Сторона Шукшинская

   Чуйский тракт преобразился в этом году, сгладился по последним требованиям мировых стандартов. Вековой давности лозунг «Ударим автопробегом по бездорожью и разгильдяйству» достиг, наконец, нашего самосознания, и дороги российские начали понемногу приобретать пристойный вид. Можем, ведь, когда хотим.
   Дорога стала скоростной, современной. Придорожные виды остались прежними. Природа не меняется веками, и это радует. Алтай всё так же красив и притягателен – и в белоснежную зиму, и в вечно молодую весну, и в самую слякотную осень. Зябкой хандры в нас не бывает.
   Жалко только, не увидел я щита придорожного, замеченного мною несколько лет назад памятью прошедших времён: «Водитель! Захвати попутный груз». Что жалко одному, о том грустить не стоит всем. Прошлое отдаляется и блекнет, и память о временах прошедших всё больше становится похожей на сказку, как те вечные леса, время у которых меряется не веками, а тысячелетиями.
   -Папа смотри, - отвлекла дочь моё внимание. – Нашу скорость показывают. Вон, на арке. Видишь видеокамеру с фиксатором?
   Скорость наша не дотягивала до предельно разрешённой. Женщины за рулём ещё те перестраховщики, к тому же на заднем сиденье нескончаемо балаболил главный тормоз – Ромка, шестилетний сын. Или внук – кому как.
   Нас обгоняли все, кому не лень. Казалось, проезжай мимо велосипедист, мы бы и его пропустили. К нашему счастью велосипедистов по пути мы не встретили, избежали позора последнего аутсайдера. Хотя велотуристы встречаются в наших местах довольно часто.
   До скоростных автобанов Россия ещё не подросла. И дело тут совсем не в том, что мы строить не умеем, а в российском безбашенном характере. Нет в нас должного взаимоуважения, а последние десятилетия ни в коей мере не способствовали воспитанию в гражданах человеколюбия.

   Я обернулся к затихшему Ромке и убедился, что тот не спит, грустно смотрит в окошко на пробегающие мимо деревья, ярко раскрашенные осенью. Решил заинтересовать внука, взбодрить:
    -Смотри, Ром – аэропорт проезжаем. Там самолёты живут.
   Не заинтересовал. Ромке интересно живое, шевелящееся. Заброшенный аэропорт не может быть интересным. Да и самолётов там не наблюдается вот с тройку десятков лет уж как.
   Это меня, малого ещё, могли интересовать крылатые машины, под взлётный грохот которых я рос. В те времена мало кого беспокоили шумы великих строек и прорывов к горизонтам будущего. Люди понимали, что страна встаёт в полный рост и нуждается в защите от внешних врагов, которые шпионят сквозь наши границы, выглядывают, что бы умыкнуть у нас чего стоящего.
   
   Сёла по Чуйскому тракту следуют одно за другим. Заброшенных домов, которыми представляется современная деревня, не видать. В чём то надо избранникам нашим проявлять заботу о людях. Да и у дороги всероссийского значения деревенским выжить проще, появляется больше возможностей для сбыта сельхозпродукции.
   Противошумовые щиты закрыли дома, привлекающие простотой и гостеприимством. Хотелось узнать, насколько это новшество хранит спокойствие хозяев земли. Ничто не мешает проезжающим свернуть с трассы, посмотреть, где хранится алтайская душа, да никого это не интересует. Нас – в том числе.
   А живёт ли оно, то былое гостеприимство в наше предвзятое время, когда на незнакомца смотрят с подозрением?

   Дорога – что жизнь. Прямая, она скучна и надёжна. Всё предсказуемо и ясно на ней, по одной выбранной полосе, без обгонов. Рассказывать не о чем и хочется заснуть.  На Чуйском тракте повороты есть. Есть горы, леса, влекущие виды. Алтай не загонит гостей в тоску безысходную, протрясёт неожиданностью, дождями прольёт застылого путника.

   Полеводку на своём пути пропустить мы не могли. В мои планы не входило посещение этого села, отметившегося на Чуйском тракте своим неподражаемым парком скульптур «Легенда». Но с внуком мимо этого сказочного места проскочить не представилось никакой возможности.
   Ромка не убоялся ни мамонтов, ни динозавров. Для него только бы полазить, а мои шутливые предосторожности – не совать руки в пасти диких монстров, только заводили проказливого егозу.
   Приятно удивила отзывчивость экскурсовода: женщина вышла к нам из шатра, рассказала обо всём, показала. Кто мы такие? Дикие туристы, не обязательные к ознакомлению. Привечены должны быть все! Здесь не город, село, и нравы здешние человечные, влекущие к беседе.
   Особо понравился Ромке Тушкен, лесной житель. По этой фигуре лазить здорово. Когда же я озвучил это экзотическое название, Ромка залился смехом, повторяя беспрестанно: «Тушкен, Тушкен».
   Есть такая легенда на Алтае о ветре Тушкене. Девушка бродила по лесу и никак не могла насобирать шишек. Её приметили два богатыря. Как только они произнесли имя девушки, тут же превратились в ветер, который набил с деревьев шишек. Тот самый ветер изобразил в своей скульптуре Николай Мозгунов, занявший первое место на фестивале парковой скульптуры.

   Ромка бегал по лабиринтам, удивительным образом находя выход. Я бы не смог разобраться с этой загадкой, позавидовал молодому дерзкому уму, сравнимому с гением Ломоносова. Зачинатель наук российских познавал мир с хождения по таким же каменным лабиринтам у себя на Соловках.
   Заглядевшись на молодую прыть, мне захотелось вдруг побеседовать с местным шаманом Артёмом Игнатенко. Мировоззрения местного духовного наставника, чьё тайное имя – Белый Марал, близки моим мироощущениям и приемлемы, если не брать во внимание некоторый налёт  мистицизма. К сожалению, в этот день шамана в парке не оказалось. График востребованного человека не совпал с моими сиюминутными интересами.
   Игнатенко утверждает, что древнеславянская культура развивалась бок о бок с алтайской. Многое нас сближает: любовь к окружающему нас миру, стремление к совершенству в межродовых взаимоотношениях. Мне по нраву пришлась веда шамана об энергетике восходящего солнца. Сам я с незапамятных времён встаю на заре. Встретив солнце, встречаешь новый день. Я просыпаюсь проще, любуюсь небесными красками. Шаман вбирает в себя энергетику светила. Надо будет попробовать подзарядиться с утра. Дождусь лета и выйду на встречу к солнцу. В поздние осенние восходы с постелей встают только самые рьяные лежебоки.

   Без мистики, однако, не обошлось. Дочь решила всё же приобрести памятный сувенир. Ромке надели чётки на запястье. Он тут же убежал к своему новому другу Тушкену, похвастать. Возвратился грустный, протянул маме игрушку: не понравилась. Предложили малявке мягкий комочек из меха песца с одним глазом – «Чачканак» (мышка). Ромка завизжал от восторга: «Чачканак! Чачканак»! Вот как он сделал тот выбор? Мистика.

   Остановка в Полеводке оказалась оправданной. Появилась потребность побывать здесь вновь, повстречаться с шаманом, послушать его мудрые речи.
    Мы загрузились в машину, очарованные алтайским колдовским миром, готовые к восприятию новой, близкой нам русской духовности.
   До Сросток оставалось совсем ничего, и я попросил дочь свернуть на первом повороте, проехаться по селу, по знакомым мне улицам.
   Василий Макарыч гостей не встречал, не улыбался приветливо с задумчивым прищуром с придорожного баннера. Рекламные мачты с обочин поснимали. Навязчивая реклама отвлекает водителей, и не нужна она никому. Шукшин был нужен. Попал в который раз под общероссийскую чистку.

                ***

   Я всё хотел оправдать своё решение свернуть с широкой дороги в деревенские закутки. Показывал дочери: «Здесь мы обочины подкашивали. А вот с этого дома мужик нас квасом угощал». Сам не верил своим словам. Деревня, как деревня, ничего примечательного в ней нет. Не знаю я здесь никого, и никаких чувств обжитые места эти у меня не вызывают.
   -Хорошо здесь люди живут. Дома ухоженные, - откликнулась дочь с явным одобрением. Ну, и то хорошо.
   Слова дочери сгладили сомнения в правильности моего выбора, на что потратить выходные: в лес сходить или к высоким устремлениям приобщиться. Верно мне говорили: сколь не ищи Шукшина с очерствелым сердцем, не понять души его алтайской. Душу народную разумом не постичь, она сама входит в сердце открытое. Я же считаю всех местных замороженными жаждой наживы. Не находится во мне должного уважения к ним.
   Надо бы пешком пройтись по этим улочкам, с людьми поздороваться, как это в деревнях принято. Надо бы к речке спуститься. Надо бы, надо бы… Надо пожить здесь какое-то время, что бы впиталось всё, что хотел. Время на поездку отпущено в полдня. Намечена она как познавательная. Туристы мы здесь, и не дано нам влиться в чужую жизнь. Увидим то, что покажут.

   Мы проехали по деревне не останавливаясь, и взгляды наши не задержались на привычных сельских подворьях с разношёрстными заборчиками. Остановились на центральной площади, вкруг которой расположились главные достопримечательности Сросток: правление, библиотека, музей. Выделялась из всех построек, естественно, церковь Великомученицы Екатерины.
   -А я платочек с собой не взяла, - вспомнила вдруг дочь, и мне нахлынувшими чувствами  откликнулась её женственность – выросла. Этому я её не учил, само пришло. Дети навсегда останутся для нас детьми, и все их маленькие узнавания жизни нам приятны, как и совпадения наших переживаний.
   Сам я вырос отъявленным атеистом и в церкви себя чувствую сковано. Ни к чему мне находится праздным наблюдателем в атмосфере благовоний и таинств. Не хочу мешать страждущим.
   Туристы заходят ненадолго в церковь и тут же появляются на выходе с приготовленными фотоаппаратами. Спешат, им всё надо успеть осмотреть. На разговор с Богом времени остаётся мало:
   -Родственника помянуть желаю.
   -Спрашивал уже про него.
   -Как он там?
   -Присутствует. Не балует.
   В дверях появился священник в рясе, в кроссовках современных. Не старый ещё. Взглянул на нас с интересом, за ограду вышел; соседа повстречал, поздоровались, заговорили. В деревне слышно далеко, разговоров не скроешь. Беседа зашла о мирском: когда дрова привезут, где сена взять лучше. Удивительно – и служкам приходится беспокоиться о насущном, не только о душах заблудших.

   Библиотека Шукшинская стоит напротив церкви. Старый сад, дорожки чистенькие. Калина, рябина – как без них. Василий Макарович на скамеечке, добрый, приветливый. Пригласили, я присел. Разговорились. Так появилось моё резюме на Прозоровской страничке.
   Библиотека, как и все дома в селе, - постройка из бруса. Редкие исключения – магазин новейшей постройки, школа советских времён, да и церковь та же. Источник знаний встречал нас по-деревенски вылощенным крыльцом, покрытом традиционными половицами. Ромка начал снимать обувь, как дома его заставляют делать.
   -Вытри ноги, - разрешила сыну мать. – Снимать обувь здесь не обязательно.
   Ромка запрыгал на крыльце в танце индейцев дикого запада. На шум вышла женщина, хозяйка храма знаний. Поздоровалась приветливо:
   -Здесь не музей, библиотека. Проходите. Это наши последние гости подарки оставили, - обратила наше внимание на фотографии Федосеевой- Шукшиной, вывешенные в сенцах.
   Женщина не отпускала нас, рассказывала о творчестве юных сросткинцев, чьи поделки красовались в одной из комнат. Поведала об истории становления библиотечного дела на селе. Удивительно! Библиотеку построили в 1944 году! Казалось бы, людям в то время о победе надо было думать. Так нет, думали о будущем, о подрастающем поколении, о том, какой станет страна в ближайшее мирное время – прогрессивной, передовой. Какие люди вырастут, такая и страна – со светлыми мыслями, светлым будущим.
    Здесь чувствовался шукшинский дух. Здесь Василий Макарович, будучи директором школы, бывал несомненно. Здесь зарождалась в нём огромная ответственность за будущие поколения, за души русские, ничтоже сумняшиеся извечно.

   -А книжек сколько! – воскликнул Ромка, зайдя в читальный зал.
   У всех детей наблюдается любовь к книге. Мальцами управляет неуёмный интерес. Знают они, что жизнь, в кою вступили только, в книгах описана. Жизнь – сказка, рассказанная мамой. Любовь к книгам проходит, когда заставляют читать большие фолианты, кому-то интересные, для кого-то – нет. Учителям следовало бы с осторожностью прививать ученикам любовь к рекомендуемым школой авторам, не рушить то изначальное детское любопытство к тайным, зашифрованным текстам, запрятанным за книжными обложками.
   Ромка скоро выбрал книгу для себя. Самую большую и серьёзную. Настоящий мужской выбор – история Сталинградского сражения. Я бережно изъял из детских загребущих рук бесценный фолиант:
   -Здесь книжки домой забирать нельзя. Люди приходят, читают и оставляют их на полке. Это будет тебе не интересно, Ромка. Картинок тут нет. Видишь? Пойдём к столу. Смотри! Книжка про животных, с картинками. Это кто?
   -Пингвин с Южного Полюса. А на Севере медведи живут, - Ромка знает всё: - Лисица, волк, заяц.
   Всё знать в таком возрасте рановато. Про коалу и песца пришлось подсказывать.

   Библиотекарша проводила нас и предупредительно показала, где находится музей: рядом совсем, за перекрёстком.
   Музей вниманием туристов не обделён. Эта достопримечательность Сросток входит в перечень к обязательному просмотру для гостей. Здесь для нас экскурсовода не нашлось. Всё осматривали сами.
   Меня сразу привлёк зал, оформленный под школьный класс полувековой давности. Я учился в таком. Деревянные парты с откидными крышками на двух учащихся. Сиживал за оными, руку тянул к ответу, в окошко глазел на ворон, вырезал тайком ножичком имена и определения своих одноклассников: «Вовка дурак», «Ленка лучшая девчонка».
   -Пойдёшь в такую школу? – спросил я у притихшего Ромки, зачарованно озирающего полутёмный класс.
   -Не-а! Тут компьютеров нет, - Ромка знакомился со школой, будучи присутствовав в составе экскурсии от детского садика.
   -А зачем тебе в школе компьютер? Тебе учитель всё расскажет. Ты что больше любишь: мультики, или сказки от мамы?
   -Мультики. И сказки тоже, - не смог выбрать Ромка.
   -А глобус в новых классах есть?
   -Глобуса нет.
    -Парты здесь смотри какие – настоящие. Мы их сами красили. А лампочки! Мы такие абажуры на уроках труда из жести учились вытягивать, как самолётики из бумаги. Ну что, пойдёшь в такую школу? Переедем в деревню, будешь тут учиться. С друзьями после уроков расставаться не придётся. Все рядом. В городе что: отучились и по домам разбежались, к компьютерам своим. Тут же – всем гуртом в футбол, на рыбалку туда же.
   -Не переедем! - не поддался на дедовы уговоры сноровистый внук.

   Дочь забрала Ромку под свой контроль, освободив меня от опекунства, и я окунулся в послевоенное время российской деревни. Покрутил старую кинокамеру, чужие письма почитал. Нехорошо это, читать то, что для меня не предназначено, да уж раз человек к известности подался, душу людям открыл, будь добр объяснить всем интересующимся, из чего жизнь состоит, складывается, к чему движется.
   Вспомнилось умение Василия Макаровича душами разговаривать, когда сидят два собеседника рядом, не смотрят друг на друга и слушают мысли молча.
 
   Мы вышли из музея, прошли к машине. У нас по плану остался последний объект для знакомства со Сростками – гора Бикет. Дорогу туда я не знал, не был там. Вот он, холм, издалека виден. Пешком по пологим склонам туда хоть откуда взбирайся. Где проходит автодорога, непонятно.
   Дочка пристёгивала Ромку в детском кресле, Глонасс настраивала. У меня появилось время покурить, осмотреться ещё разок, мысли в пучок собрать.
    По тротуару в нашем направлении приближались местные, семья молодая. Родителям и тридцати нет, дочка помладше Ромки будет. Парень шагает без показухи, будто нет никого вокруг. Встреться прохожий – не заметит, сомнёт и мимо пройдёт. Полторашка с пивом в руке. На жену матом. Та не уступает, отвечает на том же, народном. О чём спорят, не понять. Слов привычных не слышно, одни связки блатные. Сами друг друга вряд ли понимают. Девочка плачет, ненужная никому.
   Ссоры семейные случались издревле. Так уж выстраиваются в природе все отношения – на склоках  и раздорах. Человек отличается от животного тем, что установил для себя границы дозволенного. Мы заключили наш дикий нрав в рамки морали.
   Мораль по сегодняшним дням стала понятием запретным наряду с сопутствующими ей честью и совестью. Человек освободился от навязанных ему пут и пустился во все тяжкие, засунув привитый стыд в самые дальние свои запасники. Примером с взрослых дети становятся такими же склочными и не воспитуемыми.
   Типичные взаимоотношения по сегодняшним временам: в дороге, на работе, в семье, меж соседями. Ссорятся. Выясняют, кто больше веса имеет. Кто сильнее, тот и прав.
   Неприятная семейка повстречалась. Во мне проснулись привычные чувства опасности, отторжения от окружающих. Какая тут может быть душа шукшинская? Погрязло всё в торгашестве. Пытаясь выделиться, люди презрели окружающих. Кто наглее, тот главнее. «Не обманешь, не проживёшь», - основной лозунг сегодняшнего времени. Нет Шукшина давно, глупо искать прошедшее в наступившем. Откуда в такой грязи появиться добру и взаимопониманию.

   На Бикет поднялись скоро, без плутаний. Глонассу дорогу к истине не обмануть. Гора нас встретила чистым дождичком, приветила долгожданных гостей должной свежестью, сама отряхнулась, пригладилась.
   Дочь не выпустила Ромку с машины, осталась с ним переждать непогоду. Я вышел в соседний лесок, ползущий к выси, к Солнцу.
   Лес откликается на настроения гостей. Зайдёшь в него с теплом, одарит прохладой. Задумчивого вопросами озадачит. Игривого заплутает. Злого устрашит.
   Как не пытался я прислониться к берёзке, у меня не выходило. Я увидел, что сюда заходят туристы, брезгующие общественным туалетом. Пленники огненного змея прячутся за деревьями от своих благоверных надсмотрщиц. Под деревьями во множестве блестит порожняя тара, сколь ни прибирайся за плутоватыми алкашами. Должно отметить, что Бикет прибирается, город засорён вседозволенностью гораздо сильнее.

   Дождь кончился, и мы всем малым отрядом вышли к памятнику через заслон привязчивых торговок. Вот куда подался человек с земли – в торговлю. А мы всё ищем старого доброго крестьянина, и не можем понять, куда же он делся.
   На этом шукшинском базаре, где торгуют именем писателя, цены высоки до смешного. Я отвлёк Ромкин проснувшийся интерес глупыми вопросами и молча прошёл сквозь торговые ряды.
   Бикет ничего удивительного мне не показал, не завлёк игрой света из-под туч. Видел я такое уже не раз, любовался небесным представлением со своего бийского утёса. Шукшин всё так же сидел, сложив руки на колени - мой полюбившийся образ его. Молчал мыслитель. И словом молчал и душою. Какая может быть душа у памятника, ступни которого щекочут все кому не лень. Удачу приносит протирание ступней Шукшина, как считают это туристы. Когда это Шукшин удачу предрекал?
   Постоял у гранита, руку протянул к бронзовым ступням. Отдёрнул. Привязчиво глупое действо! К работе бы так тянуло людей, как к глупостям.
   Культурно-познавательная прогулка не приводила к должному настрою. Да какой может прийти настрой  на злых помыслах. Один скрежет душевный с переживанием за потраченное время, за жизнь свою, бесцельно прожитую.
   Повёл Ромку к сцене, откуда можно обозреть все Сростки разом. Посмотрели. Село как село, каких много по миру. Красиво, кто спорит. А людей-то не видно!
   Люди – вот они, с автобуса вышли. Идут строем к памятнику, ступни поглаживают бронзовые, фотографируются. Улыбаются. Хорошо им. Все их знают по интернету.

   -Ну как Ромка? – спросил я внука. – Будешь тут жить? Переедем в деревню из города?
   -Не-а! Здесь будете жить вы с бабулей. А я к вам в гости приезжать буду. Дом вам здесь построю, а ваш старый сломаем. Вот здесь построим (указал на сценические подмостки).
   Ромка ещё тот строитель. Верить ему можно и нужно. Всю дедову поленницу разворошил. Строит из дров дворцы и хоромы. Деду забота – после внука двор прибирать. Да обижаться тут нечему, не всё же штаны перед телевизором да компьютером просиживать.
    -Здесь строить нельзя, - не согласился я с Ромкой. – Здесь артисты выступают. Будешь артистом? Споёшь что-нибудь?
   Петь Ромка не любит. Стихи читает, про кошку с котятами. Стихи кончаются быстро, приходится сочинять своё. Ромка поэт, знать бы, о чём стихи его звучат.
   Язык устаёт скоро, и Ромка пустился в пляс, дабы не разочаровывать зрителя, поглядывающего на юное дарование от памятника.
   Сцены оказалось мало, Ромка спрыгнул с подмостков и помчался по простору, подпрыгивая к небу.
   Вот оно, главное, для чего мы приехали сюда. А я всё ищу, сомневаюсь. С детства всё начинается, с истоков. И молодой Василёк Шукшин вот так же бегал на Бикет, чтобы быть поближе к небу, чтоб видеть всё вдаль, понять. Всё так и было, не зря главный памятник народному избраннику стоит именно здесь.
   Всё начинается с детства – и радости и печали. И если затерялся где-то по жизни, не грех возвратиться к истокам.

   Мы прошли к дальнему склону. Посмотреть надо всё, раз с такого далёка ехали. Мама с нами не пошла. Трава тут не скошена, а в траве клещи могут быть. Мужчин клещи не трогают, боятся.
   Мы с внуком присели на брёвнышке, оставленном кем-то предусмотрительно. Люди умеют выбирать лучшие места, знают, примечают. Не зря брёвнышко то оставлено именно тут, в привилегированной ложе природного театра.
   Далёкая Катунь петляла вдалеке, тайком пробираясь к своему Бию, скрывалась в тенистых берегах. Прихорашивалась по пути, стыдливо прикрываясь тучками. А бесстыдный свет всё прерывал речные покрывала, раскрашивал окружение немыслимыми красками, хвастал перед всеми запретной красотой.
   Дед с внуком сидели молчком бок обок, смотрели. Разговаривали душами. Понимали друг друга. Уезжать отсюда не хотелось.

   Дочь не уедет домой без памятного подарка, одних фотографий ей не хватает. Кукурузный початок за сто рублей! Богато живём? Спекулянтов кормим. Да я у соседа ночью бесплатно нарвал бы с огорода, если знал бы заранее о той необходимости. 
   -Попробуй, - уговаривала меня дочь. – Вкус отменный! Мягкая. Специально три взяла, о тебе подумала.
   -Для внучки оставь, - отказывался я. Варёную кукурузу тыщу лет не ел. Баловство. К чему она, когда другой пищи вполне хватает? Дочь козла уговорит молоко давать. Опыт уговоров в ней с детства копится.
   Впился зубами в запретную кукурузную плоть, а вкус и впрямь оказался необычным, хоть и узнаваемым, кукурузным. Вспомнилась сразу торговка, образ её поменялся со склочного на молочный. Зря я так к людям – с предубеждением. На недоверии нравов людских не понять. Придётся приезжать в Сростки ещё, с добром на сердце.
   Видать, подложили в кукурузу наговоренного чего. Бабы деревенские, они знают, чем человека приветить. А вы говорите – торговки.