали работорговцы, но на сем сходство с Александром заканчивалось. Прав оказался Мусуд! Всё это время шел Ярослав по ложному следу…
- Княже Ярослав! Торговцы говорят, что готовы подарить тебе раба и любые товары, какие пожелаешь, - перевел Гази Барадж слова Булымчака. – Они просят лишь сохранить им жизни.
Князь лишь отмахнулся и от Бараджа и от торговцев, негодуя сам на себя.
- Прав ты был! – обратился он к Мусуду. – Придется нам поворачивать назад к Волаге.
- Поспешать надобно, князь! – только и сказал татарин.
Оставив торговые обозы за спиной, дружина пустилась в обратный путь.
На подступах к Волаге их поджидало то, чего так опасался Мусуд! Сперва во время ночного привала исчез Гази Барадж. Вместе со своими телохранителями воевода скрылся в ночи, бросив княжеский отряд. Когда на утро Ярославу доложили о побеге воеводы, догадался князь – Гази Барадж узнал нечто такое, что сподвигнуло его пуститься в бега, не побоявшись кары со стороны своего господина. Вскоре князь Ярослав встретился с тем, чего так испугался опальный булгарский вельможа.
На волжском берегу князя встречала рать булгарского эмира Алтынбека. За время, что Ярослав потратил на преследование торгового каравана, эмир успел созвать войско и пуститься в погоню за княжеской дружиной. Теперь путь в низовья Волаги княжеской дружине преграждало многолюдное и хорошо вооруженное войско, состоящее из конных и пеших ратников. Ярослав Всеволодович, сравнив силы эмира и свои собственные, приказал отправить к Алтынбеку одного из сотников с переговорами.
- Позволь мне поехать с посольством, - обратился к князю Мусуд. – Я растолкую эмиру, что пришел ты на земли его без злого умысла!
- Нет, не пущу тебя, - покачал отрицательно главой Ярослав. – Должно тебе оставаться подле меня.
Понял Мусуд, опасается князь, что эмир казнит тех, кто рискнет отправиться на переговоры – потому и запрещает ему рисковать собой. Выходит, Ярослав не надеется решить дело миром. С тяжестью в сердце, татарин глядел на темную рать, выстроившуюся вдали. Был он знаком с боевым мастерством булгар! Служили эмиру мастеровитые вои и опытные воеводы, которым в недалеком прошлом удалось разбить монгольское войско, вторгшееся в Булгарию. Опасными были эти противники! И невозможно было предугадать исхода грядущей схватки…
Посольство не успело еще отправиться на переговоры, как от булгарского войска отделился одинокий всадник и, пришпорив коня, поскакал в сторону русской дружины. Оказавшись поблизости, всадник поднял вверх правую руку, сообщая, что явился он для переговоров. Князь Ярослав знаком дал понять, что разрешает булгарскому посланцу приблизиться к нему.
- Господин мой, великий эмир булгарский Алтынбек, велел донести до твоих ушей, князь, такие слова! – приосанившись в седле, напыщенно обратился к князю посланец на русском языке. - Оскорбление, что ты нанёс, войдя в булгарские земли, не будет прощено! Ты не только нарушил мирные договорённости, приведя с собой дружину, но еще и взял с собою заклятого врага эмира Алтынбека – Гази Бараджа! Сей предатель приговорен к смерти за свои преступления против власти эмира! А коли так, то пожнешь ты, князь Ярослав, кару за содеянное тобою зло!
Мусуд, слушая речь посланника, искоса поглядывал на князя. Потемнело лицо Ярослава от гнева, вспыхнул огнем его взор. В любое другое время князь не стерпел бы подобного дерзкого обращения и ответ его был бы стремительным и жестоким. Однако сейчас… Сейчас князь находится чуждых землях не из-за желания развязать войну, а ради поисков похищенного сына. И стерпел Ярослав обиду, проглотил поношение из уст посланника эмира, наступил на свою гордыню!
- Пусть знает эмир Алтынбек, что пришел я на земли эти не с бранью и воевать с ним не хочу! – заговорил князь тогда. – Отправился я в погоню за ушкуйниками, похитившими сына моего, Александра. Нет у меня злых помыслов! Нужно мне лишь пройти чрез земли эти в низовья Волаги, дабы нагнать лиходеев и вызволить из плена сына.
На губах булгарина появилась небрежная ухмылка:
- Эмир Алтынбек слышал эти басни! И молвил он так: «Князь Ярослав известен своим лживым языком и клятвоотступничеством! И почему нет веры ни одному его слову. И покарает князя Аллах руками эмира! Пусть кровь русичей сполна напоит наше землю!»
У Мусуда шибко зачесались руки выхватить меч и одним ударом отсечь голову бесстыдному булгарину, осмелившемуся насмехаться над князем. Он положил руку на свой меч и выжидающе глянул на Ярослава, спрашивая его разрешения. Князь коротко кивнул в ответ на молчаливый вопрос и тогда татарин, не медля больше, направил своего коня к посланцу эмира. Прочие княжьи ратники, поняв приказ, перегородили коню булгарина путь, не позволяя тому спастись бегством. Один взмах кривым мечом – и голова дерзкого булгарина слетела с плеч и упала на землю.
- Отправьте этого безголового к его эмиру! – повелел Ярослав. – Коли Алтынбек хочет сечи – он её получит! К бою, други!
Две рати, перестроив свои ряды в боевой порядок, сошлись в яростной сече.
Булгаре превосходили княжескую дружину числом, однако сражались русские яростно, не щадя своих жизней – и по-первости им удалось принудить воско эмира попятиться назад, уступая напору ярославовых ратников. Однако эмир Алтынбек использовал хитрость: в разгар сражения из-за прикрытия густого прибрежного леса внезапно вышло конное подкрепление булгарскому войску. Будучи атакованными с нежданной стороны, русские ряды дрогнули и стали рассеиваться под напором противников.
Не желая уступать эмиру победу, князь Ярослав бросился в первые ряды сражающихся – своим примером вдохновляя русских ратников на боевые подвиги.
Но смелость эта стоила князю дорого! Наступающие булгарские конники наседали, с разлету копьями сшибая русских с коней – и одно из этих копий врезалось в грудные латы князя. Сила удара выбросила князя из седла на землю – Ярослав упал, ударившись затылком о серый прибрежный валун, и лишился чувств.
Не успел Мусуд прийти на помощь своему господину, как вражеский конник – поняв, что перед копытами его лошади упал сам князь – нанес ему сокрушительный удар в грудь, что есть силы навалившись на древко копья. Наконечник копья проткнул латы и едва не добрался до сердца – помешал тому Мусуд, бросившийся на защиту господина.
Поразив булгарского противника мечом, татарин спрыгнул с коня и склонился над Ярославом. Сюда же подоспели несколько воевод, завидевшие, как упал князь со своего коня. Общими с воеводами силами, удалось им оттащить раненого князя подальше от самой гущи сражения – и осмотреть его раны. Сняв шелом с Ярослава, обнаружили они, что князя сильно разбита голова, а в груди у него зияла глубокая колотая рана.
- Увечье сильное! Того и гляди, князь душеньку богу отдаст! – вскричал кто-то из воевод, с страхом вглядываясь в мертвенно-бледное лицо Ярослава. – Отступать надо скорее и со всех ног уходить к русским землям. Если промедлим, то возьмут нас в окружение и уже не выпустят! Все поляжем на земле этой бусурманской…
С невыразимым отчаянием Мусуд огляделся по сторонам. Прав был воевода! Булгаре теснили русских ратников, выдавливая их к речному берегу и тем самым загоняя в ловушку. Князь ранен и в беспамятстве и не может более предводительствовать дружиной. Еще немного – и положение дружины, потерявшей княжеское руководство, окажется совсем гибельным. Да, нужно отступать, если хотят они спасти жизнь князю, а дружину от поголовного истребления!
- Труби к отступлению! – приказал татарин воеводе. – Отходим, покуда не окружили!
Звук рога прокатился по окрестностям, отзывая сражающихся русских ратников. Дружинники, отбиваясь от напирающих булгарских полчищ, стали поспешно отступать. Мусуд, заскочил на коня, а двое ратников забросили раненного Ярослава к нему на седло – удерживая князя, татарин погнал своего коня прочь от места побоища. Вслед за ними последовала уцелевшая в сече дружина.
Мусуд, пришпоривая коня, уводил дружину через леса, рассчитывая затруднить булгарскому войску преследование. Только загнав до смерти коня, татарин рискнул сделать привал и удостовериться, что князь еще жив. Ярослав дышал, но дыхание его было слабым и едва различимым, а глаза оставались по-прежнему закрытыми. Мусуд, как мог, перевязал рану, однако за прошедшее после битвы время, князь успел истечь кровью – а значит, даже если он и придет в себя, то будет слаб как младенец. Впервые за долгие годы князь Ярослав потерпел поражение в битве и едва не лишился жизни при этом – вот, чего князю стоила его любовь к сыну!
«Даже если очнется Ярослав, не сможет он такой-то немощи продолжить погоню за ушкуйниками! – горестно размышлял Мусуд, стоя на коленях перед лежащим на походном плаще Ярославом. – Да и ясно, как белый день, что не даст эмир пройти нам по булгарской земле, а будет гнать до самой Руси, а сражаться всякий раз с ними нам не по силам будет! И скрытно пройти чрез булгар и половцев дружина не сумеет…»
Подняв голову, татарин посмотрел на столпившихся кругом ратников. Скорбно и молчаливо они ожидали от него приказаний - ведь, покуда князь в беспамятстве, он невольно стал главой дружины. Знали ратники, что князь Ярослав доверял ему и держал подле сердца своего, а потому и ждали от него руководства!
Вздохнул тяжко Мусуд, ощущая, как ноша, свалившаяся ему на плечи, пригибает его к земле. Как же быть ему?.. Медлить нельзя, иначе войско эмира нагонит их. Надобно любой ценой спасти князя! Нужно доставить его до владений русских князей, только там Ярослав окажется в безопасности. Однако же мысль, что придется ему отступиться от поисков Александра, разрывала на части его душу. Не мог он воротиться назад, не мог отказаться от надежды разыскать княжича!..
Стряхнув с себя оцепенение, татарин поднялся с колен и заговорил с ратниками:
- Оставаться на привале долго невозможно! Забирайте князя и поспешайте к Низовскому Новугороду, - распорядился он решительно. – Когда князь придет в себя, пусть узнает, что я продолжил путь к Хвалынскому морю. Скажите князю, что не вернусь я, покуда не разыщу княжича Александра!.. Не тяните! Забросьте князя на коня – и в путь-дорогу!
Рассудил Мусуд так: княжеская дружина не сумеет прорваться через окружение, но в одиночку он сумеет обойти стороной войско эмира и пройти через половцев незамеченным. Решение это сулило ему и опасности и даже гибель, но отступать своего замысла татарин не собирался - ибо горше смерти была для него мысль, что сгинет Александр без вести. Он не вспоминал сейчас ни о жене своей, ни о дочери, оставшихся в Новугороде, все его помыслы были лишь о судьбе княжича.
Заскочив на коня, Мусуд махнул на прощание рукой русским ратникам, и поскакал прочь от становища.
_______________
(1) Сардар – военачальник
(2) Нижний Новгород
_______________
6. ЗАСАДА
В конце месяца Мухаррам(1), караван, груженный военной добычей, двинулся из Персии на север, к ставке хана Бату.
Царевич Сартак был рад оказаться в седле после долгого простоя под стенами Гурганджа и тем более радовался он, что наконец дело, вверенное ему отцом, ему удалось подвести к полному свершению. Осталось только миновать выжженные солнцем лежащие впереди солончаки и каменистые пустыни, как окажутся они на просторах кипчатских степей, поросших пыреем, ковылем и типчаком. В мыслях своих уже представлял царевич, как подъезжает к величественной ханской юрте, преисполненный гордости и окруженный почетом…
Александр, несмотря на то, что везли его скованного по рукам и ногам в обозе, не переставал с любопытством глазеть по сторонам. Его удивляла природа вокруг. Зеленеющие оазисы сменялись пустынными просторами, поросшими пучками редкой и пожелтевшей на солнце травой. А когда пустыни заканчивались и начинались скалистые перевалы, продуваемые ледяными ветрами. Никогда еще Александр – выросший на севере, среди древних лесных чащоб и изобильных растительностью лугов – не видел таких мест. То был совсем иной мир! Он дивился, что живут здесь люди, хотя нет тут ни воды, чтобы напиться и напоить животных, ни деревьев, чтобы обогреться дровами.
Здесь все было иным! И природа и н нравы людей, их обычаи и законы. Даже лошади отличались от тех, к которым Александр привык – коротконогие и потому невысокие, при этом крепко сбитые и неприхотливые в еде. Большинство монгольских воинов имели именно таких лошадей, только царевич Сартак ездил на благородном гнедом аргамаке (2).
С не меньшим интересом Александр прислушивался к говору ханских воинов вокруг себя. Говорили те друг с другом на причудливой смеси монгольского, тюркского и кипчатского языков. Из того, что он слышал, становилось ему понятно, что войско Сартака собрано из самых разнообразных степных народностей – монголов, кипчаков, тюрков, татар, персов – от того и напоминала их речь вавилонскую смуту (3). Благодаря этому смешению языков, княжич отчасти понимал их разговоры и сумел даже уразуметь, что караван направляется на север, в кипчатские степи.
Каждый день к нему приходил воин по имени Узден – тюрк по происхождению, невысокий и пузатый как бочка - приносил еду и вел с ним речи на ломанном русском языке:
- Ты, руасс, почем зря бодаться! Пошто не клясться хану? Пошто отвернуться от славы? – говорил тюрк, после того как усаживался неподалеку от скованного пленника. – Скоро война большой будет! А война – то слава для храбрый воин! Будь служба хану, то получить большой слава и большой баялик!
Александр понимал тюркское слово «баялик» - означало оно богатство. И догадывался он, что тюрк не просто так ведет с ним такие речи – подослан Узден к нему нарочно от имени хана, дабы уговорить его смириться перед волей того, кому Александра отдали во владение. Любой другой пленник на месте Александра уже был принял лестную участь из благородных рук хана, однако княжич, напротив, лишь негодовал внутри себя на то, что Сартак столь упорно стремится оставить его при себе. У Александра не раз были возможности убить Сартака, коли б захотел он этого – но сотвори он это, то оказался бы немедленно казнен. Княжич лишь хотел избавиться от окружения воинов и оказаться там, где появилась бы у него лазейка для побега. Но к его великой досаде, Сартак не пожелал продать его как причиняющего беспокойство раба, а забрал его с собой из Персии.
- Ты не ценить доброта наш хан! Не раб, а воин ты можешь стать! Наш господин ценить умелый воин, - увещевал пленника Узден. – Тебя хотеть купить богатый перс для свой дворец. Перс давать много золота за твой красу. Много! Но перс не позволить тебе сражаться, перс сделать тебя свой раб. А хан даст тебе волю жить жизнь славного воин! Разве не то любо твой сердце?..
Александр только отмалчивался в ответ на его рассуждения.
Миновав горные перевалы, караван вышел на раздолье кипчатских степей. Все кругом походило на зеленое море, чьи травянистые волны до самого горизонта то вздымались вверх, то ниспадали вниз. Царевич Сартак распорядился устроить ночной привал возле мелкой и холодной речушки, проистекавшей из невысоких гор, что ханский отряд оставил позади.
Монголы поставили ханскую юрту, окружили её заслоном из обозов и развели костры. Александра вызволили из обоза и усадили возле одного из костров, позволив ему обогреться у огня, ведь ночи в степи могли ударить внезапные холода, а царевич строго наказал им следить за благополучием пленника. Укрывшись плечи куском грубого войлока, княжич смотрел не вокруг себя – на многое число ратников, расседлывавших коней и радующихся отдыху – а на темнеющее небо, сквозь угасающую синеву которого проступали необычайно яркие звезды.
Глядя на звезды, размышлял Александр над тем, что ждет его в грядущем – что станет с ним, когда караван доберется до своей цели? Царевич Сартак покуда не решился казнить его за проявленную непокорность – но сколько еще удачливость будет сопутствовать ему? Сколько еще потребуется времени, чтобы дождаться удобного для побега момента?
И никак не мог уразуметь он, чего же добивались от него языческие боги, заговорившие с ним во время плавания по Хвалынскому морю! Для чего они бросили его в руки сперва персов, а потом монголов? Неужто эти шепчущие голоса желали толкнуть его в ловушку, выход из которой смерть или принесение клятвы верности какому-то хану? Хотел бы Александр знать, отчего его судьба пошла по такому пути! Но голоса богов молчали. Не было слышна их шепота, столь надоедавшего княжичу прежде!..
- Там, в звездах, Тэнгри жить! – раздался голос подле Александра.
Это Узден подошел к нему, держа в руках вяленое мясо и бурдюк с водой. Бросив пленнику его нехитрую еду, воин тяжело опустился на землю неподалеку от него, протянув ноги в сторону костра. Достав из-за пазухи припрятанный там шмат вареного жилистого мяса, он принялся его поедать, чавкая и вытирая испачканные жиром пальцы о полы своего халата. Княжич покосился на тюрка, сомневаясь, стоит ли говорить с ним, но все-таки любознательность победила в нем.
- Кто таков Тэнгри? – спросил небрежно он.
Узден насмешливо крякнул, услышав его вопрос:
- Эк бак! А я уж думать, ты язык себе откусить! – шутливо произнес он и ткнул пальцем вверх со словами: - Тэнгри отец всего! Он – небо! Он видеть всё и знать всё! Тэнгри творить богов – Газар Ээш, Умай и Эллика - и духов, злых и добрых. Тэнгри творить земля и людей. Он править всем, куда падает глаз! Духи служить ему, волю его исполнять. Но быть и злой духи, они мешать Тэнгри, они вредить люду! Когда беда идет, шаманы звать Тэнгри для помощь. Тэнгри слышать зов шаман и прогонять злой духи!
- А кто же такие шаманы?
- Шаман говорить с Тэнгри, с духами! Шаман слышать их.
Юноша зубами оторвал кусок вяленого мяса и принялся разжевывать его, не задавая более вопросов. Хоть половцы – восточные тюркские племена - и были ближними соседями Руси, а княгиня Ростислава, мачеха Александра, и вовсе приходилась внучкой именитому половецкому хану Котяну, знал княжич о верованиях тюркских народов немного. Доселе он только слышал, что тюрки населявшие западные уголки кипчатских степей, исповедовали сразу и Христа и Муххамеда и, вместе с тем, верили и в своих древних богов. Но что это были за древние боги, Александр услышал только теперь.
- Выходит, если я могу с духами болтать, то я тоже шаман? – хмыкнул Александр негромко.
Узден хохокнул в ответ и покачал головой отрицательно:
- Какой шаман! Шамана родить только шаман! Древний род быть должен, иначе духи не говорить с тобой.
- А разве не сами духи избирают, с кем говорить?
Тюрк закончил поедать кусок мяса и отер руки о штанины.
- Не шаман я, ответ не ведать! – заявил он со вздохом. – Только шаман знать таков ответ…
Пояснения эти совсем не удовлетворили Александра. Подумал он, что хорошо бы ему встретить шамана из тех, о ком ему рассказывал говорливый тюрк, и расспросить его о духах и богах. Быть может, шаман сможет дать ему ответы, которые Александр не мог найти в проповедях православных духовников? Может тогда уразумеет он, отчего голоса древних богов не оставляют его в покое, вторгаясь ему в разум супротив его воли?..
- Где же найти шамана? – спросил княжич тюрка.
- Пошто? – удивился Узден тогда. – Ведать судьба свой у него хочешь?
- Хотя бы! – пожал плечами пленник.
И снова хохокнул тюрк, а затем с силой хлопнул Александра по плечу:
- Судьба твоя одна! Ты служить хану! А коли не служить – помереть. Такой судьба и никакой больше! - поднявшись на ноги, Узден, однако напоследок все-таки соизволил ответить на его вопрос: - А шаман есть сильный. Хану служить он! Ты добраться до юрты хана – а то и видеть его.
Когда тюрк удалился, оставив пленника на попечение охранявших его воинов, Александр вновь погрузился в задумчивость. Так что же делать ему дальше?.. Дать лживую клятву царевичу и, получив обещанную свободу, сбежать? Нет, не желал он этого! Не хотел он очернить свою воинскую честь клятвоотступничеством! Ежели поклянется Александр, придется ему соблюдать свое обещание верно служить Сартаку и только смерть царевича сможет освободить его от того обязательства.
Он снова посмотрел вверх, на ясные звезды.
И вспомнились ему в который раз родная земля и те, кого он любил всем сердцем. Как же хотелось ему, чтобы в этот миг Мусуд оказался рядом с ним! Как же сейчас не хватало княжичу мудрости и дальновидения его наставника! Только ему мог бы Александр поведать о своих сомнениях и спросить дельного совета. Где теперь его верный друг?.. Смотрит ли он так же на звезды и вспоминает ли своего воспитанника, коего почитает погибшим?..
Кутаясь в войлок, Александр заснул у костра.
Постепенно стихал говор ханских воинов в становище – ратники засыпали, утомленные дневным переходом. Бодрствовали лишь дозорные, выставленные вокруг стоянки и зорко вглядывающиеся в поглотившую степь ночную тьму. Кипчатская ночь была холодной, ветреной и тихой – слышалось лишь слабое журчание речной воды, лижущей камни, устилавшие её русло.
Дозорные, обнадеженные покоем ночи и уверенные, что на землях улуса Джучи им нечего бояться, пили айрак(4) и перебрасывались друг с другом шутейками. Все основания у них имелись, чтоб чувствовать себя в безопасности! Никто в здешних землях не имел такой военной мощи, чтоб решиться напасть на караван, охраняемый лучшими ханскими воинами. Да и кто бы решился напасть на сына Бату-хана? Все народы и племена, покорившиеся монголам, знали превосходно, какая кара будет ждать их, если вознамерятся они восстать против ханской власти!
Когда небо затянули облака, скрыв серебряный свет луны, во тьме шевельнулись тени. Затаившиеся враги, терпеливо выжидавшие в засаде нужного времени, пришли в движение. Оставив коней в горах, чтобы те ржанием и цокотом копыт не выдали их приближения, подданные Чагатая бесшумно подкрадывались к становищу, держа наготове луки и мечи. Оказавшись совсем близко, враги вышли из-под прикрытия невысоких холмов и, пронзив ночь воинственным кличем, пошли в атаку.
Запоздало над становищем разнесся звук боевой тревоги.
Царевич Сартак, уже отошедший ко сну, подскочил на своем ложе. Вбежавший в юрту старший кешиктен Гурагча взволнованно доложил, что на караван напали и на окраинах становища завязался свирепый бой. Сартак, против воли, растерялся в первый миг. Никак не ожидал он такого! Да и кто мог бы предположить, что на землях улуса Джучи им может грозить опасность?
Преодолев короткое замешательство, царевич приказал подать ему боевые доспехи. Поспешно облачившись в броню, Сартак выбежал наружу и, забравшись на обоз, выглянул наружу поверх щитов, установленных на телегах. Зрелище боя сотрясло разум Сартака: нападающих было много – и они, раздавив сопротивление дозорных, уже прорвались вглубь становища.
И вновь царевича оказался охвачен смятением мыслей и чувств своих!
За свою жизнь не еще ни разу не бывал в сердце сражения, не довелось. Да и по обычаю, установленному прославленным предком Темуджином, монголы высшего сословия не принимали участия в битвах, руководя своими воинами издали при помощи сигналов. Лишь самая лютая сеча и самый сильный враг мог подвигнуть знатных монголов ввязаться в бой с оружием в руках! И, хоть и участвовал Сартак в военных походах отца своего Бату-хана против половцев и булгар, однако ж видел те сражения со стороны и только!
«Что же я оторопел? Ведь умею держать меч в руках! – встряхнул сам себя царевич. – Надо сражаться! Надо защитить обозы с добычей!»
Оглянувшись на своих телохранителей, он закричал что есть силы:
- Все в бой! Отбросим врагов!
Царевич заскочил на своего коня и, окруженный кешиктенами, выехал за пределы стены, огораживающей его юрту. Он устремился в ту сторону, с которой прорвались в становище враги. Вблизи стало ясно Сартаку, что нападавшие хорошо вооружены и облачены в добротные доспехи. Значит, это не местные племена осмелились напасть на караван! Кто-то гораздо могущественнее, чем вождь какого-нибудь местного кочевья, стоял за этим ночным набегом!
«Если сам я выживу, но потеряем мы обозы… - мелькнула устрашающая мысль в голове царевича, - лучше мне не являться пред очи отца! Нет, лучше погибнуть в бою здесь, чем покрыть себя позором!»
Прикрываемый кешиктенами, Сартак направил своего коня к линии боя – однако сражающаяся толпа сама двинулась ему навстречу. Нападающие наседали на воинов царевича с дикой яростью, наскоком прорубая себе путь вперед и устилая землю телами погибших защитников становища. Вскоре Сартак и его телохранители оказались плотно окружены колыхающейся толчеей ратников, сцепившихся не на жизнь, а на смерть.
Кешиктены изо всех сил теснились подле царевича, стремясь отражать атаки врагов и всеми силами защитить своего господина, а схватка становилась все ожесточеннее. В какой-то миг вражеское копье вонзилось в живот царевича Сартака. Броня доспехов выдержала смертоносный тычок, но сила удара выбила царевича из седла и он рухнул на вниз, под копыта и ноги сражающихся.
- Хан! – вскричал Гурагча, спрыгивая с коня и подхватывая под руки Сартака.
Старший кешиктен рывком подбросил царевича вверх, усаживая обратно на седло. Гурагча успел спасти своего господина, однако не сумел остановить врага, бросившегося в его сторону. Свистнула в воздухе остро наточенная секира и врезалась в лицо кешиктена, с чавканьем разрубив его. Рухнул Гурагча, обливаясь кровью. Прочие кешиктены, испугавшись за безопасность господина, тотчас же постарались отодвинуть Сартака назад, подальше от сечи.
Александр, разбуженный тревогой, сидел на земле и пристально наблюдал за нарастающей суматохой. Воины вокруг него торопливо вскочили и, схватившись за оружие, поспешно устремились туда, где разгорелся жестокий бой. Все они позабыли о своем пленнике. В одиночестве оставшись подле костра, княжич, еще не до конца веря в свою удачу, встал на ноги.
Пользуясь всеобщей замятней, Александр подобрался к одной из телег и принялся раскидывать сложенный там скарб, разыскивая что-нибудь годное для снятия оков. Разыскав деревянный сундук, набитый кузнечными и плотничьими принадлежностями, княжич выудил оттуда зубило и молот. Сам сбить наклепку с наручных оков он никак не сумел бы – длина цепи едва превышала пядь (5) – но вот избавиться от цепей на ногах было ему вполне по силам! Покуда не освободит ноги – нечего ему думать о побеге, ведь не сможет он ни бежать борзо, ни на коня заскочить. Стуча молотом по зубилу, Александр чутко прислушивался к нарастающему гулу битвы, которая неумолимо надвигалась на него.
Наконец, наклепки слетели и ножные оковы расстегнулись.
Освободив ноги, Александр, перебегая между расставленными обозами, приблизился к месиву сражающихся ратников. Спрятавшись у колеса телеги, он окинул взглядом место битвы. Заприметил юноша брошенного коня, чей наездник – ханский воин – лежал убитым на земле. Тут же, прямо под ногами, в великом множестве валялось оружие – мечи, топоры, копья. Мгновение Александр перебирал в уме возможности, теперь открывающиеся пред ним.
Он мог бы сейчас запрыгнуть на коня и ускакать прочь, воспользовавшись тем, что ханские воины отражают нападение неведомых врагов. Никто не станет его преследовать в степи! А потом он как-нибудь придумает, как освободить свои руки.
Но вопреки голосу разума, мысль о побеге с поля боя была противна его существу! Он знал, что может удержать меч в руках даже со скованными руками, может сражаться! А стихия ожесточенного боя, колыхающаяся прямо перед ним, манила его, зажигала кровь его огнём, щекотала ему нос запахом крови. Времени на сомнения не оставалось! Александр, выйдя из прикрытия телеги, поднял с земли меч и – крепко сжав его рукоятку двумя руками – бросился в самую гущу сражения…
Когда небо на востоке посветлело, предвещая зарю, враги отступили.
Ценою многих жизней, ханским воинам удалось отразить ночное нападение. На месте жестокой сечи остались лежать тела убитых и тяжело раненых воинов. Запах крови висел над побоищем, несмотря на тугой ветер, продувавший становище. Царевич Сартак с тяжелым сердцем озирал место побоища, не в силах без содрогания думать о том, скольких ратников он потерял сегодня. Ягмыр-ака уже успел доложить ему, что из каждого арбана (6) пали в бою семеро воинов – а значит, ночью полегло две трети его войска!
Взгляд царевича упал на русского пленника. Ночью Сартак стал свидетелем того, как Александр сражался наравне с его воинами. Сражался смело и мастеровито!
Александр, опершись спиной на один из обозов и продолжая сжимать в руках меч, смотрел на то, как всплывает вдали солнце, окрашивая небо и облака в багровые тона. Он был весь залит кровью и все его тело гудело от усталости – однако на губах княжича блуждала удовлетворённая улыбка. Как же рад он был вновь ощутить жар сражения и ликование всякий раз, когда его меч сражал противников, как коса срезает траву! За время своего пленения он истосковался по этим чувствам! Та неуёмная гневливость, что крылась в его душе издавна и которую он научился сдерживать и не обрушивать на головы невинных – находила выход в битве. Приносило то Александру облегчение!
- Руасс! Почему ты не сбежал? – заговорил по-персидски царевич.
Тот повернул к нему голову, продолжая улыбаться – и было в той улыбке что-то такое, отчего мороз прошел по коже Сартака. То была даже не улыбка, а торжествующий волчий оскал! Так улыбаются те, коим самими богами уготовано стать могучими воинами, способными пить кровь вместо воды. И улыбка эта тотчас же напомнила царевичу о его собственной постыдной душевной робости и мягкости – что он стремился скрывать ото всех.
- К чему бежать от хорошей драки? - ответил княжич небрежно.
Заметив, что руки руасса до сих пор скованы цепью, Сартак приказал снять с того оковы.
- О хан, неужто даруешь ему свободу? Не ошибка ли то? – воскликнул тут же Ягмыр-ака, доселе молча стоявший подле господина. – Не подвергнешь ли ты себя опасности?
- Он сражался на моей стороне! Чего мне остерегаться? – ответил царевич ему. – А раз потерял я больше половины войска, то теперь каждый воин для меня на вес золота!
Ягмыр-ака примолк, не решившись и дальше докучать Сартаку. Были у советника другие – куда более весомые! – причины испытывать тревогу. Не оправдались его чаяния на победу воинов Чагатая! Вопреки численному превосходству и внезапному нападению, воины Сартака сумели устоять. Впрочем, были у советника соображения на счет ближайшего будущего – вероятно, сторонники Чагатая отступили, чтобы дать себе передышку и вскоре снова нападут, чтобы перебить оставшихся воинов Сартака. А значит, нужно постараться замедлить продвижение каравана, чтобы облегчить задачу сообщникам Ягмыр-аки.
- И правда, сегодня ты потерял многих славных воинов, хан! Но вопреки всему удалось тебе устоять! – заговорил советник снова по-монгольски. – Но что ты станешь делать дальше? Не будет ли мудрым и милосердным сейчас остаться здесь и заврачевать раны тех храбрецов, что были ранены в бою?
Сартак, внимая его речам, колебался. Одна часть его хотела немедленно выдвинуться в дальнейший путь, дабы покинуть место побоища. Другая его часть понимала превосходно, что дальнейший путь будет значительно затруднен наличием большого числа раненых и умирающих, бросить которых позади означало навлечь на себя осуждение воинов. Так что же ему повелеть своим подданным?..
- Тебе нельзя оставаться на этом месте, хан! – заговорил вдруг руасс, словно уловив то, о чем говорили меж собой хан и советник. Александр, уже освобожденный от цепей, стоял над убитым вражеским воином, рассматривая его вооружение. – Ежели задержишься тут, то ночью твои враги вернутся, чтобы добить всех нас.
Сартак, стремясь скрыть свое удивление, повернулся к нему:
- Откуда тебе знать это, руасс?
- Я бы так и сделал дело, - холодно усмехнувшись, ответил тот. – Неужто ты еще не уразумел? Твои враги не разбойники какие бродячие – уж слишком хорошо они вооружены! Значит, послал их кто-то по твою душу. Кто-то, кто знает про богатства, что везешь ты в обозах. И не отступится он от своего намерения!
Испугавшись проницательности руасса, Ягмыр-ака спешно проговорил по-монгольски:
- Хан! Руасс явственно якшался с врагами твоими, раз судит о планах их! Навел он их на твой след! Вели казнить его немедля! Избавь себя от врага в своем стане!
Сартак, впрочем, не поддался на его уловку, резонно удивившись:
- Как же он мог якшаться с врагами моими, раз сидел он в кандалах да под надзором все это время?
- Того не ведаю! Но опасен он, хан, поверь мне! – стоял на своем ханский советник. – Казни его и убереги себя от напасти!
Александр не понимал монгольской речи, но по лицу и тону Ягмыр-аки догадался, что тот пытается очернить его перед ханом. Прищурившись, он впился взглядом серо-зеленых глаз в советника, вынудив того поежиться от невольного страха. И чувства эти, что не сумел Ягмыр-ака скрыть, поведали княжичу больше, чем слова, коли мог бы он их понимать. Однако тайну ханского прислужника, открывшуюся ему столь просто, он не стал выдавать – ибо понимал, что его слово против слова Ягмыр-аки ничего не будет значить. Ему оставалось лишь полагаться на рассудительность Сартака, которая не дозволит тому внять наветам советника.
- Занятны твои слова! Сказал ты, что напал бы на врага снова, не отступился бы от желаемого… – промолвил Сартак неторопливо, не спуская глаз с Александра. – Но откуда тебе знать, как поступил бы воевода?
Александр мог бы признаться царевичу, что происходил он из знатного воинского рода и что сызмальства его воспитывали не только как ратника, но и как воеводу. То придало бы веса его утверждениям! Однако не хотел он выдавать – хотя бы отчасти! – ни тайну своего прошлого, ни имени своего, ни рода. Потому что не был он уверен в том, что правду о его происхождении не обернут против него самого.
- К чему вопрошаешь меня? Спроси-ка лучше раненных пленных, коих бросили на поле боя твои враги, - прозвучал ответ тогда. – Спроси их, на кой они пришли и чего так желали!
Моргнул несколько раз царевич, понимая его правоту.
- Твоя правда. Надо допросить пленных, - кивнул Сартак, соглашаясь с Александром. Обратившись к своим воинам, он громогласно повелел: - Отыщите тех раненных воинов, которые могут говорить и приведите ко мне поскорее!
Колени Ягмыр-аки предательски ослабли. Если кто-то из вражеских воинов знает о его сговоре с Чагатаем, то закатится солнце жизни ханского советника и смерть его будет, без всяких сомнений, лютой! Поборов смятение, знатный тюрк вернул себе показательное самообладание. Ягмыр-ака напомнил сам себе – никто из простых воинов не мог ведать о тайном послании, отправленным им в Бухару! Кто из них мог бы выдать его? Никто! Потому и бояться ему нечего.
Вскоре перед лицом царевича предстали несколько пленных.
- Разожгите костер посильнее! – распорядился царевич тогда.
Выполняя приказ своего господина, ханские воины привязали к ногам пленных две жерди, дабы те не смог согнуть колени. Подтащив затем плененных поближе к огню, кешиктены выжидающе поглядели на царевича, ожидая его решения. Сартак, возвышаясь над пленными, заговорил суровым голосом:
- Поведайте мне, кто послал вас! Скажете правду и тогда смерть ваша будет достойной славных воинов!
Все, как один, промолчали пленные.
Отступив от них в сторону, Сартак знаком дал понять кешиктенам, что они могут приступать к пытке. Кешиктены подтолкнули связанных пленных вперед, так, чтобы языки жгучего пламени начали лизать их обнаженные стопы. Сперва вражеские воины, сжав зубы, старались стерпеть боль без единого звука. Но чем дольше пламя прожигало их плоть, испепелив кожу и добралось до мускулов и жил, тем крепче становились мучения и тем громче становились стоны.
Сартак, вздернув повыше подбородок и подавляя себе отвращение, заставлял себя равнодушно смотреть на мучения пленных воинов. Его предок Темуджин любил лицезреть пытки и казни своих врагов! Как-то раз он приказал живьем сварить своих недругов в котлах, покуда пировал со своими приближенными – вид мучений несчастных, брошенных в кипящую воду, веселил великого хана. Таковым и должен быть настоящий хан! То Сартак уяснил давно, впитал с наставлениями мудрой матери. Нельзя показывать своей сердечной слабости перед подданными, ежели хочет он добиться от них полного подчинения и повиновения своей воле!
Наконец, один за другим, пленные начали кричать, охваченные страшной болью.
Царевич все же не выдержал и отвел взгляд в сторону. Он увидел руасса, тот стоял рядом с его кешиктенами и прочими воинами. Лик его был не просто спокойным, а даже любопытствующим – руасс, слегка наклонив голову набок, разглядывал корчащихся от боли пленных как нечто занимательное. Кажется, его совсем не отвращали пытки и вид обуглившихся человеческих ног.
- Вытащите! – наконец, отдал приказ Сартак.
Кешиктены, ухватившись за пленных, отволокли их в сторону. Вновь приблизился к ним Сартак и, склонившись, повторил свое требование. Один из воинов, самый молодой из всех пленных, зашептал еле слышно. Слова, срывающиеся с его искусанных и окровавленных уст, слышал только царевич. Ягмыр-ака как ни напрягал свой слух, не сумел услышать шепота измученного воина.
Выпрямившись, царевич замер на миг, после чего сказал:
- Пусть этот погибнет как воин – от меча, - он кивнул на лежащего у его ног пленного, а затем отмахнулся от прочих его собратьев: - Остальных – в огонь!
Ягмыр-ака, семеня, подбежал к царевичу, надеясь узнать то, о чем поведал тому пленный, но Сартак заговорил о другом:
- Скорее трогаемся в путь! Раненых пускай погрузят на обозы.
- Будет исполнено, хан! – почтительно раскланялся тут же советник. Он едва сдерживал вздох облегчения! Значит, что бы там воин не рассказал царевичу, тайну Ягмыр-аки он выдать не смог. Миновала его беда!
Царевич Сартак, вспомнив о чем-то, обратился к Александру:
- Руасс!
Тот оторвался от созерцания сжигаемых заживо пленных и поднял на него серо-зеленые очи.
- Ты храбрый воин! И ты сражался на моей стороне! Так что знай: я не закую тебя в цепи внове, а дарую свободу, - перейдя на персидский язык, заявил царевич решительно. – Но взамен я потребую от тебя охранять меня и мой караван, покуда не доберусь я до юрты моего отца. Пусть твое ратное мастерство и меч послужат мне! А после... после, если ты того пожелаешь, я позволю тебе уйти куда глаза глядят!
Загадочная усмешка коснулась уголков губ Александра и тут же исчезла.
- Да будет так! – ответил он и, не теряя горделивой осанки, склонил голову в знак повиновения.
_____________
(1) конец месяца Мухаррам – примерно конец августа и начало сентября.
(2) Аргамак – старинное название лошадей породы ахалтекинец.
(3) Вавилонская смута – описанное в Библии появление множества языков, после попытки построить Вавилонскую башню.
(4) Айрак – перебродившее кобылье молоко, употребляемое как спиртной напиток.
(5) Пядь – примерно 17,78 см
(6) Арбан – десятка воинов. Монгольская армия делилась на десятки (арбаны), сотни (джагуны), тысячи (минганы, кюганы) и десятки тысяч (тумены или тьмы), во главе которых стояли десятники, сотники, тысяцкие и темники.
_____________
7. НОЧНАЯ ПТИЦА
Преследователи показались на горизонте к вечеру.
Теперь враги уже не скрывались и резко скакали на лошадях, стремительно преодолевая расстояние, отделявшее их от каравана. Царевич Сартак и без советов опытных воинов осознавал прекрасно – скоро погоня их настигнет! – ведь не могли обозы двигаться быстрее, чем ничем не обремененные вражеские всадники. И второго ожесточенного боя его воинам не выдержать…
- Господин мой! Догонят они нас вскорости, еще до темноты, - заговорил Ягмыр-ака, старательно разыгрывая встревоженность. – Из-за обозов не можем мы скакать во весь опор! Придется нам принять бой, если не сумеем ехать скорее!
Хотел советник-тюрк навести царевича на мысль бросить обозы и попытаться уйти от преследователей налегке. Такое решение Сартака помогло бы исполнить замыслы советника и Чагатая – лишить хана Бату богатств и тем самым помешать тому доставить в Каракорум щедрые дары для Великого хана Угэдея. Пусть сам царевич Сартак избежит смерти, однако потеря военной добычи и без того значимо ударит по хану Бату.
Сартак кусал себе губы в смятении и гневе.
Бросить обозы и спасаться бегством означало бы для него навлечь на свою голову гнев отца. Но если он не оставит обозы, то сулит ему будущее лишь смерть в побоище! Неприятельский воин, коему пытки развязали язык, поведал о том, кому служил он. Услыхал Сартак из его уст имя ненавистного родича своего хана Чагатая и стало ясно царевичу – ополчился против него и его отца могущественный противник. Враг, обладавший и военной мощью и обширным влиянием в Каракоруме – и потому не пострашившийся напасть на землях улуса Джучи на сына хана Бату!
Угнетало царевича также и четкое осознание того, что среди его свиты скрывается предатель. Хоть расколовшийся воин и не сумел назвать ему имени того, кто отправил в улус Чагатая сведения о планах Сартака, но несомненно было – тот, кто сотворил это, находился в ближайшем круге царевича. Рядовые воины не могли знать ни срока, когда выдвинется караван, ни их пути. Только старшие кешиктены да советники Сартака обладали такими знаниями! Будь у царевича хоть толика времени, то он был постарался вычислить предателя в своем стане. Но времени не имелось! Отныне Сартак не мог доверять никому из своего окружения. Никому! Каждый мог оказаться приспешником Чагатая…
Только один человек предупредил его о возможности погони и дал дельный совет выбить правду из пленных - руасский юноша, доселе являвшийся его рабом. Царевич осмотрелся в поисках него. Александр, облачившийся в доспехи, снятые с убитых воинов и вооружившийся, помимо меча, луком и колчаном со стрелами, скакал верхом на лошади наравне с ханскими воинами. Выглядел руасс хмурым и то и дело оглядывался назад – туда, где виднелась на окоемах земли и неба догоняющая их вражеская рать.
- Руасс! – подозвал Сартак его к себе.
Александр направил своего коня к царевичу и поравнялся с ним.
- Поведай мне, о чем ты помышляешь, оглядываясь за спину! – потребовал царевич.
- Мыслю, что нагонят нас неизбежно. А коли так, нужно тебе, хан, подыскать место, пригодное для битвы, - ответил тот негромко. – Врагов твоих много, а твоих воинов осталось мало, да и валятся с усталости многие из них. В прямой стычке сомнут твое войско, раздавят его. Нельзя тебе сталкиваться с врагами лоб в лоб, не устоишь ты! Найди место, где сможешь окопаться и выдержать наскок врага.
- Руасс в корень зрит, хан! – заговорил Дэйсецен, кешиктен, заменивший погибшего Гурагчу. – В поле мы их не одолеем своими силами.
Царевич Сартак, кусая себе губы, обшарил взглядом окружающую их со всех сторон степь, в надежде увидеть хоть что-нибудь, кроме пологих травяных холмов. Но вокруг расстилалось всё то же самое зеленое море. Где же найти столь нужное им укрытие? Они все скакали и скакали вперед, сумерки сгущались вокруг них, а погоня была все ближе и ближе.
Вдруг Александр указал рукой куда-то налево и громко спросил:
- Что это чернеет там? Что за скалы? – показывал он на темные хребты, возвышающиеся над зелеными холмами.
Царевич и его приближенные повернули головы в том направлении. Но они ничего не смогли разглядеть! Их взору открывалась всего лишь плотная завеса белого, как молоко, тумана, низко клубящегося над землей.
- Где?.. Там ничего нет! – возразил Сартак. – Там лишь туман…
Александр бросил на царевича удивленный взгляд и, решив, что тот посмотрел не туда, снова указал направление. И снова ни Сартак, ни кто-либо из его свиты не сумел заметить того же, что он сам. Пригляделся княжич к хребтам, вопрошая себя, уж не обманывают его глаза и не привиделось ли ему то, чего нет на самом деле. Нет, он отчетливо видел невысокие скалистые выступы, лишенные зеленой растительности!
- Надобно свернуть туда! – принялся настаивать на своем Александр, обращаясь к Сартаку.
- Врут твои глаза! Негде там укрыться! – покачал головой царевич, хотя уверенность, с которой говорил бывший раб, вынудила его на миг усомниться в том, что он способен видеть.
Княжич в который раз оглянулся за спину. Враги уже были близко и если не успеют они найти хоть какое-то место, где можно обрести преимущество, то бой придется принимать как есть, в степи. Не понимая, почему же никто не способен разглядеть того, на что он указывает, Александр решил иначе убедить царевича повернуть в необходимом направлении:
- Скроемся в тумане!
Дэйсецен, уразумев его замысел, тут же согласился с ним:
- И правда, хан, туман поможет нам, - заявил кешиктен. – Трудно станет врагам окружить нас в таком кумаре!
Этот довод Сартак счел достойным и скомандовал каравану повернуть. Слыша позади себя воинственные крики и топот копыт вражеских коней, обозы и воины царевича устремились за пелену тумана, ныряя в него. Белесая и дышащая холодом завеса смыкалась за ними, скрывая их от преследователей. Наконец, последний ханский всадник погрузился в туман, исчезнув в нем.
К вящему недоумению царевича в густом тумане и вправду показались смутные очертания голых каменистых стен, вырастающих из земли и устремляющихся к небу. Ханский отряд двигался по узкой расщелине меж этих хребтов, не видя ничего впереди, ни позади себя. Успел Сартак отметить про себя, что перестали слышать они крики врагов – их окружила непроницаемая, плотная тишина, приглушавшая скрип обозных колес и цокот копыт. Нечто леденящее сердце было в этой тиши, лишенной эха! Лошади под наездниками то и дело испуганно фыркали и встряхивали головами, как это бывает, когда рядом бродят волки.
- Как ты увидел эти скалы? – проговорил Сартак, повернувшись к Александру.
- Просто увидал, - пожал тот плечами.
Александр продолжал хмуриться, однако теперь уже не только из-за неумолимой погони. Нырнув в густой туман, ощутил княжич то самое тревожное чувство чьего-то невидимого присутствия. И вмиг догадался он, что место это – что каким-то чудом сумел разглядеть он, но коего не приметили его спутники – совсем непростое! Обитает здесь нечто отличное от той угрозы, что преследовала ханский отряд по пятам – та сила, с которой столкнулся он однажды в анчуткиной чащобе, та сила, чьи голоса он слышал прежде…
«Не ошибся ли я? – мелькнула мысль у Александра. – Не завел ли я хана в ловушку?»
Узкий проход, зажатый между скалами закончился и караван очутился в пустоте, заполненной клубящимся маревом. Даже самый зоркий глаз не мог увидеть, насколько широко раскинулись окружавшие каменные хребты, прежде поступавшие к тропе вплотную.
- Здесь лучше всего принять бой! – объявил Сартак тогда. – Наши враги должны будут пройти по этому проходу узким строем. Если встретим их здесь, то сумеем разделаться с ними. Сил должно хватить!
- Помысел твой удачен, хан, - согласился с ним Дэйсецен. – Тут мы окажемся равны в силах с врагом!
Отогнав обозы подальше – так, чтобы те оказались за спиной - воины царевича выстроились полумесяцем прямо против узкого скалистого прохода. Александр вытащил лук и стрелы и встал в первые ряды, среди лучников. Приготовив стрелу, он вложил её в лук, но не торопился вскинуть руки и натянуть тетиву, дожидаясь, как и прочие воины, приказа стрелять.
Не спуская глаз со смутно темнеющего прохода, княжич чутко прислушивался – не слышно ли приближения врагов? А тишина оставалась все такой же непроницаемой. Где же их преследователи? Идут во тьме и тумане по расщелине, надвигаясь на них, или же остановились на кромке тумана, поостерегшись нырнуть в него вслед за караваном?..
Неясный, пляшущий огонек показался где-то впереди.
Александр напряг глаза, стараясь рассмотреть этот неровный, рваный свет. Сжав покрепче древко лука, он задался вопросом, почему ханский воевода не скомандовал лучникам поднять луки в ожидании приближения противника. Мерцание огня стало ярче, а туман вокруг Александра как будто бы даже рассеялся. И стоило только мареву стать прозрачнее, как взору юноши открылось то, чего совсем он не ожидал: узрел он костер, потрескивающий в мягкой и теплой ночной мгле, расседланного и привязанного к кривому деревцу коня, а в тени – там, где свет костра тускнел – мужской силуэт. Человек сидел на свернутом походном плаще, подле него лежало сложенное оружие, голова его была низко опущена на грудь и он закрывал свое лицо ладонями, будто бы переживал страшное горе. Не сразу, но Александр признал в скрывающейся в тени фигуре своего кормильца.
- Мусуд? – воскликнул княжич ошеломленно.
Татарин судорожно вскинул голову, не веря в то, что услыхал.
- Олекса?!
Мусуд вскочил на ноги, пошатнулся, но все же сумел сделать несколько шагов к нему.
- О Аллах! Ты… ты… Жив ли ты, Олекса?.. - от скорбной мысли у татарина перехватило горло, а на глазах блеснули слезы. – Или душа твоя пришла проститься?
Никогда еще Александр не видел кормильца в таком горе!
- Друг мой верный! Не тужи и не хорони меня прежде времени! – воскликнул юноша тотчас. – Живой я покуда! И, коли выживу, то может и свидимся мы снова…
Мусуд сделал еще несколько шагов и протянул руку, пытаясь коснуться своего видения.
- Где ты? Где?..
Стоило татарину приблизиться к Александру, как стал туман сгущаться, скрывая их друг от друга.
- У хана Сартака! – крикнул было юноша, но голос его поглотила белая пелена.
Исчез и Мусуд, и костер и привязанный конь, все растворилось в тумане без остатка! Александр вновь обнаружил себя среди воинов, выстроившихся перед расщелиной в ожидании атаки врагов. Юноша заморгал, не зная, может ли он верить ли своим глазам. Быть может, его собственный разум обознался? Может, это было видение, насланное на него этим таинственным местом? Или же это все случилось наяву и Александр в самом деле на краткий миг сумел увидеть своего наставника?..
Дэйсецен гаркнул по-монгольски что-то и воины вздели руки с луками.
Александр, натянув тетиву, направил боек стрелы в темнеющий впереди проход. Напряженные руки удерживали тетиву, не позволяя стреле сорваться и со свистом устремиться вперед. И только когда впереди шевельнулись тени, одна за другой появляющиеся из расщелины, он спустил тетиву. Следом выстрелили прочие лучники.
Первые вражеские всадники, выскочившие из узкого прохода, оказались сражены стрелами и повалились с коней. За ними показался следующий ряд воинов – их постигла такая же участь. Однако те из врагов, что двигались третьей линией, поняв, что впереди их ждет засада, прикрылись щитами. Стрелы вонзались в заслоны, не причиняя вреда наступающим воинам. Ханские воины успели выстрелить несколько раз, прежде чем всадники налетели на полумесяц лучников.
Отбросив лук, Александр, выхватив из ножен меч, направил коня в схватку.
В густом и непроглядном тумане завязался отчаянный бой. Узкий проход между скал, в котором столпились враги, давал то необходимое преимущество, в котором царевич нуждался. Преследователи насели на ряды лучников, стараясь оттеснить их назад своим напором, чтобы освободить проход следующим за ними по расщелине конникам. Но отступить назад означало позволить врагам выйти на более удобную для боя местность, а потому ханские воины – что провели всю предыдущую ночь в сражении, а день в бегстве – ожесточенно, напрягая все силы, противостояли наступлению.
Несмотря на упорное противостояние, врагам удалось в большом количестве выйти на открытое пространство. Вскоре сеча гремела повсюду, добравшись даже до обозов, возле которых находился Сартак в окружении кешиктенов. Пришлось и царевичу вскоре принять бой с противниками. Орудуя мечом, он сражался так стойко, насколько мог, хоть и был до предела измотан испытаниями прошлого боя и трудного дня.
Усталость, однако, дала о себе знать!
Руки царевича ослабли, стали вздрагивать. Он не сумел отразить атаки противника и копье вонзилось ему в плечо, пропоров стальным наконечником доспех. Сартака ударом отбросило назад, он споткнулся и упал навзничь. Скопом враги насели на кешиктенов, пытающихся прикрыть своего господина, и успели достать мечами Сартака, ранив его в ногу и грудь. Закричал в ужасе царевич, решив, что наступил миг его смерти…
Закричали и кешиктены, призывая соратников на защиту господина.
Александр, заметив кипящую драку возле обозов – там, где должен был стоять Сартак – бросил своего коня туда, прорываясь сквозь колыхающуюся в отчаянной резне толпу. Княжича сбросили с коня, пронзив животное копьем, но это не остановило его – прорубая себе путь сквозь месиво тел, он добрался до царевича. Оказавшись прямо перед Сартаком, Александр заслонил его собой, помогая кешиктенам защитить того от яростного нападения врагов.
Не сразу, но сумели кешиктены и Александр заставить врагов отступить от обозов.
Неистовое сопротивление ханских ратников дало свои плоды – те, кто успел выйти из расщелины, были убиты или тяжело ранены, остальные же отступили назад, скрывшись в туманной пелене. Тогда воины Сартака смогли, наконец-то, перевести дух. Александр, сев на землю рядом павшим конем, оперся спиной на его круп и, сложив испачканные в чужой крови руки на коленях, переводил дух.
- Хорошо воевать ты! Ловко как барс, - раздался голос Уздена. – Весь в кровь, а без рана!
Княжич поднял на него свои серо-зеленые глаза. Тюрк был ранен, ударом меча ему рассекло руку выше локтя и теперь она была перевязана пропитанной кровью тряпкой, а на лбу виднелась крупная ссадина. Несмотря на ранения, Узден широко улыбался. Он сел подле Александра и тоже прижался к конскому трупу спиной, охнув при этом от боли. Так они сидели некоторое время, вглядываясь в клубящийся туман, в котором двигались тени – это ханские воины добивали раненых врагов.
- Славный драка! Устоять! – проговорил тюрк, поправляя тряпку, прикрывающую рану. – Как ты найти этот скала?
Александр передернул плечами и предпочел промолчать.
- Эх, небо нету! Небо нету, звезда нету… Одно туман… - продолжал говорить Узден задумчиво, подняв взгляд наверх. – Утро станет, видеть ли солнце?
Княжич тоже посмотрел наверх, туда, где должно было быть небо. Его беспокоила та же мысль – рассеется ли туман утром! Этот туман и эти скалы стали для ханского отряда спасением сегодня, но чем обернется их спасение назавтра? Они вступили на проклятые земли, где обитает древняя сила – княжич осознавал сие со всей ясностью. Здесь, в туманном мареве, есть еще что-то, помимо воинов Сартака и отступивших преследователей. Эта неведомая сила способна насылать видения и она следит за ними исподтишка, однако никто, кроме Александра, не чует того!
- Руасс! – голос Дэйсецена, смазанный плотным туманом, донесся до ушей Александра. – Руасс!
- Сюда! Тут он! – отозвался Узден по-монгольски.
Перепрыгивая через тела павших воинов, кешиктен отыскал их.
- Хан зовет тебя к себе, руасс! Идем! – сообщил по-персидски Дэйсецен.
Пришлось Александру встать на ноги и последовать за ним.
Царевич, чьи раны уже успели перевязать, сидел на расстеленных по каменистой земле звериных шкурах. Его лицо потемнело от усталости и боли, причиняемой ранами, но вопреки этому Сартак старался держаться с приличествующей его сану выдержкой. Жестом Сартак дал понять, что Александр может сесть неподалеку от него.
Тем временем услужливый кешиктен пытался развести огонь в жаровне, чтобы приготовить целебный отвар из стеблей хашеши, способный быстро унимать боль, но сырость тумана мешала огниву разжечь трут. Наконец, трут затлел от искры и сухой конский помет в жаровне занялся огнем. Когда пламя разгорелось, кешиктен бросил в него серебристо-черные камни, которые скоро жарко разгорелись. То были горючие камни (1), дающие жар много сильнее, чем помет и дерево. О свойствах этих камней монголы узнали, завоевав Цзиньскую империю – где местные жители много столетий добывали горючие камни из недр земли - и с тех пор монгольская знать использовала горючие камни для своих нужд.
Сартак, поглядев на Александра с уже привычным недоумением, сказал:
- Мой народ верит, будто таких, как ты, охраняют могущественные духи. И потому из всякой битвы они выходят невредимыми… - слова эти звучали как некое признание, которое царевич сделал под влиянием чувств. – Я прежде не верил в духов, моя вера иная… Но ты заставляешь меня усомниться! Почему ты весь в крови, но даже не поранен? Что же приносит тебе такую удачу?..
- Это лишь мастерство, но не удача, - качнул головой княжич. – А мастерством я обязан своему наставнику.
- Где же ты смог повстречать такого наставника? – приподнял брови Сартак, несмотря на боль все же испытывая любопытство.
- Этот благородный воин служил моему отцу, - соизволил немного приоткрыть завесу тайны своего прошлого Александр. – И он был щедро делился со мной всем, что умел сам.
- И где теперь этот воин?
- То мне не ведомо, - передернул плечами княжич, скрывая свою грусть, всколыхнувшуюся в нем при мысли о Мусуде и о том видении, что посетило его перед самой битвой у расщелины. Где бы ни был Мусуд и что бы ни значило то видение, сейчас это никак не могло помочь Александру, а только лишь лишало его душевного равновесия.
- Этот бой отнял у меня много храбрых воинов. Дорого далась мне вторая победа над врагами! Весьма дорого… - заговорил Сартак о том, ради чего призвал к себе руасса. – Отныне я желаю, чтобы ты принял на себя долг моего охранителя и вместе с кешиктенами оберегал мою жизнь. Такова моя воля!
- Как скажешь, хан, - кивнул Александр на то.
Поморщившись от внезапной боли, царевич посмотрел в сторону жаровни, с надеждой дожидаясь, когда лечебный отвар будет готов. Кешиктен виновато сообщил, что нужно подождать еще немного, чтобы стебли хашеши отдали воде все свои соки.
- Теперь ты откроешь свое имя, руасс? – стремясь отвлечься от неудобств, причиняемым ему ранениями, задал следующий вопрос царевич. – Зачем тебе окутывать его тайной?
Помедлив недолго, княжич предпочел ответить так:
- Имя свое я назову, когда получу свободу.
Сартак не стал сердиться на его упрямство, а только ухмыльнулся:
- Ну как знаешь! А я уж собирался сам выдумать тебе имя, - заметил он насмешливо. – Думал звать тебя Неврюем… Так называют тех благородных мужей, кто не терпит лжи, а любит правду. Тех, чье слово не расходится с делом. А ты, хоть и скрытен, но правдив, даже если это может стоить тебе жизни…
Слова царевича вызвали у Александра улыбку.
- Коли изволишь, зови меня так!
Сартак тоже соизволил улыбнуться. После тяжкого, почти безнадежного боя, что пришлось выдержать ему и его отряду, чувствовал он себя утомленным и потерянным. Присутствие руасса притупляло его подспудную тревогу за будущее. Этот юноша с серо-зелеными очами определенно лукавит, утверждая, что ему не благоволят высшие силы, даруя ему везение! Нет, чутье говорило Сартаку – руасс знает, кому обязан своей удачливостью! Руасс ведает и видит куда больше, чем прочие воины в ханском отряде, ведь сумел же он увидеть спасительные скалы тогда, когда никто не мог их разглядеть… А коли так, то, покуда руасс остается рядом с ним, то везение не отвернется Сартака!
Царевич никак не мог надивиться самому себе. Как чудно для него было общение с руассом! Он не чувствовал себя царевичем, сыном хана Бату, разговаривающим со своим подданным. Как будто подле Сартака сидел кто-то равный ему – или же, напротив, это сам Сартак становился равным этому юноше?..
Они говорили меж собою как два друга и, повинуясь душевному порыву, царевичу захотелось и вправду увидеть в лице руасса своего друга. Ведь за всю жизнь не было у Сартака того, коего он решился бы от всего сердца называть другом! Мудрая мать его, Баракчин-хатан, внушала ему, что не может быть вокруг наследного царевича друзей – есть лишь соперники и их прислужники, всегда готовые на предательство – а потому никому нельзя верить, никого нельзя приближать к своему сердцу! До чего одиноким он был прежде из-за этого страха перед тайными врагами, могущими прикинуться его друзьями! И подлое нападение воинов Чагатая, увы, подтверждало – предостережения матери не были пустым звуком!.. Но руасс не походил ни на кого, кого прежде Сартак знал! Имелось в руассе столь редкое благородство, что подталкивало царевича верить тому…
Кешиктен наконец-то протянул царевичу чашу, наполненную хашешевым отваром. С нетерпением Сартак пригубил напиток, жадно проглатывая его глоток за глотком. Отвар обжигал ему язык и горло, но царевич проглатывал его, желая поскорее освободиться от боли. Облегчение пришло к нему вскоре, притупив боль и окутав разум мягким дурманом.
- Дождемся утра… А утром… Утром ты, Неврюй, выведешь нас из этого места, - пробормотал Сартак, укутываясь в плащ и неумолимо погружаясь в сонливость. – Пусть твои духи покажут дорогу! Пусть ниспошлют удачу…
На сей раз руасс не стал возражать, что не ведает он ни о каких духах. Молча Александр наблюдал, как царевич, опьяненный хашешей, погружается в усталый сон. Переведя взор в сторону, княжич посмотрел на забившихся неподалеку под прикрытие обозов ханских советников, среди которых был и Ягмыр-ака. Знатный тюрк молча передыхал от страха, что пришлось ему натерпеться во время битвы – ведь могли воины Чагатая и его убить в непроглядном тумане и кровавой суматохе! Когда взгляды Ягмыр-аки и Александра пересеклись, то вспыхнули глаза советника бессильной злобой.
«Вот кто здесь предатель! – подумал княжич убежденно. – Вот кто натравил врагов на караван! Но как же вывести его на чистую воду?..»
Опершись спиной на каменистый выступ, княжич вытянул ноги, желая немного дать себе немного отдохнуть. Он не спускал глаз с Ягмыр-аки, но потом усталость начала брать верх и в какой-то миг его он прикрыл глаза, против воли погружаясь в чуткую дрему. А белесый туман всё продолжал клубиться вокруг него, шипя на языках пламени в жаровне.
Стоило Александру опустить веки, как почувствовал он, как под ним словно бы ушла земля и он беспомощно провалился в пустоту. Чувство падения вынудило юношу вздрогнуть и тут же проснуться. Распахнув глаза, княжич поспешно вскочил на ноги, напряженно озираясь по сторонам.
Исчез туман, прежде застилавший все вокруг.
Теперь, в свете луны и звезд, Александр мог разглядеть окружавшие из каменные валуны и тени скалистых хребтов, возвышающихся вокруг ханского становища наподобие чаши. Вместе с туманом пропали и воины хана Сартака, и тела убитых, и обозы вместе с лошадями. Был Александр в этом месте совершенно один.
- Олекса!
Услышав громкое нечеловеческое шептание за своей спиной, порывисто оглянулся он, кладя ладонь на рукоятку меча.
- Я слышу тебя! – воскликнул Александр.
- Иди ко мне! Иди! – звал голос его, призывая углубиться в ночную тень.
Он двинулся на голос, осторожно нащупывая стопами в темноте землю. Уткнувшись в скалу, княжич остановился, но затем заметил выдолбленные в камне кривые ступеньки, уводящие куда-то в высь. Цепляясь за неровные склоны хребтов руками, Александр принялся карабкаться наверх. Во тьме он плохо видел, насколько высоко он уже спел забраться, однако кривая и почти что отвесная лестница закончилась. Юноша вскарабкался на отлогий выступ, выдолбленный в скале и остановился, силясь разглядеть что-либо прямо перед собой.
- Олекса!
Александр заметил какое-то шевеление в темноте и тут же схватился за меч, ожидая нападения. Но таково не случилось. Что-то белое мелькнуло впереди – и из тьмы навстречу ему выступила обнаженная девица. Кожа её была бела как снег, но вся сплошь покрыта черными узорами, изображавшими скачущих зверей, ползучих гадов и летящих птиц. Распущенные темные волосы девицы были столь длинны, что волочились по каменистой поверхности уступа вослед за ней.
Один миг юноша с замешательством разглядывал девицу, а потом инстинктивно отвел взгляд от её тела. Ни разу еще не доводилось видеть ему обнаженного женского тела! Мусуд, воспитывавший его, никогда не позволял себе бросать тень на женскую честь, обращаясь со всякой девкой или бабой со сдержанностью и снисходительностью. Потому и Александр, ровняясь на кормильца во всем, никогда не дозволял себе оскорбить ни единую девицу хотя бы непристойным взглядом, не то что делом – хоть и, будучи княжеским сыном, мог и не сторониться слабостей, свойственных мужчинам.
- До чего ты кроток! – послышался мелодичный смех девицы, приближавшейся к нему.
Она оказалась совсем близко и Александр вынужден был посмотреть ей в глаза. Девица не походила ни на монголов, ни на тюрков, больше походя на уроженцев северных земель лицом, хоть и черны как смоль были её глаза. Она, замерев совсем рядом, тоже неотрывно рассматривала юношу, улыбаясь большим, будто бы лягушачьим, ртом.
- Кто ты будешь? – спросил княжич её.
- Имя мне – Ночная Птица из рода Поющих Птиц, что поют о воле богов, - последовал ответ. – Покуда дышала я, то пела своему племени о том, что шептали мне боги на ухо. А после того, как мать-смерть приняла меня в объятия, я стала берегиней врат меж долиной жизни и пустошью смерти…
Прояснилось все для Александра тогда:
- Ты – дух бесплотный!
- Разве тело мое бесплотно? – снова рассмеялась девица и, протянув ладонь, прикоснулась к теплой щеке юноши. – Али не чувствуешь ты ничего?
Княжич отшатнулся от нее и едва не свалился с края уступа при этом.
- Для чего звала меня? – воскликнул он. – Для чего заманила сюда?
Поющая Птица склонила голову в бок, взирая на него с лукавством.
- Ты слышишь НАС, Олекса. Ты похож на НАС. Хоть и чураешься того, не хочешь говорить с НАМИ, - прошептала она и голос её растерял мелодичную напевность, став похожим на шуршание осыпающегося песка. – Но боги избрали тебя! А потому не укрыться тебе нигде от их голосов. Звала я тебя, дабы уверовал ты в свою судьбу – ибо судьба эта уже соткана богами…
Александр, обойдя ей стороной, встал чуть с боку, глядя на нее настороженно:
- Чего же хотят боги?
- До чего забывчив людской род! Забыл и твой род правду о клятве страшной и древней, что дал твой предок богам, придя править на новые земли! Клялся он чтить богов и быть верным сыном их. А боги клялись беречь своих детей от всякой напасти и не дать пересохнуть древу жизни, не дозволить сгинуть ему в небытие. Но забыта была та клятва его сыновьями и внуками! Но как отец прощает неразумное дитя свое, так и боги не отвернулись от племени им подначального. Боги всё так же бдят над вами! И желают они спасти племя твое от истребления кровавого – и спасут они его твоими руками!
Нахмурился княжич, не желая внимать словам девицы:
- Не верю я… Не верю… - протестующе замотал он головой.
- Лоб у тебя зело твердый! Набьешь ты шишек, прежде чем уразумеешь истину! – вздохнула печально Ночная Птица. После чего, подняв руку, разукрашенную причудливыми узорами, она указала на самый высокий горный пик, что с высоты уступа можно был легко разглядеть даже в ночи. – Как взойдет солнце, веди свой отряд к той скале. Там пещера скрыта. Заходите туда и, не боясь ничего, ступайте вперед сквозь сумрак. По ту сторону скалы найдете вы спасительный выход. Устремитесь вы в степь и более никто не последует за вами с недобрыми помыслами!
Сказав это, она шагнула к княжичу и, заглядывая ему в глаза.
- Ты люб богами, Олекса… Потому выйдешь ты невредимым из места этого, где древним законом запрещено рождаться и умирать, - проговорила девица на прощание. – Верь али не верь, но запомни одно! Запомни крепко! Оборонят тебя боги от вражеского меча, но не оборонят от предательства тех, кто одной с тобой крови. Суждено тебе испить тебе горькую чашу ненависти кровников своих! Стерегись их! Стерегись тех, кто братьями твоими зовется…
Порыв лютого ветра ворвался на уступ и тело Поющей птицы тут же рассыпалось в прах, серой пылью улетев прочь.
Александр распахнул глаза, ощущая как капли пота текут по его лицу, а виски ломит от боли. Он все еще сидел неподалеку от спящего под охраной кешиктенов царевича Сартака. Густой туман все так же плыл хлопьями мимо него.
Светало.
Где-то там за туманной завесой блекло ночное небо, предвещая рассвет.
Александр вскочил и решительно зашагал в сторону, куда во сне призывал его голос Ночной Птицы. Отыскал он кривые ступеньки, выбитые в скале. Взобрался наверх, к тому самому уступу. Оказавшись на уступе, он замер, окинув взглядом открывающийся сверху вид. Вот и та самая скала, на которую указывала ему приснившаяся девица - пик её, уже освещенный первыми лучами солнца, возвышался над клубящимся туманом.
Затем шагнул он вглубь расселины в скале, откуда ночью вышла к нему Ночная Птица.
Там, в превратившейся в труху деревянной колоде, нашел он человеческие кости, покрытые почти истлевшими покрывалами. Вокруг колоды лежало много побелевших от времени лошадиных костей, среди которых валялись сбруи и остатки седел. Тот, кто погреб здесь тело Ночной Птицы, принес в жертву и коней, а также оставил утварь и женские украшения подле почившей вечным сном девицы из рода Поющих Птиц.
Долго стоял Александр над костями, долго разглядывал их.
Развернувшись, княжич пошел прочь из расселины, вышел на уступ, а оттуда спустился на ведущие вниз ступеньки.
Пора было выбираться отсюда!
Надобно поднимать отряд и отравляться туда, куда указала ему Ночная Птица.
_________________
(1) Горючие камни – ископаемый уголь
_________________
8. НАЗВАННЫЕ БРАТЬЯ
- Навар очень хороший! Хорошо хворь изгоняет! – приговаривал шаман, протягивая ханскому сыну чашу с дымящимся бульоном. – Жар уйдет! Скоро полегчает хану!
Сартак – бледный от горячки, вызванной полученными в бою ранами – принял подрагивающими руками чашу у шамана. Царевич поднес сосуд к себе, однако заметил вдруг гримасу отвращения на лице руасса. Это удивило Сартака и он, вместо того, чтобы пригубить отвар, заговорил с Александром на персидском языке:
- Почему смотришь так, Неврюй?
Тот и вправду не мог сдержать брезгливости при виде того, что за напиток приготовил шаман. В воду, закипевшую в котле, чего тот только не добавил! И черепа каких-то мелких грызунов, и потроха и даже лошадиное копыто. Навар источал такую вонь, что Александру против воли захотелось отодвинуться подальше.
Не привык княжич еще к обычаям монголов! Употребляли монголы мясо любых зверей, каких могли поймать, даже тех, что русские считали едва ли не падалью – не раз Александр видел, как рядовые воины вылавливали в степи мелких грызунов. Но даже куда более благородное мясо они умудрялись приготовить так, что оно источало дурной аромат и вызывало у Александра приступ тошноты – потому княжич предпочитал жевать полоски сушеного мяса, нежели прикасаться к вареву монголов.
Ну а теперь Александр смог воочию лицезреть способы врачевания этого племени!
Царевич расхворался после боя – раны его воспалились, а тело его стала сжигать лихорадка – однако он упрямо отказывался остановиться на длительный постой, желая как можно скорее добраться до ставки отца. Однако, когда до юрты хана Бату оставался день пути, стало Сартаку совсем худо и он того и гляди мог вывалиться из седла от слабости. К счастию, караван добрался до одного из становищ племен, подвластных хану Бату. Тут их отряд мог чувствовать себя в безопасности.
В племени нашелся шаман, занятием коего было не только общение с духами, но и врачевание соплеменников. Советники Сартака настояли на том, чтобы сделать передышку – а покуда шаман лечит раны царевича, отправить к хану Бату гонцов с благими вестями о возвращении каравана. Нехотя царевич прислушался к доводам советников. Он согласился допустить до себя местного шамана, условившись, что тот не станет читать над ним языческих молитв и призывать духов, а лишь займется его ранами.
Действия шамана вызвали у Александра недоумение. Не так врачевали захворавших у него на родине! Впервые он видел, чтобы лихорадочного больного поили бульоном, сваренным едва ли не из помоев. На землях, где родился и вырос Александр, лихорадку, вызванную ранением, лечили бы охлаждением – ведь знали там, что охлаждение замедлит течение хвори, снимет воспаление и водянку (1). Вот почему зимой раненных старались держать в плохо прогретых помещениях, а летом обливали студеной водой из колодца. Кроме охлаждения, использовали знахари многочисленные целебные травы, которые во множестве прорастали в лесах и полях земли русской. Настои из этих трав и пили и делали перевязи с ними, дабы вытянуть гной из ран. Бульон из мяса тоже подавали как средство, восстанавливающее силы после болезни – но мясо стремились использовать только самое лучшее. И если бы кто-то вздумал предложить князю выварку из потрохов и лошадиного копыта как лечебное средство – то, без сомнений, отхватил бы жестоких плетей немедленно!
«Неужто это и есть шаман?» - дивился мысленно Александр.
Не впечатляли его совсем ни личина шамана, ни его нрав, ни познания в лекарском деле.
Вопрос Сартака застал княжича врасплох, он не ожидал, что тот направит на него свой взор.
- Воняет это варево как отхожее место, - ответил Александр просто. – Отчего же этот лекарь туда еще конского помета не добавил для пущей вони?
Царевич, несмотря на телесную немощь, не удержался от ухмылки.
- Шаман хочет залечить мои раны! – заметил он, заглянув при этом в чашу, где поблескивал маслянистым жиром навар.
- Не ведаю, излечит ли варево раны, но дристалища прибавит уж точно, - пожал плечами княжич.
Поразмыслив немного, Сартак отставил от себя чашу, так и не испив из нее. Советники несогласно загудели, призывая господина не отказываться от вспомоществования шаманского. Но царевич лишь отмахнулся от их наставлений. Он верил словам руасса. После того, как тот сумел найти место для битвы с врагами, а затем неведомым образом сумел отыскать в тумане пещеру, что вывела их отряд в степь, Сартак уже не сомневался в способностях руасса видеть больше, чем прочие его люди.
- Так молви же, как мне излечиться? – задал следующий вопрос Сартак, не спуская глаз с Александра.
Его советники бросали злобные взгляды в сторону русоволосого юноши. Не по душе им было, что царевич все чаще и чаще прислушивался к тому, что говорит бывший раб! Тревожило стариков то, сколь стремительно и неумолимо возрастало влияние чужестранца на Сартака. Одной гримасы, появившейся на лике руасса оказалось достаточно, чтобы остановить Сартака от питья лечебного отвара! Особенную злобу испытывал Ягмыр-ака. Злобу и страх!
- Надобно прочистить раны от гнилой крови. А после окунуть его в воду! - заговорил Александр. - Вода раны промоет да снимет жар.
- Нет! Нельзя сквернить воду! Ты, руасс, не ведаешь какой грех сие! Вода священна! – тут же воскликнул Ягмыр-ака, яро возражая против его намерений. – Великий монгол Темуджин свято запретил окунаться в текучую воду! Священная Яса говорит об грехе том одно: преступившему запрет положена смерть!
Царевич Сартак, выслушав советника, распорядился:
- Наберите воды бадьями и несите сюда!
- С чего бы тебе слушать руасса, господин? – вновь вмешался Ягмыр-ака, заговорив на монгольском. – Послушай шамана! Шаман ведает тайны врачевания, говорит с духами! А что руасс?...
- Неврюй спас мне жизнь! Неврюй нашел место для битвы и мы сумели победить врагов, преследовавших нас! И Неврюй вывел нас из плена тумана! А потому верю я его словам! – отрывисто, будто рубя мечом, ответствовал царевич, раздраженный назойливым вмешательством советника. – А если ты, Ямыр-ака, вознамерился перечить моим приказам – то, гляди, решу я, что желаешь ты, хитроумный тюрк, погибели мне!
Испугался советник и благоразумно примолк.
Выполняя повеление господина, ханские воины принесли воды в бадьях. С Сартака сняли доспехи и короткий халат из плотной ткани, защищавшей от холода в степи. Рана на груди выглядела плохо: запекшаяся кровь почернела, а плоти вокруг побагровела и вздулась от воспаления, став твердой на ощупь. Малейшее движение причиняло Сартаку сильнейшую боль, которую не глушил даже отвар хашеши.
- Сделай это сам, Неврюй. Прочисти рану! - произнес тихо царевич. – Другим я это не доверю…
Александр промыл в бадье кинжал, который он снял с тела убитого врага еще в первой битве, и опустился на колени перед ним. Он поднес нож к ране на груди, но остановился и вопросительно посмотрел в глаза Сартаку. Тот, закусив губу, встретил его взгляд, понимая, что его ждет.
Да, Сартак боялся боли. Он боялся смерти – и в особенности мучительной смерти. Эти страхи были его слабостями, одними из многих. Однако, вопреки страху, он верил руассу. Верил, что тот может излечить его. Ему, Сартаку, нужно приветствовать своего отца твердо стоя на ногах, а не приехать в ханскую ставку в телеге, умирая от горячки!
Кивнул царевич согласно и сжал трясущиеся руки в кулаки.
Александр прижал острие кинжала к воспалившейся коже вокруг раны, а затем надавил, вонзая его глубже. Заскрипел зубами царевич, вздрогнул, но стойко не попытался остановить руасса. Молча Сартак терпел боль, памятуя, что стоны боли расценят все его сородичи как проявление слабости. Александр сделал круговой надрез, срезая загнившую и почерневшую плоть, после чего удалил сочащийся гноем кусок мяса и кожи. По судорожно вздымающейся груди царевича потекла кровь – но то была чистая, не замутненная гноем кровь. Смочив в воде кусок чистой ткани, Александр прижал её к ране и потребовал, чтобы кто-нибудь удерживал тряпку у раны. И, покуда один из воинов зажимал кровоточащую рану, Александр распорол штанину царевича и принялся за ранение на ноге.
Закончив с очисткой ран, Александр бросил куски гнилого мяса в огонь и распорядился:
- А теперь обливайте его водою!
Кешиктены, подхватив бадьи, поочередно окатили Сартака водой.
- Еще! – приказал княжич.
Снова и снова царевича обливали водой, пока не побледнел он от холода. Прекратив обливание, Александр перевязал раны Сартака полосками чистой ткани и повелел оставить его под открытым небом, укрыв его легко – так, чтобы холодный ветер, гулявший по степи, охлаждал тело больного. На какое-то время Сартак, совсем обессилев, впал в забытье.
Уже вечерело, когда сознание вернулось к нему.
Сартак ощущал холод, пронизывающий его тело и ноющую боль в ранах – но вот горячка явственно отступала от него. Жар, доселе сжигавший царевича изнутри, поутих. Еще не веря в ниспосланное ему облегчение в хвори, Сартак приподнял свою голову – и увидал сидящего неподалеку Александра. Тот, глядя на пламенеющий закат солнца, задумчиво жевал травинку.
- Должно быть, ты спас меня снова… - выдохнул Сартак, едва шевеля губами.
Повернув голову к нему, Александр усмехнулся:
- Неужто ты, хан, очнулся? Это хорошо, - указав на советников, сидевших у костра неподалеку, княжич прибавил: - А то мудрецы твои грозились мне, что снимут с меня кожу живьем, коли ты помрешь!
- Эти мудрецы не стоят и червивого хвоста тушкана, - пробормотал царевич и попытался было сесть, но Александр помешал ему.
- Тебе лежать надо, хан, - возразил он. – Твоя хворь еще не ушла совсем! Нужно тебе сил набираться.
Послушно Сартак опустил голову на походный плащ.
Заприметив, что царевич пришел в себя, советники устремились к Сартаку.
- Хан! Хвала Тэнгри, вы живы! Хвала Тэнгри и вечному небу! – восклицали они наперебой.
- Дайте воды! – потребовал царевич. – Пить хочу…
Кешиктен поспешил поднести ему чашу с водой и тот сделал несколько глотков.
- А теперь уйдите все прочь! – приказал Сартак. – Лишь Неврюй пусть останется со мной.
Скрывая неудовольствие от такой милости, проявленной к чужаку, советники отступили от ложа царевича.
- Неврюй! – заговорил снова царевич.
Когда тот посмотрел на него, то высказал Сартак мысли, что волновали его:
- Помню, что обещался отпустить тебя на все четыре стороны, после того как доберемся до юрты отца моего. Помню - и не могу нарушить слова своего! Но… Но меня и моего отца, хану Бату, ждет впереди далекий и опасный путь на восток. И страшусь я, что в этом пути нас будут подстерегать наши враги… Смертельные враги! Те враги, что уже дважды нападали на мой отряд… Потому хочу я удержать тебя подле себя. Хочу, чтобы охранял ты жизнь мою!
Примолк ненадолго царевич, переводя дыхание, Александр тоже безмолвствовал.
- Не могу я отказаться от своего слова и принудить тебя отправиться со мною в тот путь далекий! Не могу… Ты не мой раб… И ты не давал клятвы служить мне… - собравшись с силами, вновь заговорил Сартак. – Но если ты не хочешь идти одной дорогой со мною, как с твоим господином, то, быть может, ты согласишься пойти со мною как мой брат?..
Александр продолжал хранить молчание.
Он не знал, что ответить на слова царевича. Тот предлагал ему не просто дружбу свою, а побратимство! А коли станут они названными братьями, то по древнему закону вынужден будет Александр откликнуться на просьбу Сартака о помощи. Княжича не пугали возможные битвы, не пугало долгое путешествие на неведомый восток – но не оставляли его воспоминания о родном доме и о тех, к кому было привязано его сердце. Нескончаемо он думал о том, чтобы вновь увидеть лица отца, мачехи и кормильца…
Впрочем, не решил Александр еще для себя самого, хочет ли он возвратиться в княжескую семью и снова принять на себя бремя княжеской участи! Ведь раньше участь эта душила его, сковывала, препятствовала его стремлению познать мир как можно шире! Тоска по милым сердцу людям боролась в нем с врожденным бунтарством и любознательностью. Ежели примет он предложение Сартака, то сможет увидеть земли, прежде невиданные и неведомые! Возможность такая выглядела чересчур заманчиво для юного и пылкого разума Александра…
- Пойдешь ли ты со мною как мой брат? – повторил царевич, пытливо всматриваясь в его лицо. – Что же ты скажешь?..
Сбросил княжич с себя вязкую нерешимость:
- Скажу… Скажу – станешь ты братом моим, то не оставлю я тебя перед лицом опасности, какой бы ни была та опасность, - проговорил он. – И, коли ты попросишь о том, то пойду с тобой хоть до конца света.
Улыбнулся торжествующе Сартак и, несмотря на одолевающую его немощь, все же сел.
- Счастливая звезда взошла надо мной, когда повстречал я тебя, Неврюй! И верю я, не угаснет та звезда, куда бы не направился я, ведь ты будешь со мною! – воскликнул он обрадованно. – Дейсецен, подойди!
Старший кешиктен, почтительно несший стражу чуть поодаль, тут же поспешил к нему:
- Слушаюсь и повинуюсь, хан!
- Скорее принеси рог с айраком, - повелел царевич.
Получив украшенный золотым ободом рог, наполненный белесым напитком, Сартак передал его Александру.
- Теперь дай мне нож! – потребовал царевич следом.
Когда кешиктен протянул ему кинжал, то полоснул им по своей ладони. Руку кольнуло болью, однако эту боль Сартак претерпел также, как и в момент очищения его ран от загнившей крови. Держа ладонь над рогом, он капнул кровью в айрак. Советник Ягмыр-ака, запоздало догадавшись о подоплеке происходящего, метнулся к нему и, упав на колени, предпринял попытку воспрепятствовать намерениям ханского сына:
- Остановитесь, хан! Как возможно брататься с чужаком?! – затараторил он на монгольском языке. – Ошибкой станет это! Да и одобрит то ваш благородный отец, хан Бату?!
- Для побратимства не нужно благословление отца, - высокомерно отозвался Сартак, вновь закипевший от вмешательства советника.
- Но господин мой… - не собирался отступать тот, чем окончательно рассердил царевича.
– Отойди от меня, Ягмыр-ака и не приближайся, прежде чем я призову тебя! Пошел прочь или прикажу выпороть тебя, как никчемного раба – коим ты и являешься, тюрк! Ты – всего лишь раб монголов, возгордившийся тем, что к его россказням слишком часто прислушивались! Дэйсецен, прогони его скорее!
Кешиктен схватил за шиворот Ягмыр-аку и дернул того назад, заставляя отступить.
- Твой черед, Неврюй, - изрек Сартак, протягивая кинжал Александру. – Сейчас твоя кровь!
Тот надрезал свою ладонь и тоже капнул крови в золоченый рог.
Сартак поднял сосуд вверх настолько, сколько позволяли ослабевшие руки:
- Смешалась наша кровь! Отныне едины наши судьбы, как соединены по праву рождения судьбы братьев единокровных! Да забудет мое сердце вовеки тебя, как не забыл бы я кровника своего! И клянусь тебе, брат мой названный, что не оставлю тебя в беде и всегда приду с мечом и щитом на помощь по первому зову твоему! А если отступлю я от слова своего, то пусть карой мне станет смерть! – произнес царевич торжественно и отпил пьянящего айрака, тем самым закрепляя свою клятву перед лицом Александра.
Взяв рог в свои руки, княжич повторил его слова и тоже пригубил окрашенный кровью напиток.
- Теперь мы – побратимы! – провозгласил царевич. – Отныне ты – мой анда! (2)
Совсем ослабев, он упал обратно на ложе, переводя дыхание. Александр, решив, что он снова провалился в забытье, оторвал от подлатного халата лоскут ткани и принялся обматывать его пораненную руку. Однако вскоре он слова услышал голос Сартака:
- Теперь ты не просто свободен… Теперь ты мой названный брат, - промолвил тот негромко. – Помнишь, обещал ты назвать свое имя?
- Помню, - отозвался юноша. – Зовут меня Александр.
- Алео… Алесандо? – на свой лад повторил имя царевич, проглотив несколько букв его имени. – Имя твое такое же, как и твой нрав – трудное.
Рассмеялся княжич и заметил лукаво:
- К чему ломать язык… Уж тогда зови меня как привык – Неврюем!
- Так и буду… - согласился Сартак, погружаясь в целительный сон.
Александр остался сидеть подле него, погрузившись в свои мысли.
Несмотря на принятое им решение, где-то в глубинах души он продолжал ощущать сомнения. Не оставляли его воспоминания о родителях и Мусуде, привидевшемся ему в том проклятом месте. Казалось княжичу, будто подвел он своих близких, отказавшись от мыслей поскорее вернуться на земли русские! Тоска снова подступила к сердцу Александра – но в следующий миг он упрямо отринул её прочь. Успеет он еще свидеться с теми, кого любит! Может статься, что за время путешествия на восток, сможет он утолить свою жажду познания мира, свое неуемное любопытство…
Ханские советники, собравшись вместе у разведенного костра, шептались меж собой:
- Руасс куда опаснее, чем предвидели мы! Хан Сартак доверился ему так, как не доверялся никому прежде! – шипел Ягмыр-ака, стараясь, чтобы кешиктены не услышали его рассуждений. – Он приблизил к себе опасного чужака, побратался с ним! Уж не лишился ли разума наш господин, рискуя так? О, помяните слово мое, рухнет небо на династию Джучидов и погребет его под собою! О горе всем нам! Горе!
- Хан болен! Не осознает он, что творит в горячке, - присовокупил другой советник, что в свите стоял ниже рангом Ягмыра-аки. – Может, отойдет он от хвори и разум вернется к нему? Раскается он в решении своем!
- Толку с того, даже если и раскается? Обряд братания совершен! – расстроенно заметил третий советник, тревожно теребя себя за бороду. – Обряд священный издревле и соблюдать его придется, какому бы богу при том не молился хан Сартак! Нельзя оборотить обряд назад, страшное прегрешение это!
Ягмыр-ака тут же отмахнулся от его слов:
- Побратимство не приговор! На всякий закон найдется своё послабление! Или не помним мы, мужи умудренные, как сошлись войною побратимы Темуджин и Джамуха? - заявил он убежденно. – Побратались по юности Темуджин и Джамуха, однако ж разошлись потом их тропы и стали друг другу врагами они! А после разгрома Джамухи – казнил его Темуджин и не остановила его от того память о былом побратимстве!
Только примолк он, как немедля услышал возражения:
- Не суди скоро, старший советник! Сказанное тобою – правда, да не вся! Забываешь ты, что, после того, как разгромлен был Джамуха и пленен, то не захотел великий монгол казнить своего побратима! Предложил Темуджин Джамухе забыть былую вражду и вновь стать братьями. Однако отказался Джамуха от спасения своего, не захотел он признать Темуджина своим владыкой и потребовал для себя смерти, достойной вождя! И тогда исполнил великий монгол его волю. Понимаешь ли ты, что означает это? Брат названный на то так и зовется, что имеет он пред лицом своего анды право на прощение, вопреки проступкам своим!
Мрачно нахмурился Ягмыр-ака, понимая правоту собеседника.
- Опасен руасс! Беду он принесет нам всем, - повторил свои слова он, качая головой. – Не должно хану доверять чужаку больше, чем нам, почтенным советникам!
- Не станем же спешить! Царевич потерял голову от свалившихся на него бедствий в пути, - рассудил младший советник тогда. – Воротится Сартак в улус хана Бату, выправится от ран, передохнет от потрясений душевных – вот тогда и уразумеет, сколь поспешно он приблизил к себе руасса!
- Так и оно и будет, да благоволит нам Тэнгри! – согласился с ним третий советник.
Ягмыр-ака сдержал тяжелый вздох. Он покосился в сторону, туда, где находился его враг. Руасс, покусывая травинку, непонятным взглядом наблюдал за проступающими на небесном куполе звезды. Кто же этот мальчишка? Откуда он взялся? И какими силами, о великий Тэнгри, он добился милости от царевича?..
Нутро тюрка настойчиво твердило ему: все не так просто, как на то надеются прочие ханские советники! Быстрота, с которой сблизились Сартак и руасс, прозванный Неврюем, устрашала – царевич приказал прогнать его, своего старшего советника, будто был он обыкновенным рабом! Но еще сильнее его пугали взгляды, которые бросал на него руасс! Как будто тот знал о тайне Ягмыра-аки, знал о его предательстве. Что, если расскажет руасс о своих подозрениях царевичу? Ведь Сартак вполне может поверить его словам!
«До чего жаль, что нет у меня с собою яда! Иначе бы уже опоил мерзавца! – бессильно гневился Ягмыр-ака, мечтая дать выход своей мстительности. – Но ладно! Подождем! В ставке Бату-хана я сумею преподнести ему чашу смерти!»
На следующий день царевич уже чувствовал себя куда бодрее. По совету Александра Сартаку варили бульон из лучших кусков мяса и отпаивали его понемногу. На второй день его здоровье выправилось настолько, что он мог уверенно стоять на ногах и готов был снова сесть в седло.
К этому времени возвратились гонцы, посланные в ставку Бату-хана – их сопровождал отряд воинов, отправленный отцом Сартака для защиты каравана. Царевич, обрадованный тем, что лихорадка отступила от него, объявил о своем желании немедленно выдвинуться в дальнейший путь. Оставив раненных воинов в становище, дабы они не задерживали продвижение каравана, Сартак устремился к своей цели.
Александр скакал рядом с Сартаком в числе его кешиктенов.
- Выехал из Гурганджа рабом, а въедет в ставку хана побратимом царевича! – шептались меж собой рядовые воины, завидуя такому стремительному возвышению руасского юноши.
Степь вывела караван в гористой местности.
- Улуг Таг! Великие степные горы! – произнес Сартак с благоговением. Повернувшись к молчаливому Александру, он прибавил по-персидски: - Знай, мой анда, что это место зовется «страной озер и родников». Его выбрал сам Джучи-хан – мой славный дед! – для зимнего кочевья. С наступлением зимних холодов мой народ уходит с просторов степей в Улуг Таг, чтобы дожидаться тут весны. Здесь нас ожидает мой отец, хан Бату!
Осыпающиеся от старости горы и перевалы, поросшие степными травами и кустарником, здесь перемежались с пологими долами и глубокими лощинами, на дне которых сверкали под солнцем озера, чьи берега покрывали густые осиновые и березовые рощи. Это зрелище было куда привычнее глазу Александра, напоминая ему о родных краях. Рассматривая округу, по которой двигался их караван, княжич отмечал про себя, что место для зимовья выбрано монголами весьма удачно – здесь имелись и долины, где можно было выпасать лошадей и деревья, чтобы обогревать в холода юрты.
- Мы уже близко! – вскричал радостно Дэйсецен. - Вижу дым над юртами!
Улыбнулся Сартак, ощущая ликование – неужели трудный и опасный путь окончен?
- Я вернулся, - шепнул он неслышно. – Я смог…
____________
(1) Под водянкой подразумеваются отеки, возникающие при различных травмах.
(2) Анда – у монголов термин, обозначавший названного брата, побратима.
____________
9. ПОД СЕНЬЮ СТЕПНЫХ ГОР
Хан Бату ненавидел этот кошмар, что возвращался к нему вот уже много лет подряд, терзая его душу!
Погрузившись в сон, он снова и снова возвращался в тот проклятый морозный зимний день! Во сне том видел он вновь яркое, но холодное солнце, что отражалось от заснеженных гористых склонов Улуг Тага и до боли слепило глаза – и видел багряный от крови снег, взрыхленный копытами коней и людскими ногами. Отец его, хан Джучи, стоял на коленях, дыша тяжело, словно обессиливший от долгой борьбы и загнанный в ловушку зверь, а кровь правая рука его – в которой он прежде сжимал свой меч! – отрубленной валялась неподалеку от него. Кровь хлестала из обрубка руки, обильно смачивая снег вокруг могучего монгола. Черные со свинцовым отливом глаза отца были устремлены на Бату и стоящего рядом с ним воеводу Субэдэя-баатура.
«Предатели! Подлые собаки!» – окровавленными губами воскликнул Джучи.
От этих слов, полных ненависти и горечи, навернулись слезы на глаза Бату. В порыве жгучего стыда и нестерпимой сердечной боли хотел было он отвернуться от отца, но Субэдэй не позволил ему этого сделать, властно положив свою ладонь на плечо. Поглядел старый воевода на Бату выразительно, напоминая ему, что он должен принять свою судьбу и, как и было оговорено между ними, непоколебимо вынести душераздирающее зрелище. Набрал Бату в грудь ледяного воздуха, возвращая себе присутствие духа и подчинился воле своего наставника.
«Ты, хан Джучи, сын великого монгола, сам обрушил на свою голову беду! - сурово заговорил с поверженным ханом Субэдэй. – Своим непослушанием нанес ты оскорбление Чингизхану! Войско великого монгола уже движется к твоему улусу и отныне только твоя смерть может остановить меч, занесенный над семьей твоей и всеми, кто тебе служит! Не оставил ты нам выбора, о неразумный человек!»
«Мой отец… Мой отец – вот кто и вправду утратил разум! – произнес зло Джучи-хан, взирая на воеводу с презрением. – Он пьет столько крови – и все никак не может напиться! Он не человек уже, он – злой дух, пожиратель жизни, служитель Эрлика! (1) Он не хочет мира для монголов, он жаждет лишь войны и крови!..»
«Война и кровавые реки сделали монголов великими! И скоро монголы овладеют всем миром! – разгоряченно оборвал его Субэдэй. – Найдись в тебе хотя бы толика разумения, то не противился бы ты повелениям владыки своего и завоевал земли и народы, что заповедовал он тебе! И стал бы тогда ты истинным сыном своего могучего отца, настоящим волком из рода Борджигин!.. Но посмотри на себя теперь! Поверженный и обреченный - ты ждешь смерти от тех, кого обрек на лютый гнев Чингизхана! Вот все твои заслуги! Посмотри, глупец, сколько зла сделал ты для рода своего!»
Бледнеющий от кровотечения Джучи нашел в себе силы ухмыльнуться:
«Ты не принадлежишь к роду моему, Субэдэй! Так как же смеешь ты судить меня?!»
Слова раненного хана явно оскорбили воеводу:
«Дал я клятву другу своему, Альчу-нойону, что буду оберегать его дочь Уки-уджин, что Бортэ-учжин сосватала за тебя! – проговорил тот отрывисто. - И я не отступлюсь от клятвы своей. Я не позволю ярости Чингизхана стереть с лица земли Уки-учжин и сына, что понесла она от тебя! Бату станет владыкой твоего улуса и не запятнает род отступничеством и непослушанием! Так и будет, клянусь!»
Горделиво выпрямился тогда сын Темуджина и ответил просто:
«Так иди и сотвори то, что замыслил! Не медли более!»
Оглядел Субэдэй-баатур воинов, что окружили Джучи и увидел на их лицах страх – хоть исполняли они приказ своего воеводы и напали на сына Чингизхана, однако же совершенно ясно было, что ни один из них не решится нанести смертельный удар из священного ужаса перед родом великого монгола. Тогда бросил он взгляд на взволнованного Бату и заявил жестко:
«Чингизида может убить только чингизид! Только так!»
Не ожидал того Бату, отступил он назад и замотал несогласно головой:
«Нет! Не смогу!.. Не сумею!..»
Субэдэй, нахмурившись грозно, вытащил из ножен свой меч.
«Говорил ты, что сумеешь стать настоящим ханом и прославишь свой улус! А раз так, то суметь ты должен доказать свою решимость, свою несгибаемую силу! – сказав это, воевода протянул сыну Джучи меч. – Отважно пролей кровь во имя своего величия! И да не дрогнет рука твоя во имя твоей судьбы и рода твоего!»
Разрыдался Бату, сердце его в тот миг раскололось на части.
Однако взял он чем из рук Субэдэя-баатура и шагнул к отцу, ощущая, как подгибаются у него колени. Да, всё так, он поклялся перед самим небом - перед всемогущим Тэнгри! - что спасет свой улус и род свой от гнева Темуджина, даже если для того потребуется переступить через своего мертвого отца. Прав был во всем мудрый Субэдэй! Если не умрет хан Джучи, то вскорости обрушится на их улус войско, отправленное из Каракорума! Был только один путь, одно спасение от страшной кары – смерть того, кто вызвал бурю гнева в сердце Чингизхана…
Оказавшись подле отца, Бату занес над ним меч.
Хан Джучи взирал на него с хладнокровной готовностью принять свою участь.
«Пусть станешь ты ханом, но помяни – не будут твои дети и дети их детей править улусом! Пересохнет древо твое!» - то было последним, что сорвалось с его уст.
Не в силах выдержать горящего взгляда отца, Бату зажмурился и взмахнул мечом. Раздался отвратительный его слуху чавкающий звук, когда каленая сталь вонзилась в плоть. Хрустнул снег под тяжестью упавшего тела и послышались предсмертные хрипы. Разлепив веки, Бату сперва не мог ничего разглядеть из-за слез, мутной пеленой застилавших взор; утер он лицо рукавом и, проморгавшись, увидел он своего, содрогающегося в предсмертных судорогах. В душевном смятении не сумел Бату ударить Джучи мечом по шее, как намеревался – удар пришелся по голове хана, нанеся глубокую рану.
«О Тэнгри!» - простонал Бату, отворачиваясь от ужасающего зрелища.
Субэдэй-баатур, дождавшись, когда затихнут хрипы и остановится дыхание Джучи, приблизился к Бату и преклонил перед ним колени. Окружавшие их воины тоже поспешили упасть на колени и склонить почтительно головы. И услышал Бату те заветные самые заветные слова от воеводы:
«Да благословит Тэнгри владыку нашего, хана Бату!»
Пробудившись в холодном поту, Бату порывисто сел на ложе. В ушах еще звенело проклятие его отца и голос Субудэя-баатура, восхвалявшего новоявленного хана Улуса Джучи. Юрта была погружена в полумрак, в жаровне тихо тлели раскаленные угли, а рядом сопела спящая наложница, которую Бату призвал к себя прошлым вечером. Потер хан лицо, повторяя себе, что взбудоражившее его сновидение – лишь воспоминания о прошлом, всплывшие из омута памяти.
Растолкав наложницу, Бату велел ей покинуть юрту.
Поспешно одевшись, наложница с поклонами удалилась. Вскоре в юрту вошли слуги, дабы помочь своему господину совершить утреннее омовение и облачиться в ханское одеяние. После завершения этих ритуалов, хан велел подать трапезу. На вопрос старшего кешиктена, нужно ли допустить в юрту ханских советников, ожидавших снаружи, Бату ответил отказом. Не желал он покуда видеть никого! Необходимо было ему побыть в одиночестве и восстановить душевный покой, нарушенный дурным сном!
Поглощая куски пахучего вареного мяса и запивая его терпким кумысом, Бату вернулся мыслями своими к отцу – против собственной воли растравляя рану в своем сердце. Страшным грехом пред лицом Вечного Неба было поднять руку на отца, но куда сильнее страха перед небесной карой, терзало Бату щемящее чувство вины. Не люби он своего отца – то ему, без сомнений, было куда легче пережить убийство Джучи-хана – однако отца своего Бату любил…
Любил, хотя и видел, что отец куда больше благоволит другому своему сыну!
Джучи-хан имел четыре десятка сыновей, рожденных от жен и наложниц, но только двоих он выделял среди своих многочисленных детей – Бату и Орда-эчжен. Орда-эчжен родился от старшей и любимой жены Джучи – Саркаду-хатан - и, благодаря влиянию матери на сердце мужа, почитался баловнем отца. А вот Бату, рожденный Уки-учжин из рода Конгурат, всегда пользовался благосклонностью Бортэ-учжин, жены Темуджина и матери Джучи. По воле судьбы, единокровные братья родились в один день: Орда-эчжен появился на свет ранним утром, а Бату после полудня. Джучи назвал Орда-эчжена своим старшим сыном, с чем яро не согласилась Уки-учжин – ведь, коли признают Бату младше Орда-эчжен, то лишится её сын первоочередности в наследовании. Бортэ-учжин встала на сторону Уки-учжин, потребовав от сына признать старшинство за Бату – ведь происхождение его было куда более знатным. Уступая давлению матери, Джучи вынужден был объявить Бату старшим своим сыном, подвинув Орда-эчжена.
Однако, пускай Уки-Учжин и Бортэ-учжин добились своего, Джучи все же отдавал предпочтение Орда-эчжену. Чаще он брал сына от Саркаду-хатан на охоту, чаще держал его подле себя в военных походах. Бату оставалось только мириться с положением вещей и лезть из кожи вон, чтобы заслужить благосклонность отца. Мог ли Бату в своем невинном детстве предположить, что однажды он найдет в своем разуме причины поднять меч супротив своего родителя?..
И все же, причины нашлись…
Темуджин называл Джучи великим воином, непрестанно восхваляя его перед прочими своими сыновьями. Сопровождая отца в военных походах, Бату видел свирепость своего отца и его мастерство воеводы, приносившие победы в битвах. Слава Джучи шла впереди него! Он покорял земли, захватывал города, убивал множество тысяч побежденных врагов и столько же угонял в рабство. Однажды, во время похода на царство Цзинь, Джучи поработил несколько десятков тысяч человек и преподнес их как трофей Темуджину – тот похвалил сына за военные успехи, а после приказал казнить всех плененных, ибо такое множество рабов они не смогли бы не прокормить.
После завоевания Персии, Темуджин одарил своего старшего сына землями. Вся сожжённая Персия, Дешт-и-Кипчак и не завоеванные еще земли на западе и севере – там, где жили булгары и руассы – всё отдавалось в руки Джучи! Отныне там был его улус, его кочевье. Единственное, что потребовал отец от Джучи, это закончить покорение народов, населявших земли дарованного улуса. А требования великого монгола следовало исполнять беспрекословно!
Но что-то переменилось в сердце Джучи после Персии.
Стал он все чаще уклоняться от исполнения приказов отца, перестал являться в Карокоруме, предпочитая оставаться в своем улусе. К сильнейшему неудовольствию Темуджина, Джучи отказался от завоевания земель, заповедованных ему отцом – лишь иногда совершая военные вылазки против племен, населявших западную окраину его улуса. И меж тем великий монгол Темуджин продолжал завоевательные походы на востоке, без устали опустошая всё новые и новые земли и истребляя целые народы. Получая известия о новых победах отца, Джучи все чаще позволял себе порицать его политику ведения войны, неодобрительно отзываясь о чрезмерной жестокости Чингизхана и его недальновидности.
«Отец мой безрассуден в отношении народов и земель! Сколь долго еще можно воевать и истреблять все живое? Почему не даст он монголам жить, как и прежде, мирно выпасая скот и выращивая сыновей? – рассуждал Джучи в кругу своих приближенных. – К чему бесконечные завоевания? Отчего монголы не могут жить в мире с соседями своими, богатея торговлей, а не бесконечными грабежами?»
Советники и друзья правителя улуса, как могли, предостерегали своего господина от таких опасных речей. Но не слушал предупреждений Джучи! Возгордившись, он решил, что отныне его улус будет жить по своим законам, не подчиняясь указам из Каракорума. Когда Темуджин тяжело захворал и послал гонцов к старшему сыну, то отказался Джучи навестить отца – сославшись на свою собственную болезнь, которая свалила его с ног. Оправдавшись так за свое отсутствие подле больного Темуджина, отец Бату продолжал развлекаться охотой и пирушками.
Беспечность Джучи не прошла даром для него самого!
Кто-то из недоброжелателей донес в Каракорум вести о лжи Джучи и тем самым вызвал огонь гнева владыки монголов. Рассвирепевший Темуджин приказал собрать войско и направить его в Улус Джучи, чтобы огнем и мечом покарать своевольного отпрыска. В отчаянии Бортэ-учжин тайно отправила гонца к старшему сыну с известием о надвигающейся на него страшной беде.
Новость о выдвинувшемся из Каракорума войске Чингизхана привела в ужас всех подданных Джучи. Понимали они, что не выстоять им против сил великого монгола – сломят те силы Джучи, растопчут улус, сравняют с землей юрты, а все живое предадут лютой смерти. Лишь Джучи среди всеобщего смятения оставался равнодушным – он верил, что сумеет победить в схватке с отцовским войском.
«Со мной праславленный воевода – Субэдэй-баатур! Он поможет моему улусу одержать победу! – объявил он. – Раз уж отец мой вознамерился пойти на меня с мечом, то встретит мой улус его стрелами и мечами! Пусть познает он вкус поражения!»
Воевода Субэдэй-баатур – прошедший бок о бок с Чингизханом множество земель и возвеличивший имя свое на поле многочисленных битв - на словах согласился с решением Джучи и даже приказал созывать со всего улуса войска. Однако на деле воевода вынашивал в разуме своем совсем иные намерения!
Явившись однажды глубокой ночью к Бату, воевода завел с ним опасный разговор.
«Внимай мне крепко, царевич Бату! В одном шаге от погибели ты и весь твой род! Отец твой возомнил себя удачливее и могущественнее Чингизхана, заблудился он в тумане своей гордыни и не уразумеет, что никто на всем свете не сумеет устоять перед его яростью! – вот что сказал Субэдэй в ту ночь. – Мнит Джучи-хан, что хватит ему силенок победить войско великого монгола, да забывает он только, что силы Чингизхана огромны. Даже если разобьем мы каракорумские полчища один раз, то созовет он новые силы, собрав их со всех улусов своих сыновей! И обрушится на нас объединёнными силами! И вот тогда мы не устоим… А в наказание за мятеж, прикажет Чингизхан изничтожить не одного лишь отца твоего, но все древо его – всех сыновей! Все мы положим головы во имя неразумной гордыни Джучи-хана!»
«О чем толкуешь, воевода? К чему клонишь?» - спросил его прямо царевич.
«Только одно может остановить войско Чингизхана! Если умрет Джучи-хан, то не обрушится меч великого монгола на всех нас. Но поспешить нужно! Если промедлим, то поздно уже будет спасаться. Помоги исполнить сие – и не только сохранишь жизнь свою, но и судьбу свою! Ведь тебе уготовано стать следующим ханом Улуса Джучи».
Ужаснули Бату планы Субэдэя, отверг он его предложение:
«Нет, не пойду супротив отца! Грех страшный это! Как сын решить подняться против родителя своего?!»
Усмехнулся тогда грубовато Субэдэй-баатур и промолвил:
«Наивный мальчишка! Неужто думаешь, что никто в улусе не мыслит как я?.. Брат твой единокровный, Орда-эчжен, уже заводил со мной речь о том! Готов он стать отцеубийцей в надежде, что признают его наследником Джучи! Слышишь меня? Не сделаешь выбора сам, царевич Бату, сделает его твой брат!.. Хочешь ли ты того, царевич? Готов ли ты лицезреть, как взойдет солнце величия Орда-эчжена, а твоя судьба покатится под откос?»
Не нашелся Бату, что ответить ему, смешался он окончательно под таким напором.
«Не вынуждай меня идти на сговор с Орда-эчженом, царевич! Но коли не оставишь ты мне выбора, то сделаю я так, - продолжал говорить воевода угрожающе. – Дай согласие свое, прими решение трудное, но неизбежное. А когда случиться все, то, клянусь тебе перед Вечным Небом, что позабочусь я о том, чтобы путь твой был озарен светом воинской славы и великих завоеваний. Положим мы на ладонь твою те земли, что приказал завоевать Чингизхан и станет этот улус простираться так далеко, куда только сможет ступить копыто монгольского коня! Так и будет, клянусь тебе!.. Решайся же, царевич!»
И Бату, преодолев душевное сопротивление свое, решился…
Субэдэй без труда заманил Джучи в ловушку. Позвав хана на охоту в отдаленный горный уголок, он приказал воинам – коих выбрал он заранее для исполнения своих замыслов - обезоружить Джучи. Осознав, что окружен он предателями, хан сражался, защищая свою жизнь, покуда не отрубили ему правую руку вместе с мечом и не подсекли ноги…
А после привезли Субэдэй и Бату тело хана в становище и объявили: погиб хан на охоте в схватке с диким зверем!
План воеводы исполнился в полной мере – едва получив известие о гибели мятежного сына, великий монгол отозвал войско, направленное против Улуса Джучи. А когда царевич Орда-эчжен вместе с другими сыновьями Джучи захотел претендовать на господство в улусе, то Темуджин отправил Бату военную помощь – и тем самым принудил несогласных смириться с владычеством Бату.
Однако, не все планы Субэдэя и Бату исполнились в полной мере!
Полугода не миновало после смерти Джучи, как скончался Великий Хан Темуджин.
До созыва курултая, где долженствовало признать нового Великого Хана, власть свои руки взял младший сын Темуджина - Толуй. Его решением был отозвал Субэдэй из улуса Джучи и отправлен на восток, в северный Хитан. Не сомневался Бату, что сделано то было, чтобы ослабить Улус Джучи – ведь славился Субэдэй-баатур своим обширным военным мастерством и пользовался всеобщим почитанием войск! Если бы находился Субэдэй по правую руку Бату, то сопутствовала бы ему удача в военных начинаниях! Но без даровитого воеводы не мог Улус Джучи похвалиться военными достижениями…
Лелеял Бату надежду, что после курултая изменится его положение!
Угэдэй, избранный на курултае Великим Ханом в согласии с завещанием Темуджина, не стал отказывать Бату в военной помощи. Однако, будто в насмешку, отправил к нему не Субэдэя, а двух других воевод - Кокетая-баатура и Сунитая-баатура. Далеко было этим двум до Субэдэя! Ходили они войной и на половцев, и кипчаков, и на булгар, чьи богатые города стояли на речных торговых путях, но одинаково не достигли никакого успеха. Не удавалось Бату исполнить то, что заповедовал Джучи и его потомкам покойный Темуджин!
В отчаянии и гневе отсылал Бату в Каракорум послания к Угэдэю, требуя от того вспомоществования куда более значительного, чем прежде. Весь род Борджигин долженствовал исполнить былые приказания Чингизхана и завершить великое завоевание мира. Не сразу, но удалось Бату убедить Угэдэя собрать курултай – вот там и решится судьба улуса Джучи!
Но прежде нужно было дождаться прибытия каравана из Персии.
Получив от прибывших к нему гонцов известие о том, что царевич Сартак занемог от полученных в бою ранений, хан поспешил отправить тому в подмогу отряд опытных воинов для сопровождения и защиты. Несказанно встревожила Бату весть о том, что на караван, коим предводительствовал его старший сын, подвергся нападению на пути в Улуг Таг!
К облегчению хана, Сартаку дважды удалось выйти победителем из схватки с неприятелями и сохранить драгоценный груз – однако то, что кто-то осмелился столь дерзко напасть на караван, внушало хану опасение за будущее. Уж не сгущаются ли грозовые тучи над его головой? Не готовит ли кто-то из давних недругов заговора против него? И не ставит ли сей заговор под угрозу исполнение плана, что составил Бату вместе с Субэдээм-баатуром?..
Размышления Бату прервал старший кешиктен, вошедший в юрту торопливым шагом:
- Господин мой, хан Бату! Дозорные увидели караван! Царевич Сартак прибыл!
Улыбнулся владыка улуса, поднялся со звериных шкур, на которых восседал, и вышел из юрты. Все его невеселые думы оказались отринуты в одночасье. Его сын – его драгоценный первенец! - возвратился, привезя с собой богатства, столь необходимые для осуществления замыслов Бату. Бессмертный Тэнгри на его стороне, ибо не позволил он случиться с Сартаком и караваном роковому несчастью!
«О великое Небо! Да сбудутся все чаяния мои! - мысленно обратился к божеству Бату. – И пусть отсюда, из Улуг Тага, где под сенью степных гор спит вечным сном отец мой Джучи-хан, начнется новое великое завоевание монголов!»
_________________
(1) Эрлик – владыка мира мертвых, олицетворение злых сил, враждебных человеку.
_________________
10. МАТЕРИНСКОЕ СЕРДЦЕ
Бум! Бум! Бум!..
Глухие удары в бубен, обтянутый тугой шкурой марала, не замолкали ни на мгновение, а вторило им протяжное горловое пение старого шамана. Постукивая колотушкой по бубну, шаман вприпляску кружил вокруг костров, разведенных на пути к ханской юрте. Разноцветные бусы и заплетенные в тонкие косички пряди конской гривы свешивались с околыша его шапки, закрывая старику лицо от глаз окружающих. Все его одеяние – сплошь украшенное лоскутами из шкур зверей и пучками конских волос - колыхалось из стороны в сторону.
Хан Бату терпеливо дожидался, когда шаман закончит ритуал освящения костров. Сартак, уже спешившийся с лошади, тоже ждал возможности приблизиться к отцу. Его в отличии от соплеменников – благоговейно наблюдавших за шаманскими плясками – его, как христианина, сердил это языческий обычай очищать всех, кто собирался приблизиться к хану священным огнем. То казалось царевичу дремучим святотатством и в который раз он принялся грезить о времени, когда он сам станет ханом и сможет наконец-то распространить истинную христианскую веру среди своих сородичей. Но пока то были только его мысли мечты! А пока что его отец оставался привержен верованиям предков и Сартаку приходилось смиренно наблюдать за этим языческим беснованием.
Тюркский воин Узден с трудом сдерживал зевоту и думал только том, чтобы поскорее отыскать свою юрту и повидать жену и детей. Локтем тюрк подтолкнул Александра в бок и выразительно кивнул в сторону шамана – напоминая тому о его вопросах про священнослужителей Тэнгри. Княжич наблюдал за действиями шамана с легким интересом, видя в этом, впрочем, не больше смысла, чем в православных богослужениях.
- Хан Сартак велеть мне кров дать тебе, - склонившись к Александру, зашептал Узден. – Отвести тебя за полог свой юрты, сытно кормить тебя. Гостем ты быть мой! Пока кушать да кумыс пить, велеть я рабам поставить твоя юрта рядом с моя. Ты отдохнуть от дел ратных, руасс!
Александр лишь кивнул, продолжая наблюдать за обрядом.
Шаман завершил свой ритуал и возгласом объявил, что священный огонь готов очистить тех, кто должен приблизиться к хану. Улыбнувшись, Бату сделал жест, призывая к себе сына. Сартак, прихрамывая на раненую ногу, устремился к отцу и миновал два костра, вокруг которых прежде священнодействовал шаман. Очутившись подле Бату, юноша склонился в почтительном поклоне. Возложив на голову Сартака ладонь, Бату благословил сына и затем, когда тот распрямился, то произнес торжественно:
- Сын мой! Гордость моя! С честью ты прошел испытания, выпавшие тебе на тяжком пути. Доказал ты, что в тебе течет кровь великого монгола!
Слаще мёда были похвалы отца для Сартака! Чувствовал он себя столь окрыленным, что и позабыл о боли в ранах. Этого момента он так жаждал! Теперь все испытания, что довелось Сартаку пережить в пути, казались ему ничтожными по сравнению с тем счастьем, преисполнившим его сердце, когда отец во всеуслышание восхвалил его.
- Сегодня мы будем чествовать тебя, Сартак! Устроим великий пир в твою честь – объявил Бату следом. – А служитель Вечного неба и возвещатель воли Тэнгри - шаман Гамбу-сутай принесет поистине царское жертвоприношение богам и духам! Да будет так!
После этой речи, к Сартаку решилась приблизиться Боракчин-хатан, доселе тихо стоявшая позади супруга. На её пушистых ресницах дрожали крупные слезы, а губы её подрагивали от волнения. Когда шагнула она к сыну, то слезы сорвались с её волооких глаз и скользнули вниз по щекам, оставляя бороздки на ее припорошенным белилами лице. Сартак поклонился ей, но Боракчин поспешила схватить его за руки, заставила выпрямиться и обняла порывисто – смутив сына проявлением материнских чувств.
- Свет мой, сынок! Радость сердца моего! – зашептала мать. – Воротился ты, сохранил тебя господь наш! Оберег от врагов!
Она, сжав ладони сына, поцеловала их.
- Опосля пира приходи на повечерие(1) сегодня, сынок. Ждать тебя буду! Станем молиться и славить бога нашего!
- Приду, госпожа моя, - согласно ответил Сартак, постеснявшись при всех назвать Боракчин «матушкой».
Дав знак сыну и его советникам следовать за ним, Бату зашел в свою юрту.
Входить в ханскую юрту вместе с мужчинами женщинам почиталось неприличным - потому, когда Сартак зашел вслед за отцом за полог, то Боракчин-хатан осталась снаружи. Оправив длинные рукава своего платья из небесно-синего шелка, женщина вернула себе горделивую осанку и, вздернув подбородок, окинула взглядом прочих жен Бату, что также собрались возле юрты хана, дабы поприветствовать удачно возвратившегося царевича. Те ответили ей не менее высокомерными взглядами – удержавшись, впрочем, от колких слов, коими порою награждали старшую жену Бату-хана исподтишка. Но сейчас ничто, даже непреклонная заносчивость соперниц, не могла умерить блаженной радости Боракчин!
«Мой сын, моя гордость и надежда, вернулся с победой! – подумала она. – Доставив в Улаг Таг караван с золотом и дважды отбившись от врагов, Сартак доказал, что он верный сын отца своего, твердая опора Бату-хана и восходящее солнце Улуса Джучи. И умолкнут отныне злые языки, прежде нашёптывавшие Бату злые сплетни о Сартаке!»
Круто развернувшись, Боракчин-хатан пошла прочь, по пути шепнув преданной рабыне своей – хитаянке Ксяокин - чтобы та отыскала младшего советника царевича по имени Орабан и тайком допросила того о подробностях опасного путешествия Сартака из Гургандра в Улуг Таг. Маленькая и юркая, словно собачонка, рабыня тут же отделилась от свиты своей госпожи и отправилась назад к ханской юрте, с намерением дождаться, когда Бату-хан отпустит советников Сартака от себя.
Устроившись на коврах, расстеленных в юрте, Боракчин велела принести ей сутей цай – горячее питье, приготовленное из терпких зеленых листьев дерева Ча с добавлением молока, соли и курдючного жира. Наслаждаясь бодрящим напитком, супруга Бату-хана дожидалась возвращения рабыни с вестями – ждать пришлось долго, вернулась Ксяокин нескоро. Когда же хитаянка вошла в юрту, то Боракчин уже вся извелась от ожидания.
- Где же носило тебя, Ксяокин? – воскликнула она сердито.
- Прости, сиятельная моя госпожа! Хан лишь недавно позволил советникам покинуть его, - тут же покаянно упала на колени рабыня. – Я переговорила с Орабан-зевлехом(2) сразу же, как только смогла!
Гнев Боракчин растаял быстро, словно дымок сдуло сильным порывом ветра.
- Будет тебе, Ксяокин, я не сержусь, - проговорила она снисходительно. – Докладывай же, что удалось разузнать!
Усевшись рядом с госпожой, рабыня негромко принялась рассказывать полученные от младшего советника. Слушала Боракчин-хатан внимательно, не прерывая Ксяокин и в раздумьях перебирали свои длинные косы, оплетенные золотыми нитями и украшенные золотыми кольцами. Крайне важно ей было знать всё, что связано было с её единственным сыном от Бату-хана!
Когда Сартак достиг возраста, в котором мальчика нарекают мужчиной, то приставил Бату к своему сыну трех советников тюркского происхождения, известных своей образованностью, дабы те мудрыми наставлениями подготавливали к судьбе владыки улуса. Жене, пусть и первой по старшинству, запрещено было вмешиваться в вопросы назначения советников, однако Боракчин непременно желала иметь поверенного человека в свите сына – путем подкупа, она сумела заполучить верность младшего советника Орабана. Тот стал ее глазами и ушами, докладывая обо всем, что происходило в юртах Сартака и Бату-хана.
Рассказала, со слов Орабана, Ксяокин своей госпоже про подлое ночное нападение на становище Сартака неведомых врагов, о преследовании каравана и о второй схватке в тесном горном ущелье, что пришлось пережить её сыну. Узнала Боракчин и про то, как старший советник Ягмыр-ака убеждал царевича бросить обозы и спасаться от преследователей налегке – а узнав, то заметно помрачнела. Напоследок поведала рабыня о том, что оказался в отряде царевича диковинный руасс с далеких северных земель – юноша тот храбро защищал жизнь царевича, сумел излечить Сартака от хвори.
- Руасс? Кто же он такой? – впервые прервала рабыню Боракчин-хатан.
- Никому не ведомо, кто он! Говорит Орабан-зевлех, что утаил тот имя свое и род, – ответствовала Ксяокин. – Царевич называет его Неврюем и не требует признаться, кто этот руасс на самом деле. Царевич доверяет руассу и тревожит то советников, а больше всех страшится Ягмыр-ака.
При имени старшего советника, Боракчин презрительно поморщилась.
Этот старик-тюрк слишком уж чванился своей образованностью и происхождением, в глубине души почитая монголов невежественными дикарями. Да, Боракчин догадывалась о чувствах, что скрывал этот старик у себя в сердце! Она бы хотела, чтобы сына ее наставлял в мудрости тот, кто истинно признавал бы величие монгольского племени – но повлиять на выбор старшего советника никак не смогла.
Но если прежде Боракчин всего лишь недолюбливала Ягмыр-аку, то сейчас охватили её гнетущие подозрения – уж не лишился ли ума советник, попытавшись убедить Сартака бросить обозы с военной добычей? Ведь должен был осознавать этот сановник, что не простил бы Бату-хан подобной ошибки Сартаку! Грядущие перемены, коих так упорно добивался супруг Боракчин, зависели от персидских богатств! Если б Сартак бросил обозы и сам спасался бегством, то по возвращению в Улуг Таг ждал бы его позор и всеобщее отвержение, а сам хан Бату мог счесть его недостойным своим наследником! Неужто Ягмыр-ака не понимал, насколько губительными были его советы? Или же, напротив, понимал все превосходно и дал такой совет нарочно?..
- Не все я рассказать успела, госпожа! – подала голос рабыня. Боракчин подняла на нее выжидающий взгляд и Ксяокин продолжила: - Орабан-зевлех сообщил вот еще что: царевич не просто приблизил к себе руасса, а даже побратался с ним! Стал руасс названным братом царевича Сартака.
Помрачнела еще больше Борачин-хатан, поджала губы с неудовольствием.
- Мой сын не только подарил рабу свободу, но и побратался с ним? – медленно проговорила она. – Чего же такого необыкновенного имеется в этом руассе?
- Младший советник сказывал, что очень ловок в бою руасс, а еще как будто видит то, что скрыто от глаз других. Благодаря руассу нашли они убежище, где смогли устоять во время тяжкой битвы, а наутро после боя, тот сумел отыскать ход в ущелье, который вывел отряд в степь. А еще помянул советник, что красив весьма обликом своим руасс – кожа у него молочная, глаза как болота, а волосы цвета сухой земли.
- Где же сейчас руасс? Куда он делся?
- Орабан-зевлех говорит – царевич приказал своему нукеру Уздену дать кров руассу, покуда не поставят для него юрту.
Задумалась ненадолго Боракчин, а потом велела подать ей шкатулку, где хранила она золотые и серебряные монеты. Выудив оттуда мешочек, набитый золотом, она протянула его Ксяокин и дала той распоряжение немедля добраться до юрты нукера Уздена и отыскать там руасса.
- На словах передай руассу: жена Бату-хана Боракчин-хатан вознаграждает его за службу верную сыну её царевичу Сартаку. Пусть примет золото это в дар от меня!
Взяв мешочек, рабыня осторожно осведомилась:
- Сказать ли руассу, что должно ему явиться на поклон к тебе, госпожа?
Боракчин тоже думала отдать такой приказ, но отказалась от этой мысли так и не озвучив её. Коли призовет она к себе этого руасса, названного Неврюем, то прознает о том Сартак – и бог ведает, как он то истолкует! Может решит сын, что торопится мать разведать всё о том, кого он избрал своим названным братом – хотя сам Сартак еще не успел ничего ей рассказать о том, что произошло с ним по пути из Персии. Лучше будет, если сын сам обо всем ей поведает и сам приведет к ней руасса.
- Нет. Ничего такого не говори, - промолвила Боракчин. – Ни к чему это.
Расторопная рабыня выскользнула из юрты, оставив её в одиночестве.
Супруга Бату-хана поднялась с ковров и неторопливо прошлась вокруг треножника, в котором потрескивал пышущий жаром огонь. Множество мыслей крутилось в ее голове! Думала она и о том, кто же мог осмелиться напасть на караван, которым предводительствовал сын владыки улуса. И о том, сколь опрометчивыми и опасными были советы Ягмыра-аки, что давал тот её царевичу. И о таинственном юноше с северных земель, случайно оказавшимся подле Сартака и так быстро завоевавшим его благосклонность. Смутная тревога снедала сердце Боракчин!
«Столько опасностей пережил Сартак! То ли еще будет? – обращалась она сама к себе в мыслях своих. – Теперь он уже не дитя и в грядущем должно стать ему ханом, однако ж сколько же опасностей поджидает сына моего на пути том!»
Хотела бы она все время находиться подле Сартака и наставлять его своею материнской мудростью! У нее не было других детей от Бату-хана, один лишь раз понесла она от господина своего – а потом забросил Бату свою первую жену, обзаведясь множеством жен и наложниц. Боракчин, обладая врожденной мудростью, не сетовала на холодность супруга, довольствуясь почетным титулом старшей жены – предпочитала она весь свой разум и всю волю свою направить на воспитание сына.
Бату взял Боракчин в жены благодаря её знатному происхождению – была она дочерью вождя знаменитого на поле битв нойона племени алчи-тартэр Дамдинсурэна. Незадолго до рождения Боракчин на свет, великий монгол Темуджин вырезал многое число алчи-тартэр, почти полностью стерев это племя с лица земли. Но тех, кто проявил особенное мужество на поле боя, Темуджин пощадил и принял к себе на службу, поставив на передовую своего войска. Так Дамдинсурэн стал служить великому монголу, завоевав боевую славу и став один из великих воевод Чингизхана. Бату женился на Боракчин ради происхождения её, желая породниться с родом, в котором рождались могучие и бесстрашные воины. Но будто в насмешку, бог послал Боракчин сына, лишенного тех достоинств, коим славился прежде её род!
«Сыну твоему негоже мужские одежды носить! – подтрунивали над матерью Сартака прочие жены Бату-хана. – Уж лучше бы он родился девчонкой, тогда бы куда легче было бы ему!»
До самых глубин души оскорбляли такие злые слова Боракчин! Но правы были вездесущие злые языки – тяжело приходилось Сартаку с его нежным нравом, чувствительным сердцем и бесхитростным умом. Как могла, Боракчин защищала свое дитя, но понимала она меж тем превосходно, что – если хочет она увидеть Сартака во главе улуса – то обязана она приложить все возможные силы для возмужания единственного сына. Она неустанно пестовала его, наущая быть стойким, воинственным, непреклонным, решительным и непременно во всём и ко всем осторожным. То было необходимо для выживания в воинственном племени, предводительствовать которым Сартаку предстояло в грядущем!
Сын слушал её наставления, исполнял их прилежно! Никого не было ближе для него, чем его собственная мать – а для нее не было никого более ценного, чем её сын. Если бы для того, чтобы Сартак обрел власть и силу понадобилось вырвать собственное бьющееся сердце из груди, то Боракчин не задумываясь пошла бы на это…
«Но что моё сердце здесь, в мире, где правят волки? – тягостно думала Боракчин-хатан. – Здесь не сердце нужно, а железная воля, хитрость, коварство! Верить невозможно никому! Ни советнику, приставленному к Сартаку отцом его, ни – тем более! – какому-то пришлому мальчишке, неведомо откуда взявшемуся! Только я сумею соблюсти все интересы сына своего, только я воистину желаю добра ему. Только мне он должен доверять…»
Меж тем, Узден и Александр, оседлав коней, направлялись к юрте тюрка.
Размеры кочевого поселения впечатляли – занимало оно не только всю лощину, зажатую кольцом гор, но и продолжалось дальше, скрываясь за невысокими холмами и перевалами. Вся земля в округе была истоптана и разворошена копытами коней и человеческими ногами, местами превращаясь в болота жидкой грязи. Дым, выползающий из отверстий в верхушках юрт, в безветренную погоду стелился к земле и его терпкий запах перемешивался со зловонием помоев и испражнений, витавших над становищем. Александр с недоумением и отвращением наблюдал по пути, как местные жители испражнялись прямо под стенами юрт, нисколько не смущаясь ни глаз окружающих, ни того, что возле богатых юрт, украшенных яркими тканями, лежат зловонные кучи. Не мог княжич уразуметь, как можно гадить там, где живешь – он понимал неизбежность такого поведения в военных походах, когда воины не могут далеко уйти от стоянки, но отчего так вести себя здесь, где ханский народ находился на постоянном обжитии?
Узден, предвкушая встречу с семьей своей, воодушевленно болтал:
- Теперь видеть ты юрта мой! Видеть три жен мой и пять сын мой – Бараз, Сунгур, Тулбай, Балкатай и Уракай! Гордость мой! Бараз уж почти мужчина! Зима пройти, лето пройти, осень настать и тогда Бараз меч взять да на война пойти. Бату-хану служить он, слава воина получить в битва…
Сохраняя привычное молчание и бросая взгляды по сторонам, Александр так же замечал, что многие женщины в этом поселении ездят на конях, сидя в седлах подобно мужчинам. Некоторые из них носили роскошные шелковые наряды и сверкали густо выбеленными лицами, другие же одевались куда проще – в грубо тканные халаты и не скрывали своей смуглой кожи под толстым слоем белил. Тут же, возле юрт, суетились, взмешивая стопами грязь, скудно одетые люди самых разнообразных народностей – встречались среди них и белокожие и светлоглазые особы, внешне не отличающиеся от сородичей Александра. То, очевидно, были рабы, коим волею судьбы довелось попасть в неволие.
- Мой юрта большой, богатый, много конь, много баран, много раб! Хорошо живу, ладно живу. А ведь прежде ни коня не иметь, ни жены, бедный быть я! Хотеть жениться – да никто жену не давать мне. Смеялся на меня все: куда тебе жена, чем ты кормить жена? Пришлось украсть девка! А после прийти на служба к Бату-хан я, верно служить для хан, бить враг его нещадно! – продолжал разглагольствовать тюрк с нескрываемой гордостью. – Разбогатеть я теперь, уважать меня теперь. Жена еще взял, рабыня взял, скота взял. Как у всех теперь всё! Ведь как жизнь надобно жить, а? А вот как - богатый муж иметь много жен, иметь много рабынь! Хорошо это! Много жен – много сын от них. А много сын – много сила, не победить такой сила врагу. Вот руасс взять одна жена на жизнь, а сколько одна жена родить? Мало!.. От того мало твой народа! Сильный вы, руассы, опасный шибко, да плодиться не суметь много. Не устоять твой народ супротив…
Александр метнул на него взгляд и впервые нарушил свое молчание:
- Не устоять супротив чего? – спросил он.
Но тюрк не ответил ему, он радостно вскрикнул, завидев впереди свое становище. Возле самой большой юрты, окруженной нескольким юртами поменьше, сидел мальчишка лет тринадцати и возился с луком, натягивая на него тетиву. Подняв взгляд, мальчишка разглядел Уздена и тут же подскочил как ошпаренный, закричал громко, призывая всех домочадцев и кинулся навстречу ему.
- Бараз! Сынок! - соскочив с коня, Узден заключил в объятия мальчика.
К нему бежали уже несколько женщин, размазывая слезы радости по лицам, а следом за ним из юрт повыскакивали дети и тоже поспешили навстречу главе семейства. Помимо пятерых сыновей, тюрк, как обнаружилось, имел еще троих дочерей. После того как Узден обнял каждого из пяти своих сыновей и позволил женам и дочерям расцеловать его руки, то повернулся в сторону Александра и объявил своему семейству:
- Гость почетный наш это! Царевич Сартак прозвал его Неврюем и нарек своим побратимом. Честь нам оказана большая! Актолым-бише, зови рабов, - обратился он к своей старшей жене, которая, по обычаю, оставалась за главную во время его отлучек, - пускай скорее ставят юрту для гостя. Да подавайте угощение скорее, проголодались мы с дороги! И халуунуур приготовьте!
Бабы тут же засуетились, торопясь выполнить его приказание.
- Заходить в мой юрта! Ничем тебя не обидеть, всё мой это твой, – приговаривал Узден, приглашая Александра. – Накормить тебя от сердца, напоить, мыльню парная делать! Руассы говорить «баня», а мы «халуунуур»!
Предложение помыться пришлось Александру по душе. С самого своего похищения он так ни разу и имел возможности смыть с себя всю грязь и пот. После того как Сартак приказал своим воинам помыть его, то те просто принесли ему бадью воды и дали тряпку, чтобы он смог обтереть себя. И хоть и переносил он без всякого ропота всю грязь, налипшую на него за время его пленения и похода из Персии в ставку бату-хана, но привычка содержать себя в чистоте не оставила его.
После сытной трапезы, Узден провел своего гостя к маленькому шалашу, плотно укрытому бараньими шкурами. Это был тот самый халуунуур. Рабы раскаляли докрасна камни в костре, а потом вносили их в шалаш и там поливали камни небольшим количеством травяного настоя. Настой мигом испарялся и пар наполнял собою тесное пространство шалаша – и в этом кумаре можно было напариться до седьмого пота. Но вот воды, дабы помыться с головы до пят, в шалаше не имелось.
Прежде Александр не видел подобных парилок и подивился, обнаружив, что ханский народ настолько бережет воду, что – напарившись в халуунууре – не смывает с себя грязь, а соскребает её с тела ножом. То показалось княжичу проявлением невежества – ведь вдоволь было воды в Улуг Таге, неужто нельзя помыться водой, а не скрести свою кожу лезвием? С некоторой грустью припомнил Александр русскую баню с чаном кипятка, бочкой ледяной воды для ополаскивания, березовыми вениками и моющими настоями, произведенными из мыльного корня и белой глины.
- Отчего же вы водой не моетесь? – спросил княжич Уздена, парившегося вместе с ним в шалаше.
- Нельзя! Грех! Воду растратить без надобность – боги гневаться сильно!
- Как же ваши бабы белье стирают тогда?
- А?.. Что такой стирают? – не понял его тюрк.
Александр знаками показал, что имеет в виду чистку одежду.
- Какой стирать! Никак не стирать! – поняв вопрос, сообщил Узден. - Иначе боги гневаться и бурю с гроза навести. Страшно то! Нельзя боги сердить…
- А как же грязь?
- Грязь боги любить…
Юноша только вздохнул, подумав, что прежде не встречал таких чудных верований.
Хотел он расспросить тюрка о том, что имел тот в виду, рассуждая о русских и о том, будто не устоят они супротив кого-то. Чуял Александр, что по небрежности едва не проболтался ему Узден о чем-то важном. Но понимал он – нельзя сейчас спрашивать о том прямо, иначе вызовет он подозрения. Вдруг тюрк решит, что он лазутчик и хочет выведать сокровенные планы хана Бату? Нет, нельзя так рисковать. Следует вид сделать, будто он и забыл о том, что болтал Узден, а после осторожно разузнать обо всем…
Напарившись и покинув шалаш, Александр получил из рук рабыни новую одежду: штаны из выкрашенного алого хлопка, шелковый халат, узорчатый кафтан с шелковым поясом и добротные сапоги. Все одеяния были чистыми – как видно, они хранилась в кладовой семейства и никем не надевалась. Когда княжич закончил облачаться, то раб сообщил Узден о том, что возле юрты Александра ждет рабыня госпожи Боракчин. Александр, конечно, понял речь раба, но – не желая выдавать своего знания тюркского языка – предпочел дождаться, когда Узден переведет ему услышанное:
- Боракчин-хатан, супруга хан Бату и матерь царевич Сартак, прислать рабыня свой к тебе! – заволновался тот и принялся поторапливать юношу: - Ступать скорее! Не заставлять ждать! Спеши!
Низкорослая женщина с выбеленным лицом, уставилась на Александра как на диковинку.
- Молвить она так: Боракчин-хатан одарить тебя золото. За жизнь царевич Сартак! – выступил толмачом Узден, когда рабыня произнесла то, что велела ей сказать её госпожа. – Благодарить Боракчин-хатан за служба твоя.
Рабыня протянула туго набитый мешочек Александру, не переставая разглядывать его лицо.
- Чего ждать? Брать, иначе оскорбить хатан! - шикнул на юношу Узден.
Отринув первоначальную растерянность, Александр принял из её рук награду.
- Говорить она еще: не врать слух, будто красив лицо твой, - перевел тюрк следующее её высказывание.
Потом, словно бы смутившись сказанного, рабыня развернулась и, лихо заскочив на коня, скрылась из виду.
- Глядь как ладно получаться! Щедро одарить тебя Боракчин-хатан! – с добродушным смешком хлопнул Узден своего гостя по плечу. – Так идти, то богатый да знатный ты стать, да? Хороший твой судьба, руасс! Коли так быть дальше – то отдать за тебя свой дочь Джулдуз. Она уже девка видный! Возьмешь в жена Джулдуз, а? Добрый жена она стать, сам Тэнгри знать то!
Александр промолчал, а тюрк переключился на своих рабов:
- Поторапливайтесь, олухи! Юрта для гостя готова? – по-тюркски крикнул он невольникам, что ставили юрту для Александра. – Всыплю вам плетей, леность-то повыбиваю!
Послышался резвый топот копыт и вскорости подле юрты Уздена появился Дэйсецен.
- Господин Неврюй! Приказал хан Бату сказать тебе лично: желает он видеть тебя сегодня на пиру подле себя, - на персидском языке изъяснился кешиктен. – Хочет он воочию лицезреть того, кто спас царевича Сартака. Как солнце коснется земли - прибудь у юрты хана! И вот еще что – держи! – вынув из-за пояса мешочек с монетами, он бросил его Александру. – От хана Бату за службу твою славную!
Передав послание, кешиктен не стал более задерживаться, повернув коня обратно.
- Эх, повезло! Сам хан звать на пир! Честь какой – вай-вай! – заметил с беззлобной завистью Узден. – Уж не колдовать ли ты, а? Откуда такой удача у тебя? Эх, женись на моя Джулдуз – авось и в мой юрта удача зайти!
_______________
(1) Церковные сутки у христиан-несториан начинались в конце светового дня. На закате солнца несториане собирались на богослужение, после которого расходились на ночь и собирались снова следующим вечером – это называлось «повечерие» или «вечерняя».
(2) Зевлех - советник
_______________
11. ПИР ПОД ЗВЕЗДАМИ
Шаман Гамбу-сутай заканчивал раздавать поручения рабам и подручным, когда у его юрты появился Ягмыр-ака. Ханский советник спешился с коня и раскланявшись перед ним, а затем приказал своим слугам снять с коня украшенный искусной резьбой сундук и преподнести его шаману.
- Счастия тебе и благоволения Тэнгри, о всевидящий Гамбу-сутай! – проговорил Ягмыр-ака хвалебно. – Возвратился я из тяжкого похода и спешу засвидетельствовать тебе почтение свое. Прими эти драгоценности в дар богам и духам и вознеси молитву Тэнгри за судьбу мою!
Гамбу-сутай знаком повелел рабам принять сундук, а сам пригласил гостя проследовать в юрту. Там, неспешно попивая сутей цай, советник между делом поинтересовался, как проходят приготовления к священному жертвоприношению на сегодняшнем ханском пиру. Шаман ответствовал, что животные, предназначающиеся для жертвы, уже отобраны и сейчас его рабы сгоняют их к юрте хана Бату в ожидании захода солнца. Когда начнется пир, то сотням жертвенных баранов будут вырваны сердца во славу Тэнгри и ханской семьи.
- Слыхал ли ты уже о руассе, что прибыл в Улуг Таг вместе с царевичем? – завел Ягмыр-ака разговор о том, ради чего на самом деле он так спешил навестить сегодня шамана. – Дошли ли до тебя слухи о том, что царевич Сартак побратался с этим чужаком?
- Отчего же… слыхал о таком, - закивал головой его собеседник. – Об этом только и говорят все!
- А слыхал ли ты о том, что владеет этот чужак умеет говорить с духами и лечить хворых, подобно шаману?
Косматые с проседью брови Гамбу-сутая удивленно приподнялись от такой вести.
- Правда ли это? – спросил он советника.
- Не столь важно, правда то или нет, сколь важно то, что к чужаку этому прислушивается сам царевич! И, коли так пойдет и дальше, то слово руасса станет важнее слов ханских советников и твоих слов, о всевидящий шаман! Сам подумай, Гамбу-сутай, чем это может грозить всем нам, верным слугам ханского рода.
Усмехнулся шаман небрежно, выслушав озабоченность советника.
- Уж не затеваешь ли ты бурю из-за пустяшности, Ягмыр-ака? Я слышал, что руасс этот юнец еще и совсем не кажется умудренным старцем, подобно тебе или мне! - заметил он резонно. – Пускай царевич прислушивается к руассу, но правит улусом хан Бату, а не Сартак! А Бату-хан никогда не станет слушать пришлого чужака без имени и роду.
Вздохнул Ягмыр-ака печально, сетуя, что не понимает шаман его намеков.
- Забываешь ты, всевидящий, в какие времена мы живем! Великий монгол перетряхнул всю степь, изменил древние родовые традиции, порушил старые порядки, написал новые законы! Те, кто прежде не имел никоих возможностей для возвышения, теперь могут становиться знатью, получать почести, которых раньше были достойны только родовитые люди – а нужно для этого всего лишь умение воевать и побеждать. Не важно, кто ты и кем рожден – твой меч может принести тебе великую славу на службе у хана! Так говорил Чингизхан! И закон этот монголы чтут свято. А значит, ежели руасс и впредь станет выдаваться своим воинским умением, то займет он почетное место подле хана. А если он докажет, что может говорить с духами, то и твое положение, шаман, пошатнется! Уразумел ли ты мысль мою?
Отставив в сторону чашу с кумысом, Гамбу-сутай спросил того прямо:
- Чего же ты, зевлех, ждешь от меня, заводя такие речи?
Наклонившись к нему, Ягмыр-ака зашептал тому на ухо:
- Надобно убить этого руасса как можно скорее – ибо, когда он войдет в силу, то мы уже с ним не справимся!
Отпрянул от него шаман, глянув настороженно.
Поразило Гамбу-сутая отнюдь не намерение советника убить чужестранца – это, как раз, было нечто привычное для жизни приближенных к власти. Ханская ставка кишела интриганами, готовыми на всё, лишь бы заполучить желанное место подле ног Бату-хана. Да и сам хан, как утверждали разносимые ветром слухи, взошел на ханский престол благодаря подлому убийству собственного отца. Конечно, никто бы не осмелился бросить в лицо Бату обвинение в смерти Джучи-хана – ведь за такое тотчас бы последовала мучительная казнь! – но шепот людской, переносящийся от юрты к юрте, ничто не могло остановить. Предательство – вот цена за власть! Все знали то и все были готовы платить свою цену…
Нет, насторожило Гамбу-сутая иное! Понял он, для чего явился к нему советник царевича – тот ищет для себя союзника в задуманном деле. А то пришлось не по душе шаману! Да, возможно, руасс это и вправду станет опасен в грядущем, но слова Ягмыра-аки о том, будто тот сможет посягнуть на шаманскую власть не казались Гамбу-сутаю убедительными. Можно, благодаря воинской доблести, стать большим человеком в ханском улусе, но невозможно стать шаманом, не родившись при том в древнем шаманском роду. А потому не верил Гамбу-сутай в мрачные утверждения ханского советника. И не желал он оказаться втянутым в планы Ягмыра-аки - тем более, что не сулило ему участие в этом какой-то особой выгоды.
Однако, прямо отказаться от предложения ханского советника значило для шамана нажить себе врага. Ягмыр-ака был поставлен советником в Улусе Джучи еще Чингизханом и слово тюркского мудреца обладало весом в глазах Бату, ведь не даром хан назначил его старшим советником при своем наследнике! А Сартак, если боги будут и дальше благоволить его судьбе, станет следующим ханом Улуса Джучи. Кроме того, много лет Ягмыр-ака щедро одаривал Гамбу-сутая, всякий раз прося его молиться за него перед лицом Тэнгри! Разумно ли отвергать просьбу о вспомоществовании, исходящую от знатного тюрка?..
- Как же ты хочешь сделать это, зевлех? – нарушил свое молчание шаман.
- Яд! Вот самый простой путь для исполнения моего намерения.
- Так зачем же ты пришел ко мне? Что мешает тебе сделать дело самому? – пожал плечами Гамбу-сутай. – Наполни чашу айраком, добавь зелья и подай питье руассу.
- Руасс не доверяет мне! – поморщился Ягмыр-ака. - Он не захочет принять чашу из моих рук.
- Ты можешь сказать ему, что отказ от чаши станет для тебя оскорблением.
- Если руасс откажется пить, а я стану требовать этого, то царевич Сартак заподозрит неладное. А когда руасс занеможит и умрет, то меня обвинят первым – ведь слишком очевидным будет след! Нет, тут уловка необходима.
- О какой уловке толкуешь?
Хитрая улыбка мелькнула на бледных губах ханского советника:
- Из твоих рук, всевидящий шаман, он возьмет чашу с отравой.
Лицо Гамбу-сутая потемнело, а глаза тотчас же вспыхнули гневом:
- Должно быть ты, Ягмыр-ака, держишь меня за барана, раз полагаешь, что я рискну навлечь на себя подозрения! – воскликнул он возмущенно. – На кого же подумают, когда умрет руасс, коли тот умрет от яда? Ты пришел в мою юрту желая зла мне?!
Знатный тюрк тут же сложил руки на груди, призывая того к миру:
- Ну что же ты гневишься, Гамбу-сутай! И в мыслях у меня не было подвергнуть тебя опасности, клянусь вечным Небом! Не кричи и выслушай меня до конца, - заговорил он торопливо. – Сам рассуди! Да кто же заподозрит тебя? Ты – шаман, передающий волю Тэнгри и духов! Кто посмеет хотя бы бросить тень сомнения на тебя, кто решится навлечь на себя гнев неба за попытку очернить тебя?.. – проникновенно заглянув в старческие глаза шамана, Ягмыр-ака прибавил многозначительно: - К тому же, разве не сумеешь ты объяснить смерть руасса гневом Тэнгри, который решил покарать его? Разве не в твоей власти, о Гамбу-сутай, говорить с богами и духами и передавать их волю народу?..
Произнеся это, советник выудил из-под полы маленькую бутылочку из темного-зеленого хитанского стекла, заткнутую пробкой. Он положил бутылочку на ковер неподалеку от Гамбу-сутая, не настаивая, чтобы тот принял сосуд прямиком из его рук, и закончил мысль свою:
- Исполни просьбу мою и, клянусь Тэнгри, я щедро отплачу тебе за такую услугу!
Не дожидаясь окончательного решения шамана, Ягмыр-ака поднялся на ноги, и поклонившись напоследок, покинул юрту. Гамбу-сутай еще сидел некоторое время неподвижно, погруженный в свои раздумья. Он колебался, не зная, как поступить. Конечно, он мог отказаться участвовать в плане ханского советника – Гамбу-сутай не боялся Ягмыра-аки и знал, что тот не сумеет пошатнуть его положение в глазах хана. У шамана в улусе своя, особенная власть, с которой все принуждены считаться! Вот почему советник не угрожал ему, а всего лишь просил об услуге…
«Но разумно ли выступать против Ягмыра-аки ради какого-то пришлого мальчишки? – обратился сам к себе Гамбу-сутай. – Старший советник царевича прежде был дружен со мною, так стоит ли мне подтачивать эту дружбу своим упрямством? И правда, чего мне стоит влить яд в чашу и напоить им руасса, а после сказать, что тот погиб по воле небес?»
Подобрав бутылочку, шаман спрятал ее за пазухой, а затем призвал к себе раба.
- Принеси-ка сюда сундук, что преподнес советник! – распорядился Гамбу-сутай.
Когда сундук оказался подле него и шаман смог рассмотреть золотые и серебряные украшения, монеты и украшенные рубинами кубки, то улыбнулся он удовлетворенно – Ягмыр-ака, как и всегда, оказался весьма щедр! То ли еще будет, когда выполнит просьбу советника? Перебирая пальцами золото и серебро, шаман вспомнил слова Ягмыра-аки о том, что руасс будто бы может видеть скрытое от людских глаз, уподобляясь тем самым шаману.
«Видать этот руасс тот еще ловкач, раз сумел убедить царевича в этом! - хмыкнул Гамбу-сутай пренебрежительно. – Может Ягмыр-ака прав! Угрожает мне сей мальчишка! Хороший ловкач может речами своими затуманить разум хана и убедить в чем угодно…»
Не допускал шаман мысли о том, что руасс и правда может говорить с духами. Какая небылица! Уж кому-кому, Гамбу-сутай знал твердо – нет таких, кто умел бы говорить с духами и богами! Ведь он сам никогда за свою жизнь так и не сумел услышать потусторонних голосов и не встречал тех, кто умел бы делать это…
В юности Гамбу-сутай еще верил, еще надеялся, что когда-нибудь боги и духи заговорят с ним. Тогда наивным он был, неоперившимся! И только потом понял – нет на самом деле никаких духов, никаких богов, о которых твердят шаманы, танцуя вокруг костров и стуча колотушкой в бубен. Никто не шепчет им откровения на ухо, никто не поет о воле богов! Нужно лишь ловкачество, не более того, чтобы обдурить легковерных сородичей, приходящих к шаманской юрте с желанием услышать волю богов. Нужно лишь обрядиться в шаманские одежды, издавать побольше шума – и вот все уже верят в то, что устами твоими говорят божества…
Сперва, по молодости и неопытности, Гамбу-сутай стыдился вранья своего и страшился всякий раз, когда приходилось ему вещать о воле богов, что выдаст он поневоле себя. Он даже думал отказаться от шаманской доли и вести жизнь простого кочевника. Но не того от него ждали родичи его и соплеменники! Появился на свет Гамбу-сутай в роду, где испокон веков рождались шаманы и потому все ждали от него вступления на эту стезю. А потом, спустя некоторое время, он и сам понял, насколько благоприятна шаманская доля – он жил, не зная тяжелого труда и не должен был нести воинскую службу, соплеменники и сам хан осыпали его дорогими подношениями, обогащая Гамбу-сутая. А всего-то надо было уметь станцевать с бубном у костра, да раздавать туманные пророчества – и вот к тебе трепетно прислушиваются, испытывают священное благоговение и жизнь твоя становится легкой и сладкой!
Но даже имея людской почет и богатства, должен Гамбу-сутай помнить – всегда может найтись другой ловкач, чьи речи покажутся хану слаще нектара! Да, несомненно, прав Ягмыр-ака, прав! Нельзя недооценивать возможных соперников, нужно завсегда пребывать начеку! И потому следует ему избавиться от руасса, как бы не покровительствовал ему царевич Сартак!
Когда солнце начало клониться к закату, Гамбу-сутай отправился к юрте хана Бату. Сопровождали его многочисленные подручные, обязанные помогать ему во время жертвоприношения. В окрестностях ханской юрты, на лугу, расчищенном от юрт, повозок и заградительных щитов, уже сложили дрова для жертвенного костра и принесли жертвенный камень – большой и плоский кусок гранита - куда полагалось сложить сердца забитых во славу Тэнгри и ханского рода. Кругом, по краю луга, расставили множество с полотнищами лазуритового цвета, на которых золотом сверкали печати хана Бату. Тут же, неподалеку от полотнищ, установили бубны, размерами своими достигавшие человеческого роста – ведь большое жертвоприношение требовало большого грохота, дабы звуки священнодействия достигли неба и самого Тэнгри!
Вот, наконец, огненный солнечный круг коснулся горизонта, залив облака кровавым закатом. К месту торжества стягивалась знать. Нойоны подъезжали верхом, спешивались и, передав конскую узду в руки рабов, направлялись к двум разожжённым священным огням. Миновав священные костры - очищающие их от возможного зла, что могли таить они в сердцах своих – знатные придворные усаживались на ковры перед низкими столами, где расторопные рабыни уже расставили золотые и серебряные блюда с яствами.
Покуда шаман готовился к закланию жертвенных животных, из своей юрты появился Бату-хан. Облаченный в шелковое ханьфу, окрашенное цаффером (1) и сплошь покрытое золотой вышивкой, властитель Улуса Джучи величественной походкой прошествовал по расстеленным по земле персидским коврам под громоподобный бой бубнов. Его подданные поспешили вскочить на ноги и усердно отвешивали поклоны, а хан отвечал им благосклонными взглядами. Бату занял место во главе стола, по правую руку от него расположился царевич Сартак, а по левую сыновья от младших жен.
Шаман встал перед шаманом и начал свою речь:
- Да восславится хан Бату, наш владыка и отец! Да славится царевич Сартак за доблесть свою и успехи воинские! Имена их записаны в вечности! Имена эти гремят и в небесах и на земле, подобно голосам богов! – провозгласил Гамбу-сутай, воздев руки к пламенеющим в закатных лучах облакам. – Вечный Тэнгри благословил род Борджигин – род серых волков! – и по праву царствуют они над всеми народами и землями! О великое вечное Небо, о всемогущий Тэнгри, прими же эти жертвы, что приготовили мы, и даруй великому монгольскому роду величия и процветания!
По особому знаку шамана его подручные начали резать скот, вырывая им сердца. Когда гранитный алтарь наполнился горячими и еще пульсирующими сердцами, то Гамбу-сутай, взяв в руки свой бубен, принялся лицедействовать: он приплясывал и скакал вокруг огромного костра, то распевая песни, то подвывая подобно волку, а в то время его помощники одно за другим бросали в прожорливый огонь сердца жертвенных животных.
- Вечный Тэнгри принял жертву! – объявил наконец Гамбу-сутай в конце церемонии. – И ниспосылает он свою благодать на хана Бату и весь его род!
Все пирующие поддержали его дружным радостным возгласом, подняв чаши с айраком к небу, затем пролили несколько капель хмельного напитка в знак приношения Тэнгри и только после этого коснулись устами чаш, делая глотки.
- Джир! (2) Джир в честь царевича Сартака! – вскричал кто-то из знатных нойонов, перекрикивая шум пира.
- Да! Джир в честь царевича! – поддержали его прочие пирующие гости.
Улыбнувшись согласно, хан Бату спросил присутствующих:
- Кто же прочтет джир?
Со своего места поднялся нойон Ашиг-егу из рода Доглад и объявил, что желает сказать джир. Это показалось уместным всем присутствующим и самому хану Бату, ведь старшая дочь Ашиг-егу – девица по имени Навчин - еще в детских годах была сосватана на Сартака. Бату-хан обещал этому нойону поженить своего сына и его дочь после великого Курултая, на котором решится будущее Улуса Джучи. Оправив свои одежды, Ашиг-егу подбоченился и, произнося слова напевно, прочел джир:
Ведает о свершившемся ветер свободный,
Ведает земля, ведают реки, бегущие с гор,
Рожден был волчонок высокородный,
Предок великих волков – великий монгол!
Знать тут же зашумела восторженно, а нойон продолжил:
Бьется сердце его – аки топот копыт,
А речи его – как вода, что жажду утоляет!
Подобно орлу над степью он летит,
А взгляд пылающие искры испускает!
И вновь нойоны поддержали его дружными восклицаниями.
Ремесло его – война! Острый меч слуга ему!
Доблесть – вот его душа! А Тэнгри – покровитель!
Счастливая звезда всегда ведет его в бою,
И потому имя героя вы скорее восхвалите!..
Все присутствующие на пиру воздели к небу чаши с айраком и громогласно прокричали:
- Имя его Сартак!.. Сартак!..
Царевич Сартак горделиво улыбался, слыша со всех сторон восхваление своего имени. Вновь и вновь его сердце наполнялось блаженством от осознания того, что великие планы отца его отныне стали осязаемыми и все это благодаря ему, Сартаку! Впрочем, сердце немедленно напомнило ему – нет, не только благодаря ему! Не окажись подле него Неврюя, то не известно, как бы повернулась судьба.
Вспомнив о том, кого он нарек своим побратимом, царевич принялся высматривать руасса среди пирующих, но в стремительно сгущающихся сумерках и многолюдности никак не мог отыскать его. Подозвав к себе старшего кешиктена, он приказал ему разыскать руасса. Дэйсецен поспешил исполнить его волю, отправившись искать руасса за одним из многочисленных столов.
- И правда, где твой анда? – заговорил хан Бату, расслышав повеление сына прислужнику. – Я уже столько слышал о нем, а до сих пор так и не увидел.
Смущенный неожиданным вниманием отца, Сартак ответил, что сейчас того разыщут.
- Почему ты не желаешь узнать его имя и род? – продолжал отец, при этом не глядя на сына, а скользя взглядом по лицам приближенных. – Почему позволил руассу сохранить тайну?
Этих расспросов следовало ожидать! Когда Сартак прибыл в Улуг так, то хан Бату прежде всего допросил его в подробностях о том, что произошло с караваном в пути. Тогда было не до истории о том, что подвигло Сартака так возвысить чужестранца и наградить его званием анды. Но после царевич все же обмолвился о Неврюе, предвидев, что советники все равно доложат хану обо всем – и потому лучше поведать отцу самому историю его сближения с руассом. Бату-хан, выслушав сына, повелел нукеру отправиться к Неврюю и наградить того золотом, что принесло Сартаку облегчение – значит, отец не осуждает его поступок.
- Он… Этот руасс – в нем течет благородная кровь. Он не простолюдин, а знатного происхождения, подобно нам. Вы и сами это поймете, отец, едва увидите его! - слегка запинаясь, пояснил нерешительно царевич. – Не ведаю, какими судьбами он угодил в рабство, но сердце мое велело мне обойтись с ним как с равным, а не как с низким пленником. Порешил я так: коли желает он сохранить тайну своего рода, то пусть будет так.
- И ты не веришь, что он может быть лазутчиком?
Сартак бросил быстрый взгляд на отца и проговорил негромко, так, чтобы его мог услышать только сам Бату:
- Как я и сказал, отец, руасс не мог знать моих планов и не мог связаться с… - он едва не произнес имя «Чагатай», но вовремя осекся и закончил мысль так: - Он никак не мог якшаться с нашими врагами.
Бату-хан только едва заметно кивнул, принимая его доводы.
Размышления Сартака повернули в тревожную сторону, отодвинув назад его блаженное настроение. После того, как царевич сполна поведал отцу подробности своих злоключений по пути из Персии в Дешт-и-Кипчак, то попросил он Бату о возможности говорить с глазу на глаз. Поняв, что Сартак желает сообщить ему нечто чрезвычайно важное и сокровенное, Бату немедля отдал приказ нойонам, нукерам и советникам покинуть юрту. Убедившись, что ничьи уши не смогут уловить звука их голосов, Сартак рассказал отцу о сведениях, полученных от вражеского воина. Стоило Бату-хану узнать, что за нападением на караван стоит его дядя – могущественный хан Чагатай – как лицо его окаменело и потемнело от бурных чувств, что пытался он сдержать.
«Я подозревал это, однако не желал верить… Знал я, что Чагатай ненавидит меня, но мог ли предположить, что он может решиться на такое?.. А теперь от правды этой никуда не денешься! - совладав с собой, тихо проговорил отец. – Раз уж так, значит, не остановится Чагатай на содеянном! Попытается он снова опрокинуть меня, это несомненно! Ему мои намерения завоевать западные земли – как кость поперек горла! Он ничем не побрезгует, лишь бы очернить меня перед ханом Угэдэем…»
«Хан Чагатай не желает расширения великого монгольского улуса? – решился спросить тогда Сартак. – Он хочет нарушить заповедь Чингизхана, повелевшего своим потомкам завоевать все земли, до которых смогут дойти монгольские лошади?»
«Чагатай не желает усиления моего! Если сумеет он лишить меня власти, то затем подомнет Улус Джучи под себя, - хмуро ответил ему отец. – Чагатай отнюдь не против великого военного похода, что расширит владения монголов – напротив, он жаждет возглавить этот поход! А коли так станется, что всё-таки возглавит, то заполучит все западные земли в свое управление. Вот какие чаяния им движут!»
«Что же вы станете делать теперь, отец?» - с осторожностью осведомился царевич.
Бату-хан помолчал немного, размышляя о чем-то, а потом промолвил:
«Пока что – ничего. Крепко уясни, сын мой, такую мудрость: прежде чем делать шаг, нужно обдумать его не единожды! Мысль пусть и быстрее ветра, однако мысль, пылающая гневом, становится подобна мечу в руках слепца. Лишь дай огню гнева погаснуть – и тогда увидишь верный путь. А потому сейчас оставь мысли о наших врагах – сегодня я повелеваю тебе, Сартак, лихо пировать да наслаждаться айраком и песнями! Пускай сегодня твое сердце заслуженно радуется!»
«Как скажете, отец!» - покорно склонил голову его сын.
Впрочем, выполнить наказ отца и забиться в веселье, Сартак не сумел. Гнетущие мысли о затаившемся среди ханской свиты предателе и о коварном Чагатае, плетущем сети предательства при дворе Великого хана Угэдэя, не давали царевичу покоя. Он гадал, что же предпримет его отец в ответ на нападение воинов Чагатая на караван, как отомстит тому?..
Меж тем перед ханом и его приближенными развернулось уже другое зрелище: писаные красавицы в завлекательных нарядах – невольницы, привезенные в Улус Джучи из завоеванных монголами земель – принялись танцевать, завораживая захмелевших мужчин гибкими движениями своих тел. Стоило какой-нибудь красавице оказаться неподалеку от стола, как кто-нибудь из раззадорившихся нойонов норовил схватить ее за руку или за край шелковых одежд. Когда красавице удавалось вырваться, то нойоны хохотали во всю глотку и подбадривали друг друга, призывая изловчиться и все-таки захватить в свою власть одну из невольниц.
- Господин мой хан! Отыскал я руасса, - сообщил возвратившийся Дэйсецен. – Он уже спешит сюда!
Сартак увидел своего названного брата. По его походке нельзя было подумать, что руасс куда-то спешит – он шагал спокойно, как ходит свободный человек по родной земле. Словно не был Неврюй чужаком для места этого и всех этих людей, словно не шел он на поклон к господину всех окрестных земель, а сам был знатным господином. Врожденное достоинство сквозило во всех его движениях и даже если б захотел он показаться простолюдином, то не сумел бы скрыть того!
Когда руасс остановился против хана Улуса Джучи, то шум пира приутих – все взгляды устремились на него в ожидании. Закон, изданный великим монголом Темуджином, требовал от любого чужестранца упасть на колени перед представителем династии Чингизидов, в то время как монгол знатного происхождения имел право лишь поклониться. Покуда шагали Александр и Дэйсецен к столу Бату-хана, старший кешиктен успел шепнуть юноше, что от него потребуется упасть на колени и коснуться лбом земли, выказав тем самым почтение и покорность хану.
Оказавшись перед очами Бату-хана, Александр поклонился ему.
Лишь в этот миг Сартак сообразил, чем грозило его побратиму приглашение на ханский пир! Он и не подумал прежде, что тот, кто стал ему названным братом и кого он называл Неврюем, откажется упасть на колени перед ханом. А ведь следовало предвидеть то! Как Неврюй в Персии отказался вставать на колени перед ним, царевичем, так он не пожелал упасть ниц и перед ханом Бату! Испуганный за судьбу своего побратима, Сартак вздрогнул и побледнел.
Дэйсецен, видя чувства своего господина, подскочил к руассу и рявкнул на него:
- Падай на колени перед ханом!
Оставаясь невозмутимым, Александр произнес твердо:
- Нет.
______________
1) Цаффер – вещество, которое использовали для получения глубокого синего цвета.
2) Джир – народные сказания, песни и декламационные стихи, исполняемые исключительно мужчинами.
______________
12. ПУТЬ НА ВОСТОК
Звезды уже зажглись на меркнувшем небосводе, когда Мусуд решил сделать привал.
Соскочив с коня, он расседлал коня, снял поклажу со спины второго коня и, стреножив их, оставил щипать желтеющую по осени траву. Расстелив на земле кошму, Мусуд уселся на него, достал бурдюк с водой, сушеное мясо и принялся есть. Здесь, в бескрайней степи, неоткуда было взять хотя бы тростинки, чтобы развести костер и обогреться, но татарину были привычны походные неудобства. Когда совсем стемнело и заметно похолодало, то он завернулся в плащ и улегся, подложив голову на седло.
Глядя на ясные звезды, усыпавшие черный купол неба, Мусуд задумался о том, сколько еще дней ему придется скакать на восток, прежде чем доберется он до Улуг Тага, где – как ему удалось разузнать – находилась зимняя ставка монгольского хана Бату. Именно там Мусуд рассчитывал найти царевича Сартака! И надеялся он страстно, что, разыскав царевича, он сумеет напасть на след Александра. Пусть надежда эта была сродни надежде на чудо, но это всё, что у него было!
Вспомнился ему призрачный мальчишеский голос, воскликнувший: «У хана Сартака!»
Не ведал Мусуд, правда ли на короткий миг Всевышний позволил ему лицезреть лик княжича или все то было лишь видением, порожденным его охваченным горем разумом. Но то была единственная нить, могущая привести его хоть куда-то! Ведь если бы той ночью не явился ему Александр как наяву, то Мусуд, верно, лишился бы ума от безысходности и отчаяния – ибо все его попытки разыскать княжича одна за другой терпели крах.
Тогда, сидя у костра – в сумеречной тиши и одиночестве – он осознал тщетность всех своих поисков. Он успел объехать несколько невольничьх рынков, расположившихся на берегах Хвалынского моря, но не сумел найти никаких следов Александра. Ему оставалось только двигаться дальше по западному берегу моря в сторону Персии, обшаривая рынки работорговцев - но чем дальше продвигался Мусуд тем чаще он встречал беженцев, бегущих на север прочь от монгольских войск, жгущих города на юго-западных землях Персии. Рассказывали беженцы, что монголы контролируют все персидские земли и что никто не сумеет пройти незамеченным мимо них. Кроме того, лето уже кончилось и в силу вступала осень – и очевидным становилось, что он также, как и когда-то князь Ярослав, гонится за тенью. Ушкуйники давно уже успели достигнуть противоположного от устья Волаги берега моря и продать там свою добычу какому-нибудь перекупщику или богатому вельможе, а тот увез Александра неведомо куда. В тот миг самообладание изменило Мусуду, грудь сжала невыносимая скорбь, а разум его помутился – закрыл он лицо ладонями, не в силах совладать с обуревавшими его чувствами.
«Олекса! Где же ты?..» - прошептал он беззвучно.
И тут в ответ на его горестный вопрос прозвучал юный голос:
«Мусуд?»
Не веря ушам своим, Мусуд убрал руки от лица и поднял голову. В пляшущих отблесках света, падающих от костра, он к потрясению своему разглядел Александра. Его воспитанник выглядел исхудавшим, его заметно отросшие и давно немытые волосы были зачесаны назад, отчего его лицо казалось еще более худым. Облачен Александр был в доспехи, покрытые пятнами засохшей крови, а в руках сжимал лук и стрелу, будто изготовился стрелять в кого-то. Судя по растерянному выражению лица юноши, он был ошеломлен не меньше своего кормильца.
«Олекса?!... - воскликнул Мусуд и вскочил, но от волнения ноги его подвели и он едва не упал. – О Аллах! Ты… Ты… Жив ли ты, Олекса?»
Следом его разум пронзила ужасающая догадка – неужто Александр безвременно погиб и он видит сейчас лишь бесплотного духа перед собою? Ужас, пронзивший Мусуда, сковал его горло. Он и сам не почувствовал, как на глазах его проступили слезы боли, столь велика была его мука.
«Или душа твоя пришла проститься?» - едва смог вымолвить он.
Лик Александра дрогнул, когда он ответил:
«Друг мой верный! Не тужи и не хорони меня прежде времени! Живой я покуда!.. И, коли выживу, то свидимся мы снова…»
Мусуд рванулся в сторону княжича и протянул руку, пытаясь коснуться его и убедиться, что тот не безумное видение, но в тот же миг образ Александра стал меркнуть, будто растворяясь в ночи и превращаясь в клубы сизого марева.
«Где ты?.. Где?» - взмолился кормилец, безуспешно попытавшись ухватить расплывающийся в руках туман.
Прежде чем исчезнуть совсем, Александр успел крикнуть:
«У хана Сартака!»
Звонкий мальчишеский голос еще долго отдавался эхом в ушах татарина, хотя самого Александра уже и след простыл. Мусуд заметался возле костра, не в силах унять волнения. Ум его был взбудоражен, а сердце бешено стучало в груди. Неужто бог смилостивился над ним и вправду дал ему возможность увидеть Александра? Или же он от горя своего вообразил на мгновение, будто слышит он и видит своего воспитанника? Был ли тут Олекса в самом деле, али это привиделось ему?
Вернув себе толику спокойствия, Мусуд порешил - он не в том положении, чтоб впустую сомневаться. Он не знает истины, не ведает судьбы Александра и потому остается только верить, что Всевышний указал ему нужный путь. Надобно отказаться от намерения прочесывать невольничьи базары, рискуя при этом попасться на глаза монгольским отрядам, и сосредоточить все силы на поиски этого самого хана Сартака. Надо выяснить, кто же он такой и где его можно разыскать!
Немного времени потребовалось Мусуду, чтобы узнать – Сартак это сын Бату-хана, властителя улуса Джучи. Тогда все встало на свои места в глазах Мусуда! Монголы поработили Персию и теперь их владения простираются не только в степях Дешт-и-Кипчака, но и там, где прежде процветал Хорезмийский султанат. Ушкуйники, достигнув южной окраины Хвалынского моря, продали похищенного княжича монголам и тот оказался в руках хана Сартака. И коли сумеет Мусуд разыскать Сартака, то там же отыщет и Александра!
Мусуд повернул назад, на север, собираясь обогнуть Хвалынское море по северному берегу, а там – оказавшись на просторах Дешт-и-Кипчака - узнать, где находится ставка Бату-хана. Во время пути под ним пала лошадь, не выдержав трудной дороги и Мусуд вынужден был продолжить свой путь пешком. На его удачу он наткнулся на логово разбойников, промышляющих в устье Волаги – несколько дней татарин следил за ними, улучая момент, когда большая часть разбойничьей шайки отправится на промысел, а в логове останутся лишь сторожевые. Дождавшись этого, Мусуд перебил немногочисленных бандитов, забрал двух лошадей и съестные припасы, столь необходимые ему в пути. Дальше его продвижение в глубь Дешт-и-Кипчака проходил быстрее чем прежде, ведь мог он теперь менять коней в пути, пересаживаясь с уставшей лошади на отдохнувшую…
Один из коней тревожно заржал, отвлекая Мусуда от созерцания звезд.
Приподнявшись, он сжал руках оружие и принялся пристально вглядываться во тьму. Что напугало коня? Может, волки бродят неподалеку? Или еще кто-то скрывается в ночи? Поднявшись на ноги, Мусуд прошелся по округе, стараясь ступать бесшумно и держа наготове кинжал. Однако никого поблизости не обнаружилось.
Подойдя к коню, татарин потрепал его по загривку, успокаивая его. Уже похолодало настолько, что дыхание мужчины и коня превращалось в пар, а с неба медленно летели крохотные серебряные снежинки. Подставив ладонь под падающие снежинки, Мусуд некоторое время наблюдал за тем, как те тают, коснувшись его теплой кожи. Вот и зима крадется по степи, ступая мягкими лапами по впадающей в спячку земле! Погладив напоследок коня по морде, мужчина вернулся на свое нехитрое ложе и лег, поплотнее закутавшись в плащ.
Сон не шел к нему и Мусуд вновь погрузился в воспоминания.
Вспомнился ему отчий дом, где провел он первые тринадцать лет жизни. Жили они хорошо, в достатке, ибо отец его был зажиточным купцом. Мусуд рос крепким, сильным отроком и, всякий раз провожая отца в плавание, грезил о том, что когда-нибудь тот возьмет его с собою, как двух его старших братьев, Алпана и Лябиба. Но покуда то время не настало, то оставался Мусуд дома вместе с матерью и сестрами. Мать свою он помнил деятельной и властной женщиной, крепко державшей в руках хозяйство во время отлучек супруга – умело она вела дела с перекупщиками и торговцами, управляла рабами и следила за тем, чтобы достояние их семьи не расхищалось и не скудело.
В те времена казалось Мусуду, что судьба его предопределена: вот подрастет он еще немного и станет отцовым помощником, а после того, как возмужает да наберется ума-разума, то и сам станет купцом. Когда отец объявил ему, что отныне он готов плавать с ним к берегам Персии, то ощутил Мусуд небывалую радость – значит, счел его отец достаточно взрослым! С предвкушением чего-то необыкновенного он взошел на борт торговой лодки и без печали смотрел на растворяющийся вдали родной берег. Он и не сомневался даже, что непременно вскорости возвратится сюда!
В плаваниях отец неустанно наставлял его в торговом ремесле:
«В нашем деле надобно хитрым быть, да смекалистым. Во все глаза смотреть, дабы заприметить, кто с тобой торгуется. Торговый человек смекалкой жив, запомни, Мусуд! Коли торговец смекалкой не владеет, то потеряет он все достояние и попадет в ярмо к тому, кто половчее его. А чтобы не потерять нажитое добро, нужно знать наперед, с кем можно сторговаться, а с кем лучше дела не вести. А вот ежели видишь, что простак перед тобой, то и обмануть его не грех, ты его тем не обидишь – коли ума у него нет, то его уже сам Аллах наказал. А коли видишь, что перед тобой хитроумный делец, то доверять ему не думай даже – обманет тебя в два счета, глазом моргнуть не успеешь!»
Слушал Мусуд отца, внимал его советам. Да только вся отцова премудрость не спасла их от опасности, что таили в себе просторы Хвалынского моря! Ушкуйники, налетевшие на их лодку, изменили судьбу Мусуда раз и навсегда. Перебив подручных отца и воинов, нанятых в охрану, разбойники подогнали захваченную лодку к берегу и там определили участь своих пленников. Мусуда и его братьев крепко связали, а их родителя, недолго думая, вздернули на дереве.
На всю жизнь Мусуд запомнил взгляд отца перед смертью!
В его затуманенных глазах читались страх и безысходность. От его прежней стати и горделивости, присущей зажиточному купцу, не осталось и следа. Он был жалок и слаб, грядущая смерть лишила его присутствия духа. Он пытался умолять ушкуйников пощадить его, но те лишь хохотали и издевались над ним – несколько раз они дергали веревку, заставляя его ноги оторваться от земли и тем самым удушая его, а потом отпускали и позволяли сделать несколько глотков воздуха. Когда разбойникам надоело потешаться, то они вздернули его снова и закрепили конец веревки на дереве, чтобы их пленник не рухнул в очередной раз на землю. Тело отца дернулось в предсмертной судороги, затем замерло навеки.
То был конец страданий для отца, но отнюдь не для его сыновей!
Разбойники, прихватив с собой плененных юношей, отправились к персидским берегам на своих ушкуях. Алпан, старший из братьев, пытался приободрить Лябиба и Мусуда, шепчась с ними о том, что они обязательно сбегут из плена и сумеют возвратиться родное селение. Лябиб верил словам старшего и в его глазах загоралась робкая надежда на избавление от горькой доли, которую им уготовили ушкуйники. А Мусуд лишь угрюмо молчал, слушая обнадеживающие речи Алпана. Видел он ясно и понимал точно, что ушкуйников слишком много и все они вооружены, а пленники их крепко-накрепко связаны. Не сбежать им из полона никак!
Вскоре трое братьев оказались на невольничьем базаре, где ушкуйники сбыли их перекупщику-работорговцу. Тот выставил их на торг, привязав их вместе с прочими невольниками к крепко вбитой в землю поперечине, как привязывают за узду скот. Они стояли на страшной жаре голые по пояс, а палящее солнце нещадно пекло их непокрытые головы. Работорговец зычным голосом зазывал покупателей на свой товар, окликал прохожих, неспешно прогуливавшихся меж торговых рядов; особенно он стремился привлечь внимание богатеев, что передвигались на укрытых дорогим тканями паланкинах. Стоило кому-то остановиться подле выставленных на продажу рабов, торговец начинал нахваливать достоинства своего товара. Прежде бывая на персидской стороне вместе с отцом, Мусуд мельком видел невольничьи базары, однако и мысли не допускал о том, что когда-нибудь окажется в числе несчастных, привязанных к поперечине!
Алпана и Лябиба купили в первый же день. Рослые, широкоплечие и сильные – они как нельзя лучше подходили для работ в поле. Торговец указывал покупателю на Мусуда, предлагая забрать и его тоже, но тот был еще слишком юн и еще не выдался в росте и силе, должной для тяжелого труда. Его старших братьев забросили в повозку и лошадь, понукаемая возницей, потащила телегу прочь с базара. Мусуд, все также привязанный в поперечине, не сводил глаз с удаляющейся телеги. Тогда он видел Алпана и Лябиба в последний раз в жизни – их дальнейшая участь навсегда осталась для него тайной.
Через несколько дней рано утром на невольничьем рынке показались два всадника, закутанные в черные плащи. Их головы покрывали черные же тюрбаны, лица были спрятаны под повязками, открытыми оставались лишь их окрашенные сурьмой (1) глаза. Не слезая с коней, всадники проехались по рынку, оглядывая выставленных на продажу невольников, не задавая вопросов торговцам, а лишь скользя взглядами по рабам.
Взор одного из мужчин остановился на Мусуде.
После короткого разговора со своим спутником, мужчина в черном плаще спешился с коня и заговорил с работорговцем. Разговор был коротким, всадник не торговался и, достав из-за пазухи мешок с монетами, отсчитал нужное количество монет. В следующий миг на голову Мусуда накинули мешок, руки отвязали и, подталкивая в спину, подвели к лошадям – он невольно охнул от боли, когда рывком его оторвали от земли, а затем бросили поперек седла. Конь зашагал дальше и каждое его движение вынуждало Мусуда ерзать от неудобного положения, это не нравилось наезднику и тот то и дело награждал его тычками в ребра.
Затем кони остановились снова, послышался короткий разговор и перезвон монет, высыпающихся из мешка. Загадочные всадники, судя по всему, купили еще кого-то на невольничьем рынке. Постепенно кони ускоряли ход, очевидно, всадники торопились покинуть прибрежное селение. И чем быстрее становилась скачка, тем невыносимее становилась боль, испытываемая Мусудом - он задыхался из-за мешка на голове, туго перетянутого на шее веревкой и, в конце концов, лишился чувств.
Когда он пришел в себя, то обнаружил, что более не лежит поперек седла. Мешок с его головы был снят и в лицо бил горячий ветер. Мусуд ехал верхом на коне и был крепко примотан веревками к юноше, что сидел на коне впереди него и чьи руки оказались сцеплены с лукой седла. Юноша, в отличии от Мусуда, пребывал в сознании и старался крепко держаться на лошади и потому удерживал Мусуда от падения на землю. Двое мужчин, купившие Мусуда, ехали чуть впереди; к седлу одного из них была привязана узда коня, на котором сидели купленные рабы.
«Эй! Слышишь ли меня? Разумеешь, что говорю?» - зашептал юноша, сидевший впереди.
Мусуд понял его, ведь говорил он на знакомом кипчатском наречии.
«Разумею… Кто ты? Как звать?» - прошептал он в ответ.
«Самир! А твое имя?»
«Мусуд… Ведаешь ли, куда везут нас?» - спросил Мусуд о том, что волновало его.
«Нет, то не известно мне, - вздохнул горько Самир. – Одно видно, что скачем к горам. А вот зачем – один Аллах ведает!»
Один из всадников прикрикнул на них по-персидски и показал кнут. Хоть ни Мусуд, ни Самир не понимали персидского языка, но догадались, что им запрещено переговариваться друг с другом. Они благоразумно примолкли и дальше ехали в безмолвии.
Они проскакали весь день, сделав привал в холодных горах, а затем ехали еще полдня, прежде чем добрались до крепости, выстроенной на скалистом утесе. Каменные стены крепости взмывали под небеса и казались совершенно неприступными. К крепости вела единственная узкая и извилистая конная тропа, выбитая в горном склоне. Когда Мусуд оказался подле ворот крепости и оглянулся назад, то смог увидеть расстилающуюся внизу зеленую долину – над ней, подобно огромному каменному стражу, главенствовала крепость. Тогда Мусуд не знал названия этого места, он узнал это позже – крепость эта звалась Аламут.
Оказавшись внутри крепостной стены, они проехали по узким улочкам, зажатым со всех сторон каменными строениями. Мусуд заметил, что в самом центре крепости находилась еще одна крепостная стена, защищавшая выстроенный на вершине утеса дворец. Преодолев второй оборонительный круг, всадники и их пленники въехали на вершину утеса. Скинув Мусуда и Самира с коня, но не развязав им руки, мужчины в черных одеждах потащили их по ступенькам в недра устрашающего на вид дворца.
Пройдя по темным и холодным коридорам и миновав бессчетное число дверей, Мусуд и Самир очутились в большом зале. Полы тут были каменными, а стены украшали фрески синих, зеленых и белых цветов, изображавшие птиц и животных, чьи силуэты были составлены из причудливой вязи линий. Вдоль стен горело множество свечей, чей свет плясал на фресках, словно бы оживляя их. А дальше, там, где из каменного окна падал столб яркого солнечного света, восседал на возвышении седовласый старик в белых одеяниях и пышном тюрбане.
Мусуда и Самира поставили перед ним на колени и силой заставили коснуться лбами пола.
Старик заговорил на персидском языке, но Мусуд не понял ничего – он знал всего несколько слов по-персидски. Впрочем, понимания от него никто и не потребовал. После короткой речи, пленных мальчиков подняли с пола и вывели прочь из дворца. Двинувшись обратно, они пересекли стену и оказались во внешнем круге крепости. Уже здесь мальчиков развязали, завели в каменную постройку и заперли там.
Оглядевшись, Мусуд понял, что здесь живет, по меньшей мере, дюжина человек. Ближе к вечеру он и Самир встретили их – сюда вернулись мальчики и юноши разнообразных возрастов. Кое-кто из них знал кипчатский язык и сумел ответить на вопросы новоприбывших:
«Попали вы в крепость Аламут! Правит тут великий имам Нур Ад-Дин Муххамад, вождь исмаилитов, которого все кличут Горным Старцем! Ежели купил вас Старец, то отныне вы обязаны служить ему как воины и телохранители, - поведал один из юношей. – Завтра сюда придут наставники и поведут обучать воинскому мастерству. А коли не разумеете вы персидского языка, то заставят вас учить и его!»
Тогда Мусуд решился задать опасный вопрос:
«А ежели не захочу я служить Старцу?»
Юноша глянул на него снисходительно и ответил:
«Коли не станешь подчиняться – будут бить! А если не выбьют смутьянство из твоей головы – то убьют без жалости. Ежели жить хочешь, то молчи и подчиняйся! Другой участи не жди, отсюда иной дороги нет – или ты принадлежишь Старцу или тебе перережут горло в назидание другим».
Самир, напуганный рассказом, даже заплакал, забившись в угол.
Мусуд, несмотря на усталость и боль во всем теле, держался ото всех особняком и раздумывал над своей дальнейшей судьбой. Что ему уготовано в грядущем? Стать воином на услужении какого-то старца? Вверить тому свою жизнь и судьбу, позабыв о родном доме и обо всех родных? Нет, не хотел он примиряться с такой участью! Он жаждал сопротивления, он хотел вернуть себе свободу…
Так началась новая жизнь Мусуда в крепости Аламут.
Всех юношей, коим определили участь стать воинами Горного Старца, будили еще до рассвета. В любую погоду они, раздетые по пояс, обязаны были упражняться в технике рукопашного боя или подвергались другим мучительным испытаниям – их заставляли стоять неподвижно на одной ноге много часов, таскать тяжелые камни в гору, карабкаться по отвесным крепостным стенам крепости, висеть вниз головой на веревках.
После утренних тренировок начиналось время иного обучения - дуаты (2) обучали юношей персидскому и арабскому языку, рассказывая им о священной вере исмаилитов. Говорили проповедники об имаме Али, родиче пророка Муххамада и мужа его прославленной дочери Фатимы, о том, как после убийства имама Али раскололась мусульманская община и о том, как потомок Али – Исмаил ибн Джафар – стал обновителем веры и столпом исмаилизма. Убеждали дуаты своих учеников в том, что однажды, в преддверии последних дней мира, явится Махди – последний имам из рода пророка Муххамада и, согласно древним пророчествам, будет этот имам исповедовать исмаилизм.
«Но, покуда не явился Махди миру человеческому и остается скрытым, то вся власть над вашими сердцами умами и душами принадлежит владыке Аламута! – прибавляли к своим проповедям дуаты всякий раз. – Слово праведного имама – закон для всех вас! И закон этот нерушим! Даже реки крови не смогут смыть печати имама на ваших душах и лишь смерть может освободить от священного долга, возложенного на вас имамом!»
Однако Мусуд не желал покоряться такому повороту своей судьбы!
Он то и дело пытался сопротивляться, отказываясь подчиняться прислужникам Старца и отвергая проповеди велеречивых дуатов. И, как Мусуда и предупреждали, за всякое неподчинение надсмотрщики жестоко карали его – секли кнутом до потери сознания. Однажды, когда измученный и изувеченный Мусуд лежал на жесткой соломенной подстилке, Самир – с которым у них сложилось некое подобие дружбы - принялся настоятельно увещевать его:
«Полно тебе упорствовать, Мусуд! Ведь убьют же тебя! Смирись! Прими свою участь! И тем спаси себя от погибели!»
Мусуд лишь сжал зубы и отвернулся от него, не желая слушать его речи.
Но вскоре, когда в очередной раз спина Мусуда приняла на себя удары кнутом, то осознал он – нет, неразумен он, коли в открытую продолжает сопротивляться власти Старца. Все же имелось в словах Самира толковое зерно! Покуда прислужники Старца будут видеть непокорность, то не ослабят они надзора над ним и не перестанут колотить. Ежели хочет он когда-нибудь обрести желанную свободу, то должен он стать хитрее, чем его надсмотрщики. А коли так, то должен он уверить всех в Аламуте, будто примирился он со своею участью и всем телом и душой отныне принадлежит Старцу.
Будет он старательно учиться воинскому мастерству! Будет слушать речи проповедников о праведной вере исмаилитов и поддакивать им, если потребуется! И перестал Мусуд бунтовать, отказался от дерзких речей, скрыл свою тоску и угрюмость за показной веселостью. Как бы ни уставал он от испытаний, которым подвергали его во время обучения воинскому мастерству, он всегда находил время и место для какой-нибудь шутки-прибаутки.
Вскоре его все начали называть «Мусуд-скалозуб». Кроме того, не забывал он льстить тем, кто стоял выше его, всячески умасливая их сердца хвалебными словами – ибо что может быть доверчивее возгордившегося сердца? Гордыня притупляет остроту ума и затуманивает взор, мешая видеть истину. Так пусть его враги станут слепы в отношении него!
И он добился своего! Все вокруг поверили в то, что принял он судьбу свою и более не противится воле Старца. Ведь тот, кто всегда подшучивает, должен быть доволен своею жизнью. А тот, кто раболепно льстит своему господину и всячески угождает ему, достоин доверия своего владыки.
Самир, видя такие перемены в Мусуде, радовался от души и при всяком удобном случае говорил ему, насколько мудро он поступил, смирившись перед всесильным имамом исмаилитов. Мусуд утвердительно качал головой и соглашался с другом, не решаясь посвятить его в свои истинные мысли. Он не мог доверять Самиру! Тот с головой подпал под влияние Старца и его проповедников и не сумел бы найти поддержки в своем сердце, если бы Мусуд вдруг открылся ему.
Спустя три года своего пребывания в крепости Аламут, Мусуд удостоился новой встречи со Старцем. Самир, прознав об этом, отыскал Мусуда прежде чем за ним явились прислужники Старца и с таинственным видом сообщил ему, что тот удостоился великой чести:
«Сегодня великий имам позволит тебе приобщиться к воистину божественной благодати, Мусуд! А испытав ту благодать ты уж не сумеешь более позабыть об этом чуде! - говорил Самир негромко, а глаза его при этом сверкали от непонятного Мусуду восторга. – Поверь мне, я видел своими глазами Джаннат! (3) И отныне душа моя жаждет лишь одного – возвратиться туда и снова вкусить небесные наслаждения…»
Мусуд, не постигая сути его слов, лишь удивился:
«О чем таком толкуешь, Самир?»
Но его друг лишь улыбнулся таинственно в ответ. Завидев приближающихся прислужников, Самир поспешил удалиться. Мусуда окружили со всех сторон и, предварительно убедившись, что он не прячет в одежде оружия, проводили во дворец Старца.
Имам Нур Ад-Дин Муххамад встречал его в том же зале с расписными фресками, сплошь покрытыми узорами из арабской вязи. От жаровен с углями поднимался пахучий дым сжигаемой хашеши, ударяющий в нос и одурманивающий разум. Старец, восседая на подушке из парчи, неторопливо листал страницы Корана, что лежал на золотом треножнике. Прямо перед имамом находился дастархан (4), на котором лежало блюдо, укрытое куском черной ткани.
В своих белоснежных одеждах выглядел Старец воистину как блаженный праведник, коему ведомо божественное откровение! Когда Мусуд упал ниц перед ним и коснулся лбом холодного каменного пола, имам обратил взор на него. Не поднимая головы, Мусуд почтительно выпалил:
«Хвала Аллаху, Господу миров! Хвала Пророку, мир ему и благословение Всевышнего! Хвала Али ибн Абу Талибу, первому после Пророка, праведному имаму и святому шахиду! Хвала Исмаилу ибн Джафару, благословенному Аллахом и ангелами, повелителю истинных мусульман! Хвала тебе, праведный имам, ибо ниспослал тебя Аллах, дабы стал светом для верующих и глашатаем божественной воли!»
Скрипучим голосом старец заговорил с ним:
«Мир и тебе, Мусуд! Поднимись же!»
Юноша оторвал свой лоб от пола и выпрямился, однако держал свою голову склоненной, как и подобало в присутствии владыки. Голова у него кружилась с непривычки от вдыхания дыма хашеши, но он старался стоять прямо и не покачиваться. Плавным движением руки Старец указал на стол перед собой и, чуть возвысив голос, проговорил торжественно:
«Призвал я тебя, слуга мой, за тем, чтобы смог ты узреть сам власть мою над миром живых и миром мертвых! Теперь достоин ты откровения свыше и услышишь ты пророчество того, кто преступил грань жизни и оказался в Барзахе! (5) Слушай же того, кто станет говорить с тобой из мира мертвых!»
Сказав это, имам убрал с подноса черную ткань и Мусуд увидел лежащую на медном блюде человеческую голову. Засохшая кровь покрывала лицо, смазывая его черты, побелевшие губы были приоткрыты, вокруг закрытых глаз чернели трупные тени. Старец, воздев ладони, прочел молитву на неведомом языке и тогда веки мертвеца дрогнули. Мусуд против воли подался назад, потрясенный увиденным и только усилием воли заставил себя устоять на месте. Голова мертвеца ожила и взглянула на татарина ясным взглядом, каким смотрят живые, а затем его губы зашевелились:
«Истинно говорю вам, смертные, велик Аллах! Властвует он над Джаннатом и Джаханнамом (6), бесконечно его могущество и сила! Истинно!.. – возвестил мертвец. – Да будут гореть в адском пламени неверные и будут навечно прокляты те, кто отступился от благочестивого имама Али ибн Абу Талиба! Аллах в неоспоримом величии своем скрыл имама Али ибн Абу Талиба от врагов его и отныне ждет праведный имам наступления Киямата (7), когда протрубит ангел Исрафил! Бойтесь того дня все живущие! Ибо не найдете для себя пощады пред лицом гнева Аллаха!..»
Голова на подносе вздрогнула, рот широко раскрылся, будто он пытался сделать вдох, но никак не мог. Глаза мертвеца закатились, содрогающиеся жилы на лице обмякли и он замолк теперь уже насовсем. По знаку Старца один из прислужников подошел и убрал с дастархана блюдо с покоящейся на нем отрубленной головой. Ошеломленный и лишенный дара речи Мусуд следил за тем, как голову унесли прочь из зала. Следом другой прислужник шагнул к нему, держа в руках золотой кубок, наполненный зеленоватой жижей.
«Прими сие питье, Мусуд, - промолвил Старец и голос его в ушах юноши отдавался болезненным звоном, - и я силой, дарованной мне Аллахом, позволю тебе заглянуть в сады Джанната!»
Нерешительно Мусуд взял кубок и пригубил его. Питье оказалось горьким на вкус и обожгло горло, но он заставил себя проглотить его, ведь Старец и его прислужники не спускали с него глаз. Когда Мусуд исполнил то, что от него требовали, ощутил он внезапную слабость во всем теле. В глаз стал меркнуть свет и угасающим сознанием он уловил, что падает вниз, но боли от удара о пол не почувствовал. Уже ничего не видя в охватившей его тьме, Мусуд успел подумать, что он, должно быть, умирает – а после тьма поглотила его целиком.
Придя в себя, Мусуд уловил дивный запах цветов.
Не без труда распахнув глаза, он ахнул удивленно – его окружал прекрасный цветущий сад. Он, облаченный в белоснежные одежды, возлежал на мягких, как облака, подушках. Он сел, растерянно оглядываясь по сторонам. Где он очутился? Что это за место? Мусуд поднял глаза наверх и сквозь развесистые кроны деревьев разглядел синее небо без единого облачка.
«Мусуд!.. Мусуд!..» - раздались девичьи голоса откуда-то.
Из-за деревьев показались юные девушки с распущенными волосами, каждая сверкающая неповторимой красотой и прелестью. Сквозь шелковые одежды просвечивала их нежная кожа и соблазнительные очертания тел. Они окружили Мусуда со всех сторон, смеясь и касаясь его своими легкими, как перья, пальцами. Все еще растерянный, а теперь еще и донельзя смущенный, юноша спросил их о том, что это за место.
«Это твой Джаннат, о Мусуд! Разве не видишь сам? - ласково смеясь, сообщили ему девицы. – Всевышний дал тебе заглянуть за полог тайны и увидеть чудеса Джанната! Благословенное Аллахом место, где вечно будут пребывать души праведников! И твоя душа вернется сюда и присоединится к праведникам, когда отдашь ты жизнь в бою с неверными! И будет тебе наградой вечное блаженство здесь, в наших объятиях, и станем мы дарить тебе милость свою и нескончаемые удовольствия…»
Прелестные создания льнули к Мусуду, прижимаясь так тесно, что он мог почувствовать как благоухает их кожа, натертая душистыми маслами. Он попытался было отодвинуться от них, но они не отступались от него, стремясь снять с него одежды. Ослабленный дурманом, Мусуд не мог сопротивляться им и упал на подушки, отдаваясь во власть райских гурий. Смутно помнил он, как все ласкали его, прижимаясь нежными устами к его губам, как поили они его вином и от хмельного этого напитка у него совсем пошла кругом голова…
Очнулся он в темной каменной каморке и первое время лежал неподвижно, не в силах сообразить, где он теперь находится. Все тело было разбито слабостью, а мысли походили на огромные валуны, которые он с трудом заставлял двигаться. Вскоре к нему подошел прислужник, напоил сладковатой водой, после чего Мусуд к облегчению своему ощутил прилив сил и бодрости.
«Встань! Великий имам ждал твоего пробуждения!» - повелели Мусуду, когда тому полегчало.
Он поднялся с ложа, мельком отметив, что белоснежных одежд, в которые он был облачен в своем видении, нет и в помине – и он все также одет в скромное одеяние из льна и шерсти. Его сопроводили в зал, где прежде лежала отрубленная голова перед ногами Старца и все было затянуто дымом хашеши. Сейчас же жаровни уже не горели и воздух был чист и прозрачен. Мусуд упал на колени перед имамом и склонился в поклоне.
«Ты видел своими очами сады Джанната, Мусуд! Немногие удостаиваются такого, лишь те, кому суждено стать фидаинами (8), - возвестил ему Нур Ад-Дин Муххамад, взирая на него с благорасположением. – Скажи, Мусуд, пожелал бы ты оказаться в том дивном саду внове?»
Догадавшись, все Старец ждет от него утвердительного ответа, Мусуд произнес:
«Я не пожалею собственной жизни ради права снова войти в Джаннат!» - воскликнул он с должным старанием.
Его слова вызвали одобрительную улыбку на лице великого имама.
«Так и будет, поверь мне! Так и будет… - пообещал Нур Ад-Дин Муххамад. – Но прежде чем случится то, должен ты верою и правдой послужить мне. Не должно тебе щадить ни себя, ни других во имя исполнения моих приказов! Никто не сумеет сбить тебя с пути, что предначертал для тебя Аллах! Для того, кто хоть краем глаза сумел увидеть Джаннат, нет уже дороги назад – есть лишь путь фидаина, путь храброго воина, посвященного в замысел Всевышнего! Вверяешь ли ты жизнь свою в руки мои, ибо я есть голос Бога для тебя?»
«Вверяю, мой господин, великий имам», - раболепно проговорил Мусуд тотчас.
«Клянешься ли ты отдать жизнь, исполняя мою волю?»
«Клянусь, мой господин, великий имам!» - повторил юноша все так же безропотно.
И вновь Старец улыбнулся удовлетворенно.
«Теперь, когда ты готов всем сердцем и всей душой стать на путь фидаина, жизнь твоя изменится. Ты станешь познавать не одно лишь искусство боя! Отныне ты станешь учить иноземные наречия, чтобы понимать язык народов, куда я захочу послать тебя исполнить мой приказ. Ты станешь изучат обычаи иноземцев и их верования, дабы уметь сливаться с толпою и ничем не отличаться от них. И когда ты овладеешь этими способностями в полной мере, то позволю я тебе исполнить свою священный долг!.. Усвоил ли ты наставления мои?»
«Усвоил крепко, будто слова молитвы, мой господин, великий имам!»
Старец взмахнул рукой, отпуская его от себя:
«Тогда ступай! Возвращайся на место и исполняй все, что тебе скажут твои мудрые наставники!»
Отвесив еще поклон, Мусуд, не разгибая спины, попятился к выходу – радуясь, что имам поверил всем его клятвам. Старательно сохраняя в облике своем выражение священного трепета перед тем, что показал ему Старец, юноша покинул дворец. Один из дворцовых прислужников напоследок хлопнул его ободряюще по плечу и сказал:
«Хвалю! Скоро ты воистину станешь одним из нас!»
…Холодная и влажная морда коня коснулась лба Мусуда и тот пробудился.
Растаяли видения из прошлого: исчезла крепость Аламут с непреступными каменными стенами, канул в сумрак далекого прошлого и Горный Старец, поблекли воспоминания о чудесах, увиденных во дворце исмаилитов. Мусуд находился посреди степи, которую за ночь припорошило тонким слоем снега. Небо уже посветлело на востоке, разгоняя морозную ночь и предвещая тусклый серый рассвет.
Конь продолжал тыкаться мордой с плечо Мусуда, прося корма. Татарин, стряхнув с себя снег, поднялся и, распаковав один из мешков, дал лошадям овса. Пока животные жадно поглощали угощение, Мусуд опустился на колени в ту сторону света, где – за морями, реками, полями, горами и пустынями – находилась Мекка.
Он редко совершал намаз, будучи убежденным, что вера проявляется не только в коленопреклонённой молитве – да и жил он уже много лет не среди единоверцев, а среди православного народа и потому не стремился выделяться среди них. Однако похищение Александра заставило его гораздо чаще обращаться к богу – ибо кто, кроме бога, мог помочь ему в таком тяжелом деле, как поиски княжича? Только на Всевышнего оставалась надежда! И Аллах услышал мольбы Мусуда, позволив ему на миг повидаться с Александром. Теперь он знал, куда ему нужно идти и за это прозрение Мусуд истово благодарил своего бога.
- Прошу тебя, о Всевышний, не оставь меня! – прошептал он, после того, как закончил молиться. – Дай мне найти его. Дай вернуть домой!
Завершив намаз, Мусуд перекусил сушеным мясом, а потом собрал все свои пожитки и приготовился продолжить свой путь. Выждав, когда кони съедят овес, он оседлал их и погрузил скарб на спину отдохнувшего скакуна. Заскочив на второго коня, Мусуд поскакал на восток, навстречу заре. Впереди его ждал долгое путешествие сквозь заснеженную кипчатскую степь.
__________________
1) Сурьма – в исламских странах считалось, что сурьма оздоравливает глаза, охлаждает и защищает их от яркого солнца. Сурьмой пользовались как женщины, так и мужчины.
2) Дуат – проповедники ислама.
3) Джаннат – рай в исламе.
4) Дастархан – низкий персидский стол
5) Барзах – жизнь в посмертии, аналог христианского Чистилища.
6) Дхаханнам – ад в исламе.
7) Киямат – день божественного суда над человечеством.
8) Фидаин - человек, жертвующий собой во имя веры, идеи.
К О Н Е Ц__ Т Р Е Т Ь Е Г О__ С К А З А
Княжич Олекса. Сказ третий
© Copyright: Архипова Анна Александровна, 2023
Свидетельство о публикации №223011502001
Свидетельство о публикации №223011502001
Рецензии
Видно, что вы очень плодовиты. И серьёзны. Успехов.
Валентина Забайкальская 09.07.2023 10:04 • Заявить о нарушении
Валентина Забайкальская 09.07.2023 10:04 • Заявить о нарушении
На это произведение написаны 2 рецензии, здесь отображается последняя, остальные - в полном списке.