О мифотворчестве Г. Гачева

«Чудеса случаются только в детстве». Владислав Гжегорчик

Георгия Гачева многие называли человеком "не от мира сего" и в этом была огромная доля правды - в век, когда религия, одряхлев, впала в старческий маразм, философия же в своем развитии достигла своего зенита, а наука шагает вперед семимильными шагами, настолько одержимо пытаться погрузиться в мир мифа, не меньшее чудо, чем чудо самого, давно ушедший в небытие, мифического мира. Однажды открыв в своем воображении этот «чудесный» мир, Гачев был не только зачарован им до умопомрачнения, но и заболел желанием жить в нем. Одержимость «преданиями старины далекой» проявлялись в его страстном тяготении к «античному духу», субъективной интерпретации гегелевской системы «абсолютной идеи», в попытке подражать метафоричности трансцендентальной философии Канта, и. главное, его неуемном стремлении доказать себе истинность своего открытия.

Творчество Гачева безусловно уникальное явление в мире современной мысли. Но уникальность эта в болезненном увлечении тем, путь в забвение чего начавшись с «Эпоса о Гельгамеше», окончательно завершился «Энеидой» Вергилия. Карл Ясперс, который относит начало конца классического мифа к периоду расцвета шумерской цивилизации, считает, что с этого момента «миф стал материалом для языка, который теперь уже выражал не его исконное содержание, а нечто совсем иное, прев­ратив его в символ…» (1) и далее добавляет: «Доистория — это величайшая реальность, ибо в ней возник человек, однако реальность эта нам, по существу, неведома. Но едва только мы задаем себе вопрос, что мы, люди, собственно, такое, и пытаемся найти ответ в познании того, откуда мы пришли, мы сразу же обращаемся к доистории, стремясь проникнуть в ее глубины. Тьма этих глубин обладает притягательной силой, мы с полным основанием устремляемся к ним, но нас всегда ждет разочарование, уготованное невозможностью их познать». (2) Классический мир мифа умер раз и навсегда еще в далеком прошлом и любое желание его возродить – авантюра, подобная желанию вернуться в детство, в которое теперь можно разве что только впасть. В конечном итоге Гачев получил лишь суррогат мифа. Но осознал ли это сам мыслитель в конце своей долгой жизни, всецело, но бессознательно, отданной бесплодной борьбе с рациональным миропорядком? Думается, да.

О душевной трагедии, постигшей Гачева в конце жизни, свидетельствуют последние строки из его дневника, сделанные им утром 23 марта 2008 года, в день трагической смерти: «Пасмурно. Воля не возжигается – жить. Хоть приник к чужой жизни – через музыку: вариации для кларнета Россини… – залили радостью молодости – и красотой». В мыслях философа явно чувствуются нотки усталости, грусти и разочарованности. Разочарованности чем? Не тем ли коварным розыгрышем его рассудка над его судьбой? Не теми «жизнемыслями», которые однажды лукаво погрузили его в мир «мифического чуда», очаровали им его плоть и ум, а затем медленно развеяли в пространстве «логоса» это чудо, обнажив перед взором философа реальную реальность с его обыденной обыденностью? Нельзя вернуться в детство, а, значит, не стоит делать и попытку.

Имеет ли «философия» Георгия Гачева какую-либо ценность для современной науки? Вполне, но только как явление, ценное для изучения в области антропологии.

Литература:

1 К. Ясперс. «Смысл и назначение истории». С. 33-34.

2 Там же. С. 69.

Двесов Б. Астана. 2023.